Дюна. Первая трилогия - Герберт Фрэнк Патрик (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
— Что ответили с кораблей? — Пауль дернул головой, указывая вверх.
— Пока ничего, милорд.
Пауль вздохнул, устало откинулся на спинку кресла и наконец сказал:
— Приведите мне какого-нибудь сардаукара из пленник. Надо отправить Императору послание — пора обсудить условия.
— Да, милорд.
Гурни повернулся, жестом подал сигнал одному из федайкинов, который тут же занял пост возле Пауля.
— Гурни, — прошептал Пауль, — с тех самых пор, как мы с тобой опять вместе, я не слышал еще от тебя ни одной цитаты, подходящей к случаю… — Он увидел, что Гурни напряженно сглотнул и его лицо закаменело.
— Если угодно, милорд… — проговорил Гурни, прочистил горло и произнес: — «И победа в день тот стала скорбью для всего народа; ибо услышали люди, как скорбит царь о сыне своем».
Пауль прикрыл глаза, вытесняя скорбь из сознания: ей придется подождать своего часа, как некогда ждала скорбь об отце. Сейчас же он был поглощен открытиями этого дня. О вероятностях будущего, о том, что в них теперь соединятся и его будущее, и будущее Алии. О скрытом в глубинах его сознания— присутствии Алии…
И это было самое странное из всех проявлений его видения во времени. «Я встала на пути твоего будущего, — говорила Алия внутри, — чтобы лишь ты один мог слышать мои слова. Даже ты так не можешь, брат мой. Это хорошая игра, по-моему! И… да, знаешь, я убила нашего деда — выжившего из ума старого барона. Он почти и не почувствовал боли».
Затем — молчание. Внутренним зрением он ощутил ее уход из своего сознания.
— Муад'Диб!
Пауль открыл глаза, увидел черную бороду Стилгара, темные глаза, еще горевшие огнем битвы.
— Вы нашли тело старого барона, — сказал Пауль.
Стилгар опешил.
— Откуда ты знаешь? — прошептал он. — Мы только что нашли его труп в той огромной металлической штуке, которую соорудил Император!
Пауль оставил вопрос без ответа — он увидел, как возвращается Гурни, а с ним — два фримена, поддерживающих пленного сардаукара.
— Вот один из них, милорд, — сказал Гурии, знаком останавливая конвойных и сардаукара шагах в пяти от Пауля.
Пауль заметил, что глаза пленника словно остекленели — в них застыло пережитое потрясение. Через все лицо, от переносья до угла рта, тянулся синий кровоподтек. Это был блондин с классическими, точно высеченными из мрамора чертами лица, из тех, которые обычно занимали офицерские должности в Корпусе сардаукаров. Впрочем, на его рваном мундире не было никаких знаков отличия, если не считать золотых мундирных пуговиц с императорской короной да полуоторванного галуна на лампасах.
— Это, по-моему, офицер, милорд, — сказал Халлек. Пауль кивнул:
— Я — герцог Пауль Атрейдес. Ты понимаешь это? Сардаукар молча и неподвижно смотрел на него.
— Отвечай, — велел Пауль, — не то твой Император может умереть.
Сардаукар мигнул, судорожно сглотнул,
— Так кто я? — спросил Пауль.
— Вы — герцог Пауль Атрейдес, — хрипло ответил сардаукар.
Паулю он показался слишком уж покорным — но, с другой стороны, сардаукаров никогда не готовили к таким передрягам. Они не знали поражений — а привычка к одним лишь победам сама по себе может стать слабостью. Эту мысль он отложил — ее следовало обдумать как следует и внести соответствующие изменения в программу подготовки своих войск.
— Я хочу, чтобы ты передал Императору мое послание, — сказал Пауль. И заговорил, согласно древним формулам: — Я, Герцог из Великого Дома, правитель императорской крови, даю слово и клянусь, согласно Великой Конвенции: коль скоро Император и его люди сложат оружие и явятся ко мне сюда, то я стану сохранять их жизни, хотя бы ценой собственной жизни. — Пауль поднял левую руку с герцогским перстнем на пальце. — Клянусь этим знаком.
Сардаукар облизнул губы, взглянул на Гурни.
— Да, — сказал Пауль. — Кто, кроме Атрейдеса, мог бы требовать верности от Гурни Халлека и приказывать ему?
— Я доставлю ваше сообщение, — сказал сардаукар.
— Отведите его на наш передовой командный пункт и отправьте на корабль, — распорядился Пауль.
— Да, милорд. — Гурни сделал знак конвоирам, и все четверо вышли.
Пауль повернулся к Стилгару.
— Прибыли Чани и твоя мать, — сообщил тот. — Чани попросила некоторое время не беспокоить ее — она хочет побыть наедине со своим горем. Преподобная же Мать уединилась в «колдовской комнате»; причины тому я не знаю.
— Моя мать тоскует о планете, которую скорее всего больше не увидит, — сказал Пауль. — О мире, где вода падает с неба, а растения столь густы, что меж ними трудно пройти.
— Вода с неба… — шепотом повторил Стилгар.
В этот миг Пауль увидел, как Стилгар из гордого фрименского наиба на глазах превращается в создание Лисан аль-Гаиба, воплощающее преклонение и покорность. Этот могучий человек уменьшился в один миг — и на Пауля снова повеяло призрачным ветром джихада.
Я увидел, как друг становится почитателем…
Пауль вдруг ощутил резкий приступ одиночества… Он оглядел зал и впервые заметил, как замирают и тянутся к нему часовые, едва только он появляется среди них. Он почувствовал невидимое соперничество — каждый федайкин втайне надеялся, что Муад'Диб заметит и отличит его.
Муад'Диб, от которого исходит благословение, сказал он про себя, и это была самая горькая мысль в его жизни. Они чувствуют, что я должен взять трон, — подумал он. — Но они не могут понять, что я делаю это, единственно чтобы предотвратить джихад…
Стилгар кашлянул:
— Раббан тоже мертв… Пауль только кивнул.
Часовые-федайкины справа от него расступились и стали «смирно», открыв проход для Джессики.
Она была в своей черной абе и шла той особой фрименской походкой, которая вызывала в памяти скольжение фримена по песку; но Пауль заметил, что сам дворец вернул ей что-то из ее прошлого, из времени, когда юна была официальной наложницей правящего герцога. В ней вновь видна была прежняя властность, во всяком случае часта, ее.
Джессика встала перед сидящим в кресле Паулем, взглянула на него сверху вниз. Она видела, как он устал и как старается скрыть свою усталость, — но не чувствовала сострадания. Она, казалось, была сейчас вообще не способна на какие-либо эмоции по отношению к сыну.
Войдя в Большой зал, Джессика удивленно подумала, почему он кажется ей каким-то не таким, каким она его запомнила. Он был чужим, словно она никогда не была — здесь, никогда не проходила по нему со своим возлюбленным Лето, никогда не встречала здесь пьяного Дункана Айдахо — никогда, никогда, никогда…
Должно было бы существовать слово, антонимичное слову «адаб» — «воспоминание, приходящее само и требующее действий, самодостаточное и сильное» нужно слово, означающее воспоминания, отрицающие сами себя…
— Где Алия? — спросила она.
— На улице, конечно, — ответил Пауль. — Делает то же, что и все порядочные фрименские дети: добивает раненых врагов и отмечает их трупы для команд водосборщиков.
— Пауль!!!
— Но ты должна понять, что она это. делает по доброте души, — объяснил он. — Не правда ли, странно, как мы порой не можем осознать скрытое единство доброты и жестокости?
Джессика свела брови, пораженная переменой в сыне. Неужели это сделала с ним смерть его ребенка? — подумала она, а вслух сказала:
— Люди рассказывают о тебе странные вещи, Пауль. Они говорят, что ты обладаешь всеми теми особыми способностями, о которых говорит легенда: от тебя-де ничего не скроешь, ты можешь видеть то, что не дано видеть другим…
— И гессеритка еще говорит о легендах? — усмехнулся он.
— Да, я порядком приложила к тебе руку, — признала Джессика. — Но ты не должен ожидать от меня, что…
— Как бы тебе понравилось прожить миллиарды миллиардов жизней? — спросил Пауль. — Вот тебе и материал для легенд! Подумай только обо всем этом опыте, о мудрости, которую опыт дает. Но мудрость закаляет любовь — и умеряет ее; и она придает новую форму ненависти. Как можно говорить с жестокости, не изведав всей глубины жестокости и доброты?.. Ты должна бы меня бояться, мама. Я — Квисатц Хадерах,
