Младший конунг - Ковальчук Вера (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗

Можно было вынести из Хладира и других окрестных поместий столы, но зачем? Северянам не привыкать к пирам прямо под открытым небом. На пожухлой, огрубелой траве вокруг судебного холма разложили костры, и вокруг них сели люди. Из ворот поместий (Сигурд потом обещал за все заплатить) покатили бочки с пивом. В отдалении самые нетерпеливые викинги резали телят, свиней, домашних оленей, даже коней — в чем-то пир был ритуальным. Люди чествовали нового конунга, а, кроме того, готовились грядущей битве. Перед боем всегда лучше умаслить богов обильными возлияниями, побеседовать с ними. Женщины тащили пирующим огромные стопки ячменных лепешек — чтобы было куда класть ломти мяса. Первую лепешку с поклоном подали Хакону. Юного конунга усадили у подножия холма, а рядом сели его ярлы и Сигурд, хладирский управитель. Он прятал довольную улыбку в бороде — все получилось, как он и задумывал. Юноше он протянул огромный, окованный серебром рог, и когда пальцы Воспитанника Адальстейна сомкнулись на нем, самолично налил туда свежего пива.

— Из этого рога пил когда-то твой отец, чествуя богов, — сказал Сигурд, и легкая улыбка Хакона в один миг стала напряженной. — Он сам оковал турий рог «лунным металлом», сам вырезал изображения. Если бы Харальд не был великим конунгом, его бы знали, как великого мастера-коваля. Пей.

Несколько мгновений юный конунг смотрел на рог. На оковке были выпукло изображены фигурки богов — Одина с вороном, Тора с молотом, Тиу с рунической стрелой, Фригг с рунными камушками, Фрейра с органом плодородия размером чуть ли не с него самого, Фрейи с широким ожерельем на шее и кошкой у ног [16]…

Хакон вертел в руках рог, а вокруг постепенно смолкали крики и шум. Подняв голову, он обнаружил, что на него выжидательно смотрят все, кто сидит или стоит достаточно близко, чтоб видеть молодого правителя Нордвегр.

Воспитанник Адальстейна колебался еще несколько мгновений — окружающие терпеливо ждали, должно быть, считая, что он просит у богов удачи или мысленно беседует с отцом — потом пальцем левой руки торопливо сотворил крест у самого устья рога и выпил пиво залпом. Вернул рог Сигурду. Пирующие разразились приветственными криками — и благополучно свершившемуся обряду, и тому, что конунг, испив первый рог, как это и полагается, позволил повеселиться и другим.

Над огнем, истекая соком, повисли раскромсанные туши свиней, оленей и телят. Мясо — с кровью, с дымком, с одной стороны обугленное, а с другой еще сырое, но все равно вкуснейшее — доспевало быстро. Алчущие угощения мужчины отогнали женщин, которым от века предназначено готовить еду для себя и мужчин, и сами занялись мясом. Появилась каша в огромных горшках и похлебка с крупой, овощами и зеленью. Но все это было лишь закуской к основному угощению — мясу.

Накалывая на кончик ножа огромные ломти, Хильдрид перетаскивала мясо с подносов и блюд на ячменную лепешку на своем колене, а потом уже, чуть ли не на весу, рассекала куски на меньшие части. Предлагала поделиться с соседями.

— Ловко у тебя получается, Равнемерк, — сказал ей Гутхорм, сын Гутхорма, который сидел рядом. — Будто ты и в самом деле мужчина.

— Может, я уже и в самом деле мужчина? — вяло отозвалась женщина.

— Дурная шутка, — огрызнулся он. — Каждый человек находится на своем месте, которое ни лучше и не хуже, чем все другие. У каждого места свои достоинства.

Дочь Гуннара отвернулась от него, чувствуя, что продолжение разговора приведет к ссоре. А ссора во время пира в честь нового конунга — это неуважение к новому конунгу.

Хакон какое-то время лакомился молодой свининой, запивая ее отличным пивом и заедая кусками горячей лепешки, которую рабыни и юные девушки, дочери бондов, строящие глазки молодым викингам и самому конунгу, жарили рядышком, на накаленной в огне каменной плите. Особого веселья его лицо не выражало, хотя, казалось бы, желаемое уже на расстоянии вытянутой руки, и все идет прекрасно. Вскоре пирующие разошлись окончательно, стали петь и что-то обсуждать, да в голос, и подняли такой шум, что над священной рощей (а она, как водится, была насажена не так далеко от судебного холма) с тревожным карканьем поднялись стаи ворон. Бонды и викинги повскакивали с мест:

— Один предрекает тебе удачу, конунг! [17] — закричали они.

Хакон криво улыбнулся и кивнул.

Он дождался, пока веселье снова вошло в накатанную колею, незаметно встал и покинул праздник. Вряд ли кто-то заметил его уход, а если кто и обратил внимание, то, должно быть, решил, что юный правитель решил проветриться. Помедлив, Хильдрид положила на траву рог, который ей принесли для пива, тоже поднялась и последовала за Воспитанником Адальстейна. На ее уход уж и вовсе никто не посмотрел.

Дочь Гуннара нашла Хакона на берегу. Он сидел на краю плоского валуна и смотрел на корабли, замершие в неподвижности в стороне от линии прибоя. Море казалось темным, но на берегу по ночам гораздо светлее, чем в лесу или даже в горах. Светлые летние ночи миновали, приближался праздник Осеннего равноденствия, а после него начиналась подготовка к зиме и празднованию «Зимней ночи». На юге, в Британии тот же праздник назывался по-кельтски, Самайном, но, по сути, это было одно и то же, и праздновалось одинаково. «Зимней ночью» для скандинавов заканчивался старый год и начинался новый.

Воспитанник Адальстейна сидел совершенно неподвижно, и несколько мгновений Хильдрид ждала в отдалении, не зная, стоит ли мешать ему. Потом все-таки подошла.

Хакон медленно повернул к ней голову. Сделал рукой приглашающий жест. Женщина присела рядом, на край валуна.

— Неужели тебе не в радость этот праздник? — спросил он.

— В радость. Но я не слишком-то люблю праздники, — она покосилась на юного конунга. — Я не хочу мешать.

— Ты не мешаешь, — Хакон усмехнулся. — Ты даешь мудрые советы.

— Я даю советы лишь тогда, когда меня спрашивают.

— Я спрашиваю.

Дочь Гуннара смотрела на драккары. Их не утаскивали далеко от берега, понимая, что не далее, чем через неделю, вновь спустят на воду и отправятся в путь. Отложить встречу с Эйриком на год вряд ли удастся. Она улыбнулась. Ни ей, ни воинам, ни кораблям не привыкать. А с Кровавой Секирой она с удовольствием будет биться даже зимой, по пояс в снегу.

— Тебя что-то беспокоит?

Воспитанник Адальстейна долго молчал. В полутьме ночи его лицо казалось смертельно-бледным.

— Я не знаю, надо ли об этом говорить, — нехотя сказал он. — Наверное, об этом мне лучше поговорить со священником. Я поступил дурно. Мне следовало прямо ответить на вопрос, который задал тот крестьянин. Нельзя было уходить от ответа.

Хильдрид с недоумением взглянула на собеседника. Хакон пояснил:

— Он спросил меня, буду ли я почитать старых богов. Я не ответил «нет». Я сделал вид, что не слышал. Я заговорил о другом, — он обхватил голову руками, и женщина с удивлением поняла, что он всерьез. Эти раскаянье и горечь были неподдельны. — Я должен был сказать прямо, что Бог один, и только ему я буду служить.

Она помолчала, рассматривая его кулаки, лежащие на коленях, стиснутые настолько сильно, что они, казалось, даже не побелели, а посинели. Дочь Гуннара знала, конечно, что Воспитанник Адальстейна был крещен по настоянию своего опекуна, и при дворе считался добрым христианином — посещал церковь почти каждое воскресенье, совершал все необходимые таинства… Хильдрид знала об этом лишь потому, что была по-женски любопытна, а еще потому, что вера христиан всегда интересовала ее. С тех пор, как однажды на торгу она увидела вырезанное из кости распятие, женщина пыталась понять — почему христиане изображали своего Бога не могучим, вооруженным и устрашающим, не мудрым и великим — а страдающим. Не страх ты испытывал, когда смотрел на распятие, не уважение или преклонение, а жалость. Что же это за чувство к Богу?

— Я не слишком много знаю о твоей вере, — осторожно начала женщина. — Вопрос можно задать?