Легенды Западного побережья (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
Разумеется, количество значений того или иного корневого слова не является бесконечным, но вряд ли можно составить список его возможных потенциальных значений. Даже если это будет очень длинный список, вроде перечня значений основных корневых слов в словаре китайского языка. В речи китайские корневые слова (или слоги) «синь» или «лунь» могут иметь десятки значений, но они все же по-прежнему останутся словами, хотя их значения и зависят от контекста, в котором они способны приобрести пятьдесят различных иероглифических форм для выражения пятидесяти различных значений. С другой стороны, каждое значение такого корневого слова — это самостоятельное слово, нечто целостное, один из камешков на обширном берегу языковой реки.
Слог в языке нна ммуа имеет только одну письменную форму. Но это не камешек. Это капля в речном потоке.
Учить язык нна ммуа — это все равно, что учиться ткать полотно из водяных струй.
Мне кажется, им тоже очень нелегко изучать собственный язык. С другой стороны, у них для этого гораздо больше времени, чем у нас, так что подобные трудности не имеют столь большого значения. Их жизни не начинаются в конкретной точке и не продолжаются до определенной отметки в отличие от наших, напоминающих забег лошадей на ипподроме. Они живут как бы в фарватере времени, как морская звезда внутри своей собственной оболочки. Как солнце в ореоле своих лучей.
То немногое, что я знаю об их языке — и я совсем не уверен даже в этой малости, несмотря на мои предыдущие «научные» рассуждения насчет слова «дде», — я узнал в основном у детей. Слова, которыми пользуются дети, гораздо больше похожи на наши слова, то есть в детской речи — можно ожидать — эти слова и в разных предложениях будут означать примерно одно и то же. Но дети народа нна ммуа постоянно учатся; лет в десять, когда они начинают учиться читать и писать, они и говорить начинают, почти как взрослые. А когда они еще подрастут, я уже почти ничего не смогу понять из их речи, если только они не станут разговаривать со мной на птичьем языке, как с младенцем. Что они часто и делают. Читать и писать эти люди учатся в течение всей жизни. И я подозреваю, что это означает не просто выучивание новых символов, но и изобретение новых, а также их новых комбинаций — новых прекрасных рисунков, таящих в себе новые значения слов.
Народ нна ммуа — прирожденные садовники. Впрочем, большая часть растений там растет сама по себе — не нужно сеять, выпалывать сорняки, поливать, вносить пестициды. И все же, как ты и сама знаешь, в саду всегда хватает работы. В той деревне, где я жил, всегда кто-нибудь работал в саду или в огороде. Никто, правда, не изнурял себя подобным трудом. А в полдень они любили собраться под деревом, поболтать, посмеяться, затеять какое-нибудь долгое обсуждение.
Такие разговоры часто заканчиваются тем, что кто-то начинает читать наизусть какую-нибудь поэму или достает из кармана листок бумаги или книжку и зачитывает оттуда какой-нибудь подходящий отрывок. Некоторые к этому времени уже почти не участвуют в общем разговоре и либо читают, либо что-то пишут — очень медленно, тщательно, на тончайшей (похожей на папиросную) бумаге, которую делают из растения вроде нашего хлопка. Многие занимаются этим каждый день. А потом приносят созданный ими шедевр на всеобщие посиделки и пускают его по кругу, а остальные вслух зачитывают куски из него. А некоторые после работы в садах и огородах предпочитают оставаться в мастерской, изо дня в день трудясь над каким-нибудь ювелирным изделием. Браслеты, броши и весьма изысканные ожерелья они делают из золотой проволоки, вправляя в нее опалы, аметисты и прочие красивые камешки. Когда изделие готово, они непременно покажут его всем, потом кому-нибудь подарят, и все будут носить его по очереди, сперва один, потом другой; никто не хранит такие украшения у себя дома; они переходят из рук в руки. В той деревне денег было совсем мало, но порой, если кто-то выигрывал в игре в «десять черепков», он предлагал владельцу какого-нибудь особенно красивого ювелирного изделия одну-две «денежки», причем обычно со смехом, с шутками-прибаутками, очень похожими на некие древние ритуальные оскорбления. Некоторые из этих украшений действительно были просто великолепны, изящной, филигранной работы или же, напротив, нарочито массивные, выразительные. Особенно мне нравились ожерелья, похожие на звездный дождь и состоявшие из множества пересекающихся спиралей. Несколько раз и мне давали поносить какое-нибудь украшение. Примерно тогда я и научился словам благодарности, звучащим примерно как «о бе к'а дде к'а». Некоторое время я, конечно же, все это носил, но вскоре передавал кому-нибудь другому. Хотя, если честно, мне ужасно хотелось оставить его себе.
В итоге я понял, что некоторые ювелирные изделия — это тоже строки из поэм. А может, и все.
Под большим ореховым деревом у них была деревенская школа. Климат там очень мягкий, однообразный, погода всегда одинаковая, так что можно жить прямо на улице. По-моему, никто не возражал, когда я присаживался рядом с учениками и слушал урок. Дети собирались под этим деревом каждый день и играли, пока не появлялся тот или иной взрослый житель деревни и не начинал их чему-нибудь учить. Большая часть занятий, как мне представляется, была посвящена именно языковой практике — путем рассказывания историй. Учитель начинал историю, а кто-то из детей ее подхватывал, затем вступал второй и так далее, а остальные слушали очень внимательно, готовые в любой момент продолжить рассказ. Сюжеты черпались обычно из повседневной деревенской жизни — в общем, довольно скучная тематика, — но в этих повествованиях встречались порой неожиданные повороты, шутки или только что изобретенные обороты речи. Новая возможность использования знакомых слов всегда вызывала всеобщий восторг и похвалы. «Это же настоящее сокровище!» — говорили они в таких случаях. Время от времени в «школе» появлялся настоящий учитель. Учителей мало, и они совершают нечто вроде обхода окрестных деревень, в каждой оставаясь по два-три дня и подолгу занимаясь с детьми, чтобы как следует научить их читать и писать. Подростки и некоторые взрослые тоже непременно приходят послушать учителя. Благодаря этим урокам и я научился читать кое-какие фрагменты определенных текстов.
Жители той деревни никогда не пытались расспрашивать меня о моей жизни и о том, откуда я туда явился. На сей счет они вообще не проявляют ни малейшего любопытства. Впрочем, они были ко мне добры, терпеливы, щедры, охотно делились со мной едой, давали мне кров, позволяли работать с ними вместе, но сам я как личность их совершенно не интересовал. И ничто другое тоже, насколько я могу судить — за исключением их повседневных дел: ухода за садом и огородом, приготовления пищи, изготовления украшений, занятий письмом и бесед под деревом. Но беседовали они только друг с другом.
Мне, как и всем прочим «пришельцам из иных миров», их язык казался настолько трудным, что они, наверное, считали меня умственно отсталым. Я, естественно, действовал, как всегда: скажем, бил себя в грудь, называл свое имя и вопросительно смотрел на своего собеседника, надеясь, что он тоже назовет свое имя; или поднимал с земли упавший листок дерева и говорил «листок»… Только они не отвечали. Даже самые младшие из ребятишек.
Насколько я могу судить, у представителей народа нна ммуа имен вообще нет. Они обращаются друг к другу, используя самые разнообразные и вечно меняющиеся выражения, которые, видимо, означают ту или иную степень родства — как по крови, так и по браку, — а также некую взаимную ответственность и зависимость людей, принадлежащих к одной общине, и, скорее всего, еще тысячу иных родственных, общественных и эмоциональных связей. Я мог, например, указать на себя и сказать: «Я — Лори», но какие мои отношения с другими людьми обозначало бы для них это слово?
Подозреваю, что мой язык они вообще воспринимали как некий бессмысленный набор звуков в устах полного идиота.
В мире Нна Ммуа ни одно живое существо, кроме людей, не обладает ни языком, ни способностью чувствовать, ни, естественно, способностью разумно мыслить. Там существует только один язык. Они, правда, признавали во мне человеческое существо, но как бы не совсем нормальное, с дефектом. Я же не мог разговаривать с ними на их языке, поскольку не способен был улавливать связи между словами.
