Порубежье (СИ) - Ветер Виктория (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— Дурень, что ли, человечину! Как будто ничего более вкусного нет.
— А ты что, пробовал? — с интересом осведомился Иван.
Вадька похлопал пушистыми, как у девки, ресницами.
— Совсем ты, царевич, дурень, и шутки у тебя дурацкие! Вон бери факел да пошли смотреть.
— А может, это, по зорьке? А? — без особой надежды спросил Иван.
— Мы и по зорьке, и по полудню тут всё вдоль и поперек исходили. И ничего такого не видывали. Я так чую, это чудо на пограничье с кромкой где-то располагается и лишь в ночной час, да именно в полнолунье, с явью соприкасается. Вставай! Вот, держи факел да пошли!
Иван поднялся с истинно христианским смирением, взял факел и тронулся за товарищем.
— А вот скажи, Вадька, кромка — это что, навь?
— Нет, кромка — это кромка, зыбкая граница аккурат на краю нави и яви. Вроде и рядом с нами, не за тридевять земель, но и не зайдешь как на соседний двор.
— А ты там бывал? Тамошних жителей видал?
— Да бывал пару раз. Да и ты бывал, к Марине Моревне-то как раз на кромку и ходили.
Иван слегка дернулся, поход тот вспоминая, точнее отход из похода, а еще точнее — стремительное бегство, когда за спиной вода в лед превращалась и ледяное дыхание задницу через порты жгло.
— А… Это и есть кромка? Занятно… А вот лешаки, водяные и прочая… жизнь другая, они как, на кромке тоже живут?
— Они да, они аккурат на кромке, на самом-самом краешке, так что и в яви, и в нави бывают.
— Вот ведь занятно-то как! А…
— Тишь ты! Слыхал?
— То ли скрип какой, то ли стон… как железо какое брякнуло…
— Верно! А теперь тихо-тихо идем, факел туши — луна хорошо светит. Гляди-ка, впереди полянка, днем ее точно там не было!
Вадька бросил котомку на край поляны, факел о землю затушил аккуратно.
Царевича всегда поражала способность друга ориентироваться в пространстве и место запоминать.
Ивану — куст и куст, а вот для Вадьки они все разные, каждый со своей статью.
И впрямь лес быстро закончился и взору открылась лужайка с ровной низенькой травкой. А посередь лужайки стоит огромный-преогромный дуб. Наверное, если пять здоровых мужиков возьмутся за руки в хоровод, только так его обхватить можно. Дуб тот толстой цепью обмотан, неужто из золота? И цепью той к дубу кто-то прикован, намертво.
— И наверное, не просто забавы ради, а?
— Тш-ш-ш… Вестимо, не просто… — Вадька говорил едва слышным шепотом, одновременно пытаясь из-за деревьев разглядеть дуб повнимательнее. — Только я так вот мыслю: если добро зло побеждает, то насмерть, никуда его не прячет, чтобы такие простаки, как мы, его не освободили по случаю…
— А добро, значит, можно?
— Добро — оно всегда сильнее. Его нельзя победить, — уверенно молвил богатырь. И продолжил: — Но нет зла безусловного в мире, вот того же скотьего бога, Велеса, взять. Злой он? Вроде и не добрый, а всей скотине да зверью покровитель.
— Точно. Всякой скотине. Например, нашему столбовому боярину Антипу, то точно.
— Какому Антипу?
— А, ты не знаешь, — махнул рукой Иван, — в стольном граде у нас. Тварь редкостная.
— А… Ну это понятно… Пошли, что ли? Посмотрим? Раз уж пришли?
Иван, положа руку на сердце, думал прямо противоположное, типа пошли-ка отсюда подобру-поздорову, чай, не сирот обижают и не деревни жгут. Чьи-то дела высокие, какое нам до того дело?
Но трусом себя Иван не считал ни капельки, и показаться таким товарищу свыше его понимания было. Потому уверенно молвил:
— Пошли! Эй! Кто там, цепью прикованный?! Богатыри русские тебя освобождать идут!
Заскрипел дуб, заскрежетала цепь, и тишина наступила, густая такая. Плотная, хоть ножом ее режь.
В свете луны листва дуба черной казалась, а человек — хотя человек ли? — что к дубу прикован, бледным, как покойник. Правда, Вадька тоже в свете луны не лучше выглядел.
У прикованного пленника лицо худое, щеки впалые, брови черные косматые, а волосы как седые. Да уж. Тут за одну ночь поседеешь!
Рост у мужика немаленький. Рубаха на нем темно-зеленого цвета, черным жемчугом расшита да серебром. В ухе серьга из серебра вроде, а очелье мужское, тоже из серебра, с зеленым яхонтом посередине.
Глаза закрыты, тело обмякшее, златой цепью к дубу так примотано, что не пошевелиться. Да, не задалось что-то у мужика.
Вадька тем временем вплотную к дубу подошел, цепь потрогал — да руку отдернул.
— Жжется! Зачарована! Ваня, знаю, у тебя фляжка с заморским вином припасена, дай-ка добру молодцу напиться!
— Это тебе, что ль, хмельного захотелось? — Иван даже оглянулся по сторонам, может, еще где «добрый молодец» притаился?
Нет, только они двое, да кромешник какой-то к дереву привязан. Явно ведь, не может у человека рубаха да штаны в такой целости и чистоте сохраниться? Да и вообще, не выжил бы тут человек, ну ни единой ночки. Вот Иван точно бы не выжил.
— Да нет, я хмельного в рот не беру, ты же знаешь, — улыбнулся Вадька по-доброму, кивая на незнакомца.
Прям родственника аль друга душевного встретил! Вот что за человек Вадька?! Во всякой вражине несчастного да убогого видит. Сама доброта безграничная.
Однако спорить царевич не стал и фляжку подал.
Вадька поднес фляжку, тоже серебряную к слову, к бледным губам плененного:
— На, добрый молодец, выпей. Водицы-то не припасли, но тебе вина-то и лучше будет.
Тот открыл глаза, окинул богатырей мутным взором…
— На нем серебро, и фляга серебряна. Если нечисть поганая какая — так к серебру не прикоснулась бы. А так, может, не так плох кромешник, как кажется? — размышлял вслух Иван.
Пленник тем временем два глотка из фляжки сделал, могучими плечами повел, золотая цепь еще сильнее в тело впилась, на рукаве аж темное пятно проступило.
— Эко гляди, Вадька! Это ж кровь у него? Алая?
Незнакомец глянул более осмысленно исподлобья.
— Нет, человечьи дети, голубая! Конечно, алая! И конечно, кровь! Я что вам, нежить какая? Или упырь?
— А кто ж тебя знает, кромешник? — не сдавался в своих подозрениях Иван.
— Эх, люди… Короток ваш век, а память еще короче. Было время, знали меня все, и стар и млад, от теплого моря до холодного, от западных лесов гяурских до восточных гор, где снег никогда не сходит. Вои помощи моей просили, бабы благословения; те и те требы мне клали да почитали всяко…
Богатыри переглянулись в недоумении. Это кто ж такой? Видать, из старых богов, что ли?
— …А теперь вот забыли все. Даже отец родной позабыл, и детки тоже. Ни ветерочка, ни дуновения воздуха тут. Всё Морена, ляр-р-рва паскудная! Ее ума это дело! Да, парни, всё зло в этом мире от баб!
Иван аж симпатию к незнакомцу почувствовал! Как он с ним согласен был в последнем утверждении!
Вадька же внимательно всматривался в черты лица незнакомца, потом осторожно спросил:
— А скажи нам, не знаем, как тебя звать-величать, Мороз-дедушко тебе случайно не сородственник? Уж больно вы ликом схожи.
— Хм. И когда это Мороз успел такими внучатами обзавестись? Смелыми. Стоят себе на кромке в зачарованном Кощеем месте, поят добрым вином кого ни попадя и штанов не намочили?
— Не, он скорее Фролу Чуме сородственник, у того тоже язык такой, без костей, — поделился соображением Вадька. — Иль тезке моему, дядьке водянику.
— Э, да я смотрю, добрый молодец, у тебя тоже сородственники… интересные! Как так? Ведь ты не кромешник?
— Я Вадим. Богатырь земли русской. Сама мать-земля меня признала да приняла, и через это породнился я со всем живым, на той стороне да на этой.
— А я, добрый человек Вадим-богатырь, Бурмил, брат младший твоего «дедушки» Мороза да сын Стрибога и Марины Моревны.
Иван привычно передернулся при упоминании знакомцев. А Бурмил продолжил:
— И ты мне, стало быть, внучатый племянничек. — Сын Стрибога раскатисто расхохотался. — Эко путаются нити твои, слепая пряха.
Глава четырнадцатая
Ночь темная да лунная. Цикады стрекочут. Спят братики, умаявшись за день. Спит Карай-непоседа, во сне лапами подергивает. В шатре не жарко, но земля войлоком выстлана, да еще шкуры овчинные сверху, лежанки коврами крыты и тоже шкурами, только более мягкими. Братикам Константин даже перину выделил, свою, не иначе. Добрый человек он, Константин. И красивый.
