Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс (читать книги полные TXT, FB2) 📗

— Нет, мой маленький колдунчик. Ты взял колоду карт из рук до того, как её перетасовали мои дети. А значит согласился играть на чужих условиях.

— И что же ты хочешь взамен? Мою душу?

Она выдохнула, как показалось Руну, с каким-то женским разочарованием. Бесовка выпустила его из объятий и, будто змея, отпрянула прочь. Возникла у него перед лицом в один прыжок, обидно щёлкнула по носу.

— Что я буду делать с твоей душой, колдунчик? Меня интересуешь ты. Хочу сыграть с тобой… — её глаза вдруг озорно блеснули, — на тебя.

— На меня? — Рун ничего не понял, переспросил. — Почему на меня?

Она вновь принюхалась, повела носом, блаженно закрыла глаза.

— От тебя пахнет, как от него. Не так же. Иначе.

Рун готов был вновь погрузиться с головой в бездну непонимания, пока шальная и дерзкая мысль не пробилась сквозь тугую плеяду сомнений.

Она говорила о старом Мяхаре. Тот развёл руками в голове юного чародея — ничего не помню, ничего не знаю. Чего ты, в конце концов, хочешь от голоса в своей голове?

— О, не расстраивайся, не выгляди столь понуро, мой маленький колдунчик! Ты будешь моей самой любимой игрушкой — может быть вечность, может быть до скончания времён. Обещаю, я буду тебе хорошей хозяйкой!

Глядя на её зубастую ухмылку парень терзался сомнениями.

— А если я откажусь?

— Фарш назад в мясо не крутят, посреди игры не пасуют, — хрипло подал голос Горбатый. Рун вздрогнул — он словно и забыл о этих двоих. Бесовка бросила на своих детей испепеляющий взгляд и те мигом смолкли. Тяжелей всего пришлось рогатому проигранцу: того будто изнутри разрывали невысказанные слова.

— Правила. Ты взял колоду, уже в игре. А я могу отбирать чужую игру, если она ещё не начата. Помнишь? Правила! — она погрозила пальчиком у Руна перед самым носом. Резко развернувшись, чуть не отвесив последнему из Двадцати затрещину кончиком своего хвоста, бесовья мать хлопнула в ладоши. Земля под ногами чародея заходила ходуном. Нутро требовало действия — схватить, ударить, заломить…

Здравый смысл говорил, что уже поздно действовать грубой силой, придётся решать иначе.

Знаешь ли ты, спросил парень у самого себя, хотя бы одного человека, что сам выиграл у проигранца?

Человека — нет, вновь подал голос учитель разбойник. А чародеи, как минимум, были.

Перед Руном вырос холм. Словно врата, он разверзся прочь, открывая мрачную бездну преисподней. Парень бросил взгляд на хозяйку этих покоев, та лишь кивнула.

— Большие игры в чистом поле — это низко, колдунчик. Ты так не думаешь?

Юного чародея тут же схватили за руку — Ска явно не собиралась пускать своего господина прямиком в лапы нечисти. Что с ней будет, спросил у себя парень, если он проиграет и навсегда останется во власти этой… этой…

Ему даже думать о подобном не хотелось.

— Можешь взять свою куклу с собой. Когда ты сменишь свою свободу на вечное ублажение моих капризов… из неё получится хорошая вешалка! Идём!

Бесовка в два шага прыгнула в разлом, тут же скрылась в его тёмных пучинах. Руну в лицо ударил острый, едва ли не сбивающий с ног дух серы и палёной древесины.

Он посмотрел на Ска — та отрицательно качала головой. Ей не хватало ни умения, ни программных алгоритмов, чтобы создать внутри своего стального сердца хоть что-то отдалённо похожее на волнение.

Но она пыталась изо всех сил.

Так крепко его держала только Виска. Маленькие ручки обхватывали его плечо, едва не впиваясь ногтями, а глаза юной волшебницы были стократ красноречивей слов. Она сумела удержать его от похода на безумку с мастером Рубера, смогла заставить отказаться от участия в неразумном эксперименте Гитры. Ей не удалось удержать его лишь тогда, когда он бежал из Шпиля.

Ска ни чуточки не была похожа на неё. Мало что выражающий взгляд стальной куклы говорил лишь о том, что её действия продиктованы протоколами.

— Идём. Ты мне нужна, — парень поискал внутри себя слова для стальной девы и не нашёл ничего лучше.

Рун прищурился и сделал первый шаг, стараясь не выдать той робости, что вдруг овладела им. Второй шаг дался проще. Юный чародей бросил взгляд в глубины бездны перед ним — на миг ему показалось, что он видит жадные до чужой жизни руки Бледных. Выдохнув, словно в последний раз, он прыгнул в разлом.

Разум тотчас же заволокло всепоглощающей мглой…

Кошмары о былом. Сон третий

Охота за Кровавыми Крючьями казалась ему развлечением. Удача едва ли не сама шла юному чародею в руки.

Едва осквернив Шпиль, банда спешила разьехаться, как старое пальто по швам. Пьяницы, дебоширы, убийцы, завсегдатаи большой дороги мало интересовали юного чародея, но он всё равно не упускал случая пополнить ими свою коллекцию камней.

Славохвальные на словесах, из гордых орлов они едва не уменьшались до мышей, в тщетных потугах скрыться — под столом, за стойкой, за спинами ещё недавно друзей-на-века.

Их выталкивали на его милость, прекрасно зная, какой за одним из Двадцати тянется след. Рун же предпочитал отныне знаться, как последний и единственный, кто остался верен заветам и традициям Двадцати. Прячущиеся, закрывшиеся в Шпиле собратья вызывали у него помесь разочарования с отвращением. Иногда даже светлый образ Виски пачкался о серость презрения.

Вчерашние герои обращались в злокозненных трусов и предателей — чернь, что ещё вчера славила убийц чаркой-другой за то, что те освободили их из под многовекового гнёта, теперь готова была поднять паршивцев на вилы. Чародей молил провидение лишь об одном — чтобы народный гнев не оказался проворней его самого.

Огромной кошкой он настигал беглецов. Мучимые, словно мыши, под напором его гигантских лап и когтей, слыша как беспощадно трещат их рёбра, они готовы были рассказать обо всём.

Главного разбойника звали Ата-ман. Рун пытал, вытаскивал из разбойников память — но никто толком не знал ни его настоящего имени, ни того, что или кто за ним стоял.

Паршивец оказался хитёр, как полуночный крыс — на Шпиль напали несколько сотен разбойников. Будто специально собирал всю шваль из подворотен и канав — лишь с одной целью. Когда хоть кто-то решится устроить погоню, он наткнётся на толпу оборванцев. Которые, конечно же, не ровня любому из чародеев, но знают один не больше другого.

Удача сменилась бестолковой стагнацией — сколько бы ему не попадалось негодяев, все они знали примерно то же самое.

Парень злился, чуя, как убийца его собратьев прячется без особого труда, а шанс выловить его утекает песком сквозь пальцы.

До сегодняшнего дня.

Мальчишка был прыщав, жалок и ничтожен — Рун стянул его прямо с полуголой девицы. Тощий и вытянутый, почти на голову выше самого чародея, он стыдливо прикрывал рукой срам. Будто не желая видеть хоть кого-то, кто выше него самого, Рун обратил паршивца в жабу, оставив возможность говорить.

Глядя на ничтожество, что плача и стеная ластилось к его ногам, в тщетных попытках вымолить прощение, юный чародей пытался понять лишь одно.

Что им двигало? Что заставило этого оборвыша пойти в разбойничью банду? Чего ему не хватало?

В агонии, будто чуя скорую гибель, дрожащим голосом он называл имена — и тех, кого Рун уже настиг, и тех, о ком он знал, но ещё не дотянулся.

О Буке мальчишка проквакал будто невзначай. Он рассказал бы и так, Рун прекрасно знал что подобные ему говорливы перед казнью как никто другой. Но это имя парень будто бы берёг, как самый главный козырь и аргумент хотя бы вернуть ему прежний облик. Рун же решил, что с него будет достаточно не пополнять коллекцию камней, и швырнул в объятия полуголой девицы — та весь разговор тяжёло дышала, пытаясь вжаться в угол хлева, и от страха даже не думала о побеге.

Несчастный шлёпнулся ей о грудь, заработал лапами, в желании ухватиться хоть за что-то и не упасть. Из жабьего горла полился человеческий крик.

Девчонка отчаянно завизжала.

Бук был тем, кто нанимал людей. Ровны в его руках казались неисчислимы, те же, кто решил опробовать его на крепость — оканчивали с расколотой головой. Молниеносный, стремительный, стрела — Рун наконец получил имя, о котором можно было спрашивать других. Первый пойманный после жабы-мальчишки разбойник никогда и ничего о нём не слышал, третий видел его лишь мельком — Бук был из осторожных и предпочитал являться не сам. Десятый сказал, что Бук толст и неповоротлив, но его память поведала обратное.