Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (прочитать книгу .TXT) 📗
— Змей бы их, сволочей, побрал! Орут, будто их режут!
Обычная присказка подняла настроение и скинула остатки сна. Э, брат, да ты в палате на лавке заснул! В памяти начало всплывать, как перед балконом угрюмые воины накачивались хмельным, как девки, что попроще, их успокаивали, а самых недовольных княжьим решением, отводили куда-то. Наверное, потолковать на своём, бабьем языке. Змеев сотник смотрел на всё это с холодной улыбкой. Видно, распознал нехитрый план князя. Деньги у наёмников есть, земли Мечислав даст, девки вон, на шею вешаются, чего ещё нужно? Понятно, кто-то захочет идти дальше — древнейшая жажда путешествий довела человека от океана до Восточных Степей, и пока они не закончатся, путнику будет куда отправиться. Но таких непосед и отпустить не жаль — пусть идут. Его, Мечислава, путь завершён. Он в Кряжиче, а больше ничего и не надо.
Всё это, не мыслью, ощущением, промелькнуло в голове быстрой ящерицей, пока потягивался на лавке и зевал. Теперь всё будет хорошо.
Тенью проскочило — не всё! Тверд в темнице! Ну и что? Сам виноват — затеять драку с Двубором, да ещё на виду у всех! Не мог в тереме навалять? Ничего, остынет, протрезвеет, глядишь — ума добавится.
Оглянувшись на скрипнувшую дверь в соседнюю комнатку, сел на лавке. Быстро осмотрел себя — красные штаны да рубаха с петухами. Всё в порядке. А что босой, так сапоги — вон, под лавкой. Не спеша потянулся к ближайшему, начал натягивать.
В палату вошла Баба Яга, сгорбленная, сухая седая старушка, на носу бородавка, за десять лет не изменилась совсем. В руках медный таз, сама ворчит вполголоса, проковыляла почти через всю палату к выходу. Мечислав не выдержал, тихонько спросил:
— Как она?
— Разбудил, Змеев сын. Так орал, что девка чуть заикой не стала. Паразит.
— Подойди к волхву, Втораку. Может он посмотрит, какие травки приложит.
— Уже приложили княжьей милостью, хватит.
— Может её куда перенести? К тишине, да покою?
— Перенеси. В верхнюю палату. Там светло и дышать легче.
— Ладно, перенесу. Ты туда ходи за ней смотреть. Волхва увидишь, позови сюда, ладно?
— Вот ещё, челяди тебе мало? Сейчас её не трогай, спит. Я девок позову, хоть проветрят слегка. Мужичитиной воняет, задохнесся. Хоть ноги бы вымыл, хряк несчастный…
— Иди, иди отсюда! — Добродушно прикрикнул князь. — Ишь, почуяла волю, осмелела. Плетей захотела?
Мамка насторожилась, но, посмотрев на улыбающегося Мечислава, заворчала:
— На поле ворогам хучь плетей, хучь мечей. А здеся — я главная.
Охнув, мамка спряталась за дверью, о которую грохнулась деревянная миска с зелёными перьями лука. Мечислав справился со вторым сапогом, притопнул, чтобы лучше сели, осмотрел стол перед лавкой. Прибрали. Объедки отдали собакам, а может — сами съели. Кряжич не бедствует, но видал князь города, где челядь считала за благо доесть за господами, бросающими им прямо на пол недообглоданные кости. Нет, наши унижаться не станут, если Четвертак не приучил. Говорят, он уже и сословия вводить начал, бояр не по службе, по роду ценил. Ничего, Тверд разберётся, ему с боярами сподручнее говорить, он теперь сам — боярин. Ах, Змей тебя задери, освободить его надо.
Приложился к крынке с квасом, съел кусок холодного мяса, зажевал краюхой ржаного хлеба, принюхался. Запах как запах, чего она? На всякий случай решил спуститься, вымыть ноги, да и по нужде сходить не мешает. И брата, брата не забыть. Это главное дело на утро.
***
— Сам я, сам, давай ключи.
Зашумели засовы, звякнуло железо. Знакомые подковки процокали к Твердову узилищу. Боярин решил не подавать вида, что проснулся.
— Вставай, лежебока! — Голос брата звучал, как ни в чём не бывало: весело, с удальцой. — Эка тебя, братец, вчера угораздило. С вина на мёд перешёл с непривычки?
Тверд сел на лавке, потёр глаза, зевнул для порядка, потянулся.
— Знал бы ты, за что он получил.
— Какая разница? — ключ с шумом крутанулся в замке. — Ты теперь боярин, на людях такое не должен делать. Хочешь треснуть — бей с умом и в укромном месте.
— Тебе не интересно? Совсем?
— Потом, потом, не при страже. Сейчас есть дела важнее. Надо воинам показать, что у нас всё в порядке, что уха два, да голова одна. Помнишь мамкины слова? Пошли, покажемся, что ли.
Тверд встал, размял мышцы, вышел из темницы. Мимоходом заглянул через решётку в соседнюю камору. Никого. Неужели ночной разговор приснился? Тверд разговаривал со своей обидой?
— А где остальные? Камеры пусты?
Тюремщик пожал плечами, туже завернулся в плащ.
— Кого клеймили, кому плетей дали. Только насильника сегодня сварят, так он на ночь во внутреннем дворе прикован, воздухом напоследок дышит.
Да, всю ночь боярин провёл в пустом застенке. Странно, вроде бы никогда не разговаривал с самим собой.
Во внутреннем дворе и правда, прикованный к столбу сидел на земле давешний четвертаковский дружинник. Голова опущена на грудь, грязный кляп свисает, плечи вздрагивают в безмолвном плаче.
— Готов, смирился, — удовлетворённо показал рукой Тверд. — Ещё вечером бился в оковах, угрожал.
— Пусть, — согласился брат. — Мы не звери, даём время на покаяние.
— Слушай, Мечислав. Я насчёт вчерашнего…
— Да с кем не бывает, — перебил брат, — просто не распускай больше руки на людях, ладно? Мы теперь всему княжеству пример. Как ты боярами управлять будешь, если они в тебе дебошира только и видят?
— Да я не об этом. Ты выслушай.
— Всё-всё, проехали. Видишь, люди косятся.
Ошеломлённый брат позволил обнять себя за плечи. Так в обнимку и вышли из ворот острога.
Проехали, значит? Ты точно приснился, ночной собеседник?
Стражник распахнул дверь в острог, сквозняк подхватил солому, погнал по полу, закрутил смерчиком пыль. По коридору прошёл хромой дед-тюремщик в плаще с метлой, распахнул все решётки, с дальней камеры начал собирать мусор. Войдя в помещение, откуда до твердова узилища доносился голос, уборщик скинул с лавки тряпьё, солому, погнал всю кучу к выходу. По правилам, в пустой тюрьме надлежало полностью прибрать помещения. За тридцать лет хромой старик ни разу не нарушил правил. Главное, не забыть воткнуть камень в слуховой канал. Жаль только, забыл вечером смыть с себя запах серы. Правда, благовония в тюрьме были бы ещё страннее.
***
Стоя в тенёчке на ступенях крыльца, князь осматривал залитый солнцем почти круглый шагов тридцать поперёк, внутренний двор терема. Сотники да десятники — Малая Дружина — собрались вокруг колодца, раздетые до пояса, поливали друг дружку из деревянных вёдер, фыркали, орали и смеялись. Давние и свежие шрамы посинели от холодной воды, порой раны открывались, принимали свежую влагу, впитывали, промывались от гноя и сукровицы. Волхв ходил между воинами, мазал какой-то коричневой вонючкой. Мечислав не слышал запаха, но помнил — эту мазь ему дважды пришлось терпеть на голове и однажды на ноге. Раны были серьёзные, но не загнили и быстро затянулись, даже следа не осталось, однако запах предостерёг подходить к волхву с мелкими порезами и ссадинами.
— Вторак! — князь спустился со ступеней и, выйдя на солнце, направился к колодцу. — Вторак, иди сюда!
— Сам же видишь — я занят.
Усмехнувшись, Мечислав стянул на ходу рубаху, покрутил руками, разминая развитые мышцы, несколько раз сжал кулаки.
— Ну-ка, братцы, айда с двух вёдер!
Отплевавшись от холоднющей воды, под общий мужской здоровый хохот, князь протёр глаза, уселся на ближайшую лавку, стянул сапоги.
— Приветствую, княже!
— Здорово, Мечислав!
— Здрав буде, князь!
Дружинники приветствовали равного, более опытного воина, что водил их от победы к победе, носа не задирал, ел с одного котла, спал под одним небом. Мечислав поднял руки, поздоровался со всеми одновременно, сложив ладони в замок и потрясая ими над головой. Сам же наслаждался, погружал ступни почти по щиколотку в свежий речной песок — им каждое утро посыпали весь внутренний двор. Пальцы пропускали, мяли, ноги отдыхали от сапог, скидывали многодневную усталость. Вспомнилось детство, песчаные терема на берегу Пескарки, рыбалка, ласточкин град на крутом берегу… и сразу, без перехода — ночной позорный побег. Тоже босиком, по улицам, посыпанным этим самым песком. Брат рядом. Репа «в дорогу», смех и вопли прогоняющих. И всё, что было потом.
