Красная книга (СИ) - Нинсон Ингвар (библиотека книг .txt) 📗
Ингвар, обрадовался, что первым заметил наблюдателя и обозначил себя как гостя, а не как пойманного лазутчика. Поздоровался, выплюнув изо рта каменную пирамидку:
— Эй! Гэлхэф!
— Руки вверх! — резко откликнулись заросли.
Призрак фамильяра не предупредил его об опасности. Уголёк почти истлел, превратился в невнятный комок дыма, упрямо сопротивлявшийся ветру.
Великан поднял руки. Откинул в сторону шкуру, показывая, что не прячет оружия. Вообще ничего не прячет. Так и пришлось стаять, выставив пупок на всеобщее обозрение.
Первые несколько секунд ничего не происходило. Но вот листва заходила ходуном, и из зарослей возник лесовик в утыканной ветками одежде. Сначала могло показаться, что он испачкан, прямо-таки вывалян в грязи и репьях. Но, когда тот подошёл ближе, стало понятно, что костюм задумывался как кусочек леса, в который мог облачиться человек, чтобы раствориться в чаще.
Вооруженный коротким луком лесовик не проламывался сквозь кусты, а исторгся из них. Заросли выплюнули его в дюжине шагов от Нинсона. Воронёный клювик стрелы смотрел Ингвару в живот. Тетива едва натянута. Тугому короткому луку хватит и этого малого натяжения.
По измазанному тёмно-зелёной краской лицу нельзя было прочесть намерений. Только сумасшедшие зверино-яркие глаза сверкали из темноты. Стрелять он не собирался, это Ингвар чувствовал. Но спустить тетиву мог без колебаний. Это тоже явственно ощущалось.
— Ну? — и подивился тому, каким деревянным стал голос.
Для человека не знакомого с подоплёкой промёрзших костей и голодной тошноты, голос Ингвара казался деревянным, но совсем на другой манер. Не задеревеневшим. А деревянным в самом лучшем смысле этого слова — спокойным, ровным и твёрдым.
Лесовик ослабил тетиву и согнул плечи в лёгком поклоне.
— Я Кин. Я провожу вас в лагерь. Гэлхэф, милорд.
Однако после этих слов Кин никуда не двинулся. Он оставил стрелу под указательным пальцем и достал из-за ворота трубочку на тонкой цепочке. Трель разлетелась по округе. В хитром свистке трепыхался маленький шарик.
Ингвар с болью подумал о костяной свистульке, которой пользовалась Тульпа.
Несколько перепуганных птиц шарахнулись с веток над головой лесного охотника.
— И тебе гэлхэф, лучник! — ещё раз поприветствовал Нинсон. — Идём скорее к огню.
На поле ещё держались сумерки. Под плотным пологом ветвей уже настала ночь. Фиолетовые треугольники неба там и сям, да красный треугольник костра невдалеке. Ингвар уже не беспокоился о ветках, всё равно в темноте их не отвести. Только прикрывал глаза от хлещущих теней, и старался не сбиться с пути.
Уголёк мерцал янтарными люмфайрами глаз, которые ничего не освещали.
Ингвар слышал, как Кин возится с медвежьей шкурой, а потом идёт за Великаном. Но вскоре лёгкие шаги привычного к лесным тропам часового исчезли. Ингвар чувствовал, что Кин неподалёку, и ожидал, что парень подаст второй условный знак — подудит в свисток, как полагается, подходя к лагерю. Но лесовика было не видно и не слышно, тогда Нинсон сам обозначил своё присутствие, ещё до того, как вышел на поляну.
— Добрый вечер! — громко поприветствовал Великан. — Гэлхэф, парни!
Смолтолки смолкли. Песня оборвалась.
Люди поднимались с чурбаков, расставленных вокруг нодьи.
Рослые бородачи, похожие как братья. Пивная одутловатость сытого безделья. Отметины засохшего пота и костровой копоти. Одни мужики, подумал Ингвар. Это всё равно, как не взять женщину на корабль. Ни один капитан с таким экипажем в открытую воду не вышел бы.
Тогда вряд ли это его люди. Челядь колдуна, наверняка, должна трепетно относиться к удаче и фортуне. Должна их лелеять. Пусть не по благочестию, пусть по службе. Но на этих простых лицах было написано только скотское равнодушие.
Все оружные — при боевых топорах и ножах. Но без мечей. Стало быть, не служба поддержки. Рядом с каждым на бревне лежал тяжёлый стальной шлем. Мощные наплечники отсвечивали антрацитом, как панцири жуков. Воронёные кольчуги выставлены напоказ, не прикрыты кожухами от лесной сырости.
Ингвара не привечали, но и не гнали. Сложив руки на животе, чтобы прикрыть пупок, Великан медленно брёл к людям. Кем бы они ни были, нельзя ни словом, ни делом спровоцировать их на необдуманные действия.
На бросок топора, например.
Но никакой угрозы от собравшихся у костра мужчин не чувствовалось. Они с неохотой отрывали осоловевшие взгляды от ксонов. Распихивали чёрные зеркала по поясным карманам. Вынимали из ушей белые косточки наушников и бросали, оставляя болтаться на плетёных или кожаных проводах. Купеческий взгляд Нинсона мгновенно выцепил важное в торговом деле: ни камешков, ни заклёпок, ни резьбы. Обычные деревяшки, да косточки. Значит, народ небогатый. Чего, конечно, при таких доспехах быть не могло.
Что же тут случилось, если небогатые парни, надели чью-то дорогую броню?
Вот за это Ингвар любил старомодные наушники с петельками для проводов. Глядь — и сразу всё понятно. А новомодные виднелись только гладкими хвостиками вложенных в ухо затычек. Наушных ремешков у них вовсе не было. Конечно, такие было и вытащить сложнее, и потерять куда легче, чем болтающийся на шее наушник.
Ингвар подозревал, что несподручность этих вещиц, была отнюдь не побочным эффектом, а ещё одним способом проявления новой моды. Всё делать мешкая, с ленцой, как бы нехотя. Старые наушники можно было бросить к амулетам, болтавшимся на шее, и забыть до поры. Новые надо либо сразу выкидывать при переполохе, либо искать, куда убрать. Оба варианта отзывались у нынешней молодёжи.
Ингвар видел, что поколение, годившееся ему в дети, было другим.
Они были важны, неторопливы, знали себе цену. Хотя и не понимали, что знают неверную, беззастенчиво заломленную цену, которую им сулили родители — никто больше не желал раскошеливаться так щедро. Они снисходительно отрывались от ксонов. Они делали одолжение всем Лоа Лалангамены, раскрывая свои тощие Мактубы.
Оттого наушники и перестали покрывать резьбой и украшать металлом. Только лаком выглаживали, и всё. Это, кроме чисто утилитарного смысла, было очередной гранью новой моды. Не держись за вещи, не держись за старое. Потерял — плюнь. Это ж наушник — камешек или косточка. Не более. Не наделяй вещи большим смыслом, чем у них есть. Не музыка ж из него играет, в конце-то концов.
Мода вести себя с миром, как ленивая, избалованная любовница, всегда нравилась Нинсону, хоть сам он и не следовал ей. Он понимал, что среди рыхлых и квёлых модников всегда больше шансов обратить на себя внимание. Заслужить уважение тех, кто читает Мактуб. Не говоря уже о своём собственном.
Нинсон глянул наверх. На ночном небе было не разобрать строк.
Лес скрывал и луну, и пронзительные очи Матери Драконов.
Ингвар привычно понадеялся, что его читают, и под это испросил себе удачи:
«Двадцать-двадцать-двадцать!»
Музыкант отложил в сторону лиару. Четверо воинов, игравших в Башню Фирболга, постарались отодвинуть поле так, чтобы не сшибить расставленные фигуры. Игроки в Улей отложили нерастраченных кузнечиков и пожали руки, соглашаясь на ничью.
Хозяина лагеря было не видать. Он жил в алом шатре с зашнурованном пологом. Штандарт стоял недалеко от нодьи. Рыжие всполохи то и дело выдёргивали из темноты герб. В красном поле три золотых саламандры головами друг к другу.
Рядом маленький шалаш на одного человека, крытый шкурами.
Кто там? Любовница? Телохранитель? Персональный алтарь?
Воины жили в большой палатке человек на двадцать. Из-под закинутого наверх полога струился дымок. До сигнала к отбою палатка окуривалась от насекомых. Воинский штандарт стоял ближе к огню. Чёрный жук в красном поле. Тот же символ был и на щитах, пирамидой сложенных перед входом в палатку.
Ингвар призвал на помощь Кина:
— Кин, наверное, ты меня представь парням. А то, как-то у нас туговато идёт.
Оглянувшись, Нинсон понял, что за его спиной остался только призрак фамильяра.
