Битва вечной ночи - Дарт-Торнтон Сесилия (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
— А я думала, здесь нет птиц, — удивилась Вивиана.
— Это была НЕ птица.
Подруги на дрожащих ногах двинулись к новому украшенному цветами мосту.
День вроде бы начал подходить к концу. Мир вокруг из светло-серого сделался темно-серым. Приближалось время нежити. Между деревьями уже звенел безумный хохот, перемежаемый глупым хихиканьем и душераздирающими стонами.
На счастье, следующая площадка оказалась обнесена оградой. Там лежали съедобные плоды, листья, цветы и тыквы-долбленки с дождевой водой.
— Здесь можно спать, не боясь свалиться, — признательно произнесла Вивиана.
Подруги поели и, поскольку вечер выдался прохладным, отпили по капле из флакончика с «драконьей кровью» — запас ее по-прежнему казался неиссякаемым. Этой ночью, по очереди неся стражу, они видели далекие крохотные огоньки, что двигались высоко справа — в той стороне, которую девушки между собой стали называть востоком. Именно там располагался город Древолазов.
Но вокруг самого дерева, где ночевали Тахгил, Кейтри и Вивиана, атмосфера ночного леса была более зловещей. Холодные ветерки доносили порывы сладостной и шалой музыки, что задевала самые потаенные струны сердца. Мелодия пробуждала воспоминания о давно утраченной любви, о прозрачных горных озерах. А далеко внизу что-то невидимое шаркало и шуршало на лесной подстилке из сухих листьев, принюхивалось, фыркало и чем-то лязгало, как будто громыхало стальными цепями.
В середине ночи огни лесного города один за другим погасли. Настала тишина, лишь все так же неумолчно шептались кроны деревьев. Тахгил, которая как раз стояла на страже, вспоминала тот край, где играли арфы и флейты, пели сладкие голоса, — однако пытаться пленить мимолетные видения Светлого королевства было столь же бесполезно, как черпать воду решетом, плести веревки из песка или жать хлеб кожаным серпом.
Тирнан Алайн — Фаэрия.
Как же я могу так любить это место? — думала девушка. — Землю грез и легенд, вероятно, столь же нереальную, как сами грезы и легенды, землю, что лежит за звездами, землю, где жить мне столь же невозможно, как в глубинах моря. Почему я должна страдать, сохнуть и чахнуть из-за сверкающей драгоценности, которую все равно никогда не возьму в руки? Уж верно, мне бы вполне хватило домотканого холста и грубого хлеба Эриса — ну да, ладно, даже прохладных шелков и сахарных булочек.
Однако лангот сильнее моей ненависти к Фаэрии и даже любви к родине. Он пульсирует в крови, и я ничего не могу изменить. Что-то в самой глубине моего существа отзывается на его зов — воспоминания являются из времен еще до моего рождения. Как могущественная память предков, что вдруг пробуждается, тянется из твоего сердца и, не найдя удовлетворения, вгоняет в тоску. Ибо стоило мне впервые увидеть Светлое королевство, мне показалось — я всегда знала его. Каждое деревце, каждое облачко, каждое озеро и гору я узнавала и признавала в них самую пламенную мечту своего сердца. Вот и теперь, если бы я только могла отправиться туда, полетела бы стрелой, не задумываясь.
Она не в первый раз задумалась — за сколько времени лангот убьет ее? Иные из детей Хите Меллин зачахли за считанные недели после возвращения в Эрис. Другие протянули несколько месяцев, медленно угасая. Она, Тахгил, терпела постоянные муки, и еда не приносила ей никакого удовлетворения или облегчения. Однако силы ее еще не иссякли. Возможно, благодаря каким-то свойствам кольца Торна, а может быть — это было частью таинственного дара, что Нимриэль вручила ей в Королевстве. Как бы там ни было, лангот вроде бы убивал ее не так быстро, как она ожидала.
Золотое кольцо сдавило ей палец.
Тьму прорезал резкий взмах хлыста. Тахгил выглянула за веерные прутья ограды. Меж деревьев, освещаемая лишь собственным мертвенным сиянием, ехала запряженная четверкой лошадей карета. Издали она казалась совсем маленькой. Кучер был облачен в короткий плащ и треуголку. Кто ехал в карете, Тахгил разглядеть не могла. Экипаж остановился, а потом немного откатился назад, как оно всегда бывает с каретами. Пожалуй, только это и роднило черный экипаж с более лорральными средствами передвижения.
Дверь отворилась.
На подножку тяжело шагнула чья-то нога. Вторая ступила на влажную плесень лесной подстилки. Рядом с каретой стояла статуя. Лошади тоже замерли в полной неподвижности, кучер сидел на козлах прямой, словно палка. Затем голова статуи повернулась — будто шар, насаженный на кол. Так и казалось, сейчас раздастся скрип приведенных в движение механизмов.
Тахгил затаила дыхание. Как ни странно, с высокого насеста она отчетливо различала все подробности, развертывающиеся перед ней, точно на сцене миниатюрного театра, вроде заводных фигурок на столе, освещенных мягким призрачным сиянием.
Так же молча, как и появилась, скульптурная фигура удалилась. Карета дрогнула и осела, принимая на себя тяжесть седока. Дверца захлопнулась, лошади тронулись вперед, зазвенела упряжь, а трескающий хлопок хлыста снова прорезал воздух совсем над ухом Тахгил.
Девушка не знала, за нею ли с ее спутницами охотился этот неявный, — но столь могущественный дух едва ли мог промахнуться мимо цели, оказавшись так близко к ней. Оставалось лишь предположить, что, на счастье трех смертных, существо это выслеживало кого-то другого и даже не сознавало, что люди так близко — и вообще, что в лесу сейчас есть люди. Тахгил знала: именно этот экипаж они с Муирной видели перед нападением на Караванном Пути. И теперь она со всей определенностью поняла, что это карета Керба, неявного, любимое занятие которого состояло в том, чтобы убивать скот и людей. Его даже называли Убийцей.
День за днем три путешественницы двигались по высоким дорогам Казатдаура, оставив таинственное поселение Древолазов далеко позади. Постепенно разбегающиеся во все стороны подвесные мосты сменились менее многочисленными летучими собаками. От постоянного висения на веревках руки и плечи подруг болели и ныли, а мышцы сами превратились в стальные канаты — если, конечно, стальные канаты способны так отчаянно болеть.
Когда налетел шанг, аутаркены вспыхнули дынным сиянием старинной позолоты, мрачноватым глянцем последних лучей позднего лета, утомленно играющих на темной бронзе. Каждый падающий лист превратился в хрустальную блестку, каждый канат — в цепочку светлячков, купол леса — в зелено-золотую вселенную. Единственной живой картинкой, которую увидели путницы, было изображение двух ребятишек, что собирали цветы в самой глубине леса, где веками разворачивались лепестки соцветий, не выносящих солнца. Эти изображения сохранились даже теперь, когда слой опавшей листвы доставал детям до самого пояса. Никакие другие свидетельства былых страстей не омрачали пасторальной сцены.
Каждым вечером лес оживал с новой силой. Звучали странные и неприятные звуки, виднелись странные и неприятные твари. Далеко внизу начиналось душераздирающее нытье, точно монотонный скрип мельничного колеса, а не то доносилось потустороннее пронзительное пение — словно играли на резонирующих стеклянных прутьях, или зловещий стук откуда-то из-под корней будил под высокими сводами гулкое лесное эхо. Порой по воздуху плыли кольца дыма — серо-голубые венки пара медленно выписывали между деревьев вереницу букв «О», пока случайное дуновение воздуха не искажало их. Ютясь на высоком насесте, странницы дрожали от страха, наблюдая все эти диковинные явления, однако постоянно ощущали, что за ними самими наблюдают скрытные Древолазы: ведь они никогда не знали недостатка ни в еде, пусть и однообразной, ни в воде.
И все же время от времени Тахгил, Вивиана и Кейтри сознавали, что за ними следят и чьи-то другие глаза. Другие, чуждые людям создания обитали здесь, в Казатдауре, среди лесных близнецов-исполинов, под мрачными сводами, в переменчивых тенях каждой парящей в вышине ветки, окутанной дымкой лишайника, в бесконечных шуршащих листьях, тонущих в текучем сумраке. Этот мир головокружительных высот и умопомрачительных глубин, недоступных ни солнцу, ни ветру, был очень стар — и полон своих секретов. Кривые корни вгрызались в глубь многовековых слоев опавшей листвы, а на мхах виднелись причудливые, жутковатые отпечатки или же глубокие следы колес. Под надежной защитой мягкого податливого перегноя таилось немало всего странного — но немало еще более странного торчало наружу…
