Разбитые острова - Ньютон Марк (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT, .FB2) 📗
Все вместе они перенесли тело в здание фактории. Там они принялись его изучать, надеясь обнаружить что-нибудь полезное для военных. Джеза еще тогда подумала, что для них это прекрасный способ справиться с чувством вины, вызванным неучастием в боевых действиях. В особенности от него страдали парни – им прежде всего хотелось что-то делать, сражаться активно. Правда, они с Пилли твердо пообещали друг другу, что тоже пойдут в армию, если ребята запишутся в солдаты, – чтобы не разлучаться. Но до этого не дошло; все пятеро остались у себя на фабрике, прислушиваясь к войне издали и время от времени спускаясь в подвальную лабораторию, когда угроза прорыва врагом линии фронта становилась особенно ощутимой. Однако никакого прорыва не произошло.
Она так и не узнала, как именно был убит Лим. Случилась очередная схватка, и его тело нашли на улице – вскоре после окуна. Парень истек кровью до смерти – у него была перерезана артерия. Возможно, он все же поучаствовал в бою, а может, и просто напоролся на бандитов – в Виллирене тогда случалось всякое.
Город полнился слухами о свирепости окунов. Сначала речь шла о том, что они перерезали всех людей и румелей на одном из северных островов, не оставив там ни одной живой души, потом стали говорить, что в гавань Виллирена вошли огромные железные штуковины, и из их трюмов буквально хлынули окуны, затопляя собой улицы и с легкостью кося людей направо и налево. Как главнокомандующий сумел одержать над ними верх, население Фактории-54 так и не узнало, но он как-то справился, и угроза нового нашествия окунов миновала – по крайней мере, временно.
Тогда Джеза нашла окунов чудовищной формой жизни, куда более устрашающей, чем все, что они могли надеяться создать. Лим еще заметил, что природа иногда сходит с ума и творит такое, что никакому воображению и в страшном сне не привидится.
Окуны были огромного роста, они ходили на двух ногах и носили панцири, как у крабов, сильно напоминая помесь гоминидов с ракообразными. В то же время их сходство с людьми не вызывало сомнений – у них были человеческие глаза, руки, ноги, все парами, что скорее наводило на мысль об их земном происхождении в результате какой-то непредвиденной мутации, чем о вмешательстве иномирного разума. Однако военные придерживались именно такой точки зрения: окуны просачиваются к нам из иного мира, хотя многие люди сомневались.
Притащив дохлого окуна к себе на фабрику, молодые люди сразу взялись за его вскрытие. Лим хотел знать все о его внутреннем устройстве, о том, как работают его органы, как двигаются мышцы. Он закатал рукава, приготовил инструменты, и все принялись за дело.
Сначала они выпустили из него всю черную едкую жидкость, которая с тех пор так и стояла в контейнерах. После этого они решили вскрыть его панцирь, но в конце концов прибегли к другому средству: распилили суставы и панцирные сочленения, а потом вырезали мягкие ткани изнутри, сохранив таким образом закрывавшие их пластины неповрежденными. Всего их набралось около трех сотен разных форм и размеров: самая крупная защищала грудь, самые мелкие прикрывали места роста когтей. То, что они увидели внутри, под панцирем, поразило их своим сходством с анатомией человека или румеля, хотя и, несомненно, усиленной неизвестными этому миру приемами, так что результаты внушали трепет. У этого существа была пара сердец, по размерам немного превосходящих человеческие, и две пары органов, аналогичных легким. Соответственно, его тело обладало большим количеством трубок, напоминавших вены и артерии, а еще в его плоть были встроены непонятные проводки медно-красного цвета, идущие сквозь шею в голову.
Именно голову оказалось труднее всего вскрыть. Ребята пустили в дело все бывшие в их распоряжении инструменты, и все равно пришлось прибегать к реликвиям: с их помощью в боковой стенке головы прожгли отверстие. Когда череп наконец был взломан, исследователи застыли, раскрыв рты: внутри они увидели клубок проволоки, не толще человеческого волоса, и дюжины мелких металлических квадратиков с вытравленным на них решетчатым рисунком, поверх которого было что-то напаяно. Еще там были предметы, похожие на драгоценные камни, их исследователи так и не смогли опознать; они покоились в желеобразной субстанции, которая при прикосновении прожгла их одежду, но не повредила кожу. Она была и органической, и механической одновременно, причем без всякой ясно опознаваемой структуры.
От окуна, самого страшного и удивительного существа из всех, каких они видели в жизни, осталась груда фрагментов. Дни напролет все члены группы ломали над ними головы, пытаясь извлечь из них что-то полезное. Они подробно зарисовывали, как соединяются друг с другом разные части тела, составляли списки материалов, из которых, предположительно, могли быть изготовлены те или иные органы, подвергали их воздействию разных земных субстанций и тщательно фиксировали результаты. И все же сложность устройства этого организма заставила их признать свое поражение. Перед ними было нечто, превышавшее возможности их понимания.
Исключением оказался лишь панцирь.
Он сильно напоминал хитин, встречавшийся повсеместно на островах архипелага, с той только разницей, что был более плотным, гибким и совершенно непроницаемым. Они решили воспроизвести его, и Лим, при помощи Джезы, начал использовать одну особенно крупную обнаруженную ими реликвию для создания отливочных форм, при помощи которых они надеялись повторить самые большие части.
Вспоминая теперь об этом, Джеза поняла, чем ей нравилось работать с Лимом. Он был очень эмоционален, его волновало не только что она думает, но и что чувствует во время работы. К ее мыслям он прислушивался как к своим собственным, он доверял ее интуиции и ни разу не отверг ни одной ее идеи, какими бы бредовыми они не казались. Он улавливал оттенки ее мыслей и настроений, а еще ее завораживал его акцент уроженца Варлтунга и скуластое лицо. Оглядываясь теперь назад, она не сомневалась, что испытывала к нему глубокое, искреннее чувство. Ничего подобного в ней не вызывал ни один мужчина. И уж конечно, не Дигси – она прекрасно отдавала себе отчет в том, что их отношения основаны на плотском влечении, не более того. А вот Лима подобные вещи, похоже, не интересовали: он никогда не говорил ни о любви, ни о женщинах. Его страстью были открытия. Джеза любила его за непредсказуемость. Несмотря на ее научный склад ума, Лим так и остался для нее загадкой.
И почему я тогда молчала?
При свете дня, заливавшего помещения фактории сквозь большое круглое окно верхнего этажа, ребята принесли со склада черный лоснящийся панцирь и разложили его на рабочем столе.
Разделив его на несколько больших частей, они долго перебирали фрагменты, решая, на чем лучше остановиться; наконец выбрали нагрудную пластину.
– Надо начать с нее, – сказала Джеза, – ведь она закрывает все жизненно важные человеческие органы…
– Говори за себя, – фыркнул Корен, схватившись рукой за промежность, словно для того, чтобы всем было понятнее, о чем он.
– Дурак, – вздохнула Джеза. И продолжила развивать свою мысль: – Она прикроет главное: сердце, легкие, все то, что нельзя подлатать на поле боя.
Джеза зажигала фонари, пока Корен и Дигси собирали реликвии и инструменты. Потом она принесла из комнаты Лима его блокноты, и еще целый час они разбирали его подробные записки, бо́льшая часть которых представляла собой инструкции к разным реликвиям.
– Ты в порядке? – спросил ее Дигси. – Какая-то ты расстроенная.
– Я просто думаю, – ответила она. Неужели она и впрямь все еще переживает смерть Лима? Странно было видеть слова, написанные его рукой: ей казалось, будто он жив и снова рядом, и это ощущение было столь сильным, что ей приходилось напоминать себе, что он умер, его больше нет. Я должна его отпустить.
Две реликвии промышленных размеров подтащили и поставили по обе стороны от панцирной пластины. Реликвии были известны как халдороры. «Истинное слово» – так в переводе назывался этот механизм, который помогал транслировать и ретранслировать любые предметы, а при необходимости и дублировать их в любой форме и в любом виде, по желанию того, кто управлял им. Механизмы были ростом с Джезу, их корпуса из серебра и меди покрывали письмена, подобных которым они не видели ни в одной книге и, уж конечно, не могли прочесть.
