Атака неудачника - Стерхов Андрей (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗

Странная какая-то реакция организма у паренька, думаю я, и отпускаю Тукшу на волю. А потом, уже затолкав пистолет в кобуру, говорю:

— Урок окончен, все свободны. — И без капли издёвки спрашиваю: — Может, вас, пацаны, куда подвезти?

Ответа так и не получил, а через несколько секунд, оставив сладкую парочку мёрзнуть на инфернальном сквозняке, уже гнал во всю. Нужно было гнать — опаздывал из-за этих придурков. Но как ни гнал, всё-таки на три минуты опоздал.

Самое смешное, что Холобыстин на встречу не явился.

Мало того, когда я вбежал на третий этаж корпуса «Б» Института термодинамики, оказалось, что дверь в помещение, арендуемое редакцией «Сибирских зорь», закрыта. Я подумал, что закрыта изнутри, и постучал, настойчиво так постучал, однако никто не подошёл. Тогда я решил немедленно позвонить господину редактору и высказать ему в свободном стиле всё, что о нём думаю. Но не успел вытащить трубку, как услышал:

— Егор Тугарин?

Спрашивала женщина, чей неясный силуэт вырисовывался на фоне окна в конце сумрачного коридора.

— Да, — ответил я и, не дождавшись продолжения, задал встречный вопрос: — Не подскажите, где Семён Аркадьевич?

— Он не придёт, — сказала незнакомка и стала приближаться.

Одета она была без изысков, просто, но длинный грубой вязки свитер и тёртые джинсы смотрелись на ней так, как на иной куколке платье для коктейлей ни смотрится. А её красота меня просто оглушила. Была она неправильной, нездешней, далёкой от глянцевых шаблонов. Её не портили ни жёсткие складки у рта, ни следы бессонницы вокруг глаз, ни старый шрам на подбородке. Наоборот — эти маленькие изъяны придавали незнакомке шарма и дорисовывали образ «женщина с прошлым».

Слава Силе, подумалось мне, что я не человек. А то пошёл бы и застрелился от осознания, что эта брюнетка не моя и никогда моей не будет.

Ей было между тридцатью и сорока. Самый правильный возраст. И пахло от неё правильно: полынью, чабрецом, мадерой, печёным клубнем и разгорячённой женской кровью. Этот крутой замес в мгновенье ока унёс меня туда, где отчётливо слышались посвист дикого ветра, треск ночного костра и тихая вольная песня. Дышать — не надышаться, слушать — не наслушаться. И плакать от счастья. В голос плакать. Навзрыд.

На даче ночевала, догадался я. И не одна.

С большим, очень большим трудом — «мы с тобой никогда не расстанемся, мы с тобой на даче останемся» — стряхнул я наваждение и, облизав пересохшие от волнения губы, выдавил из себя:

— Мы с ним договаривались. С Семёном Аркадьевичем.

Незнакомка подняла на меня глаза.

— Вместо себя он меня прислал. Сказал, приедет сыщик, жди.

Я молчал, ждал объяснений. И ещё тонул. В глазах её огромных небесно-голубых тонул.

— Он трус, — сказала она с пугающей откровенностью и повторила: — Он трус.

Будто приговор вынесла. Жестокий, окончательный и не подлежащий обжалованию.

— А вы… — начал было я.

Она показала ключ.

— А я не боюсь.

— Я хотел спросить, кто вы.

— Инесса Верхозина, — представилась она.

Освежив в голове список, который давеча предоставил мне господин Холобыстин, я определился: «Верхозина Инесса Романовна, завотделом прозы».

Тем временем она уверенным движением вогнала ключ в замок. Провернула, толкнула тугую дверь плечом и, когда петли пропели «O sole mio», пригласила:

— Входите.

Я остановился на пороге и первым делом проверил наличие гиблых эманаций.

Ничего такого не почувствовал.

Вошёл и осмотрелся.

Увиденное поразило меня. Ещё бы. Разбитые столы, за которыми сменилось ни одно поколение эмэнэсов, расшатанные стулья от разных гарнитуров, два перекошенных, заваленных серо-буро-малиновыми папками, шкафа, сваленные в угол пульманы-инвалиды, а ещё допотопного вида персональные электронно-вычислительные машины фирмы IBM, дешёвые корзины для бумажного мусора, лампы дневного света с пожелтевшими, местами треснутыми плафонами и чахлый столетник в жестяной банке из-под томатной пасты на подоконнике — вся это убогая обстановка как-то не очень сочеталась с представительным образом господина Холобыстина. Тут поневоле удивишься.

Бедность — не порок, подумалось мне, но тут не бедность, а нищета. Причём, нищета вопиющая.

Неторопливо, словно кот, впервые попавший в незнакомое помещение, я прошагал через всю комнату и остановился возле окна. Глянул сквозь заляпанное стекло вниз, во двор, и какое-то время наблюдал, как работяги сгружают с машины огромную катушку с силовым кабелем, потом обернулся к госпоже Верхозиной.

Сообразив, что испытываю страшную неловкость, она помогла мне. Обняла себя за плечи, будто озябла, и сказала:

— Не понимаю, зачем наш старый сатир всё это затеял, тем не менее, готова ответить на ваши вопросы.

Она сумела вложить интонацией в эту фразу столько всякого, что стало понятно: у них с господином Холобыстиным давняя и весьма сложная история отношений. Возможно, любовь-морковь, докатившаяся до взаимной ненависти, до «убил бы — так люблю», до «зацеловал бы до смерти». А быть может, многолетняя вражда, вызванная перманентной борьбой за трон. Или серьёзные творческие разногласия. Или ещё что-нибудь. Вариантов тут множество, люди на этот счёт большие выдумщики.

Кажется, женщина на нерве, подумал я. Пока не передумала, надо начинать.

И собравшись с духом, спросил для затравки:

— Вы, Инесса Романовна, сказали, что Семён Аркадьевич боится. А чего он, по-вашему, боится?

Она пожала плечами.

— Чудит, как никогда не чудил. Несёт жалкую чушь о каком-то проклятии.

— А вы, надо полагать, ни в какие проклятия не верите?

— Ай, бросьте, я взрослый и здоровый на голову человек.

— Но…

Она не дала мне досказать.

— Одна переборщила с пилюлями, другая в опасном месте дорогу перебегала. Страшно, горько, больно, несправедливо наконец, только причём тут мистика? Судьба. Помните, какими словами Пушкин заканчивает поэму «Цыганы»?

Я помнил, но ответить не успел, она сама процитировала:

— И от судеб защиты нет.

На самом деле у Пушкина так: «И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет», но я не стал спорить. Ума хватило. Вместо этого спросил:

— А третий?

— Третий? — не поняла Инесса.

— Дизайнер ваш, компьютерщик, Контсантин Звягельский. Что вы про него скажете? Случайно из окна выпал?

— Костик — нет, — с горечью сказала она. — Костик — на моих глазах. Бедный, бедный мальчик. Не представляю, что на него такое нашло? Стоял у окна, курил и вдруг…

Сочувственно покивав, я спросил:

— Он знал в тот момент, что Фролова и Мордкович погибли?

Она задумалась, потом мотнула головой.

— Нет, не знал.

— Точно?

— Точно. Об Эльвире мы только к вечеру узнали, а про Бабочку… в смысле, про Марину так и вообще на следующий день. Ничего он не знал. Не мог знать. А вы это к чему?

— Самоубийство, — пояснил я, — весьма заразительная штука.

— Возможно, — помолчав, сказала она. — Но тут, как видите, не тот случай. Да и насчёт самоубийств… Не верю я, что наши барышни намерено покончили с собой. Не было у них на то причин. Уж поверьте.

У меня имелось, что на это ответить, и я ответил:

— Быть может, и не было у них причин, чтобы уйти, только иногда люди не находят причин, чтобы остаться. И потом, согласитесь, Инесса Романовна, чужая душа — потёмки,

Посмотрев на меня выразительно, она парировала:

— А своя?

Этой женщине палец в рот класть нельзя, с восхищением подумал я. Пиранья.

Поправил очки и сменил тему:

— Кто кроме вас двоих был тогда в комнате?

— Никого не было, — недолго думая, ответила она. — Антонина Михайловна, бухгалтер, с утра уехала в банк и с концами. У Свиридовой, у Ноны Ивановны, она у нас зам главного, в тот день внучка родилась, так что тоже отсутствовала.

— А Валентина Муразова где была?

— Ого, — хмыкнула госпожа Верхозина, — смотрю, подготовились.

— Есть такое дело, — не стал я умолять свои профессиональные достоинства.