Колдун из Темногорска - Алферова Марианна Владимировна (книги серии онлайн .TXT) 📗
Тогда-то его стали называть сатаной и по-настоящему бояться. Разумеется, внешние данные – всего лишь не стоящие внимания мелочи, но мелочи, которые доставляют так много неприятностей, а Роман не хотел, чтобы ему досаждали даже по мелочам.
В те годы его путь еще не сделался ровной водной полосой, по которой легко скользить к намеченной цели. Дорога лежала перед Романом ухабистым каменистым отвалом, острые осколки то и дело норовили рассадить кожу. К тому же он еще не изведал границы своей удивительной власти и легкомысленно считал, что вода может на свете все, ибо он – единственный, кто до конца подчинил себе эту изменчивую прихотливую стихию, которая в принципе не подчинима.
Итак, он был легкомысленен в молодости – это надо признать. Обладая удивительной властью, он мог бы легко имитировать порок сердца или какую-нибудь другую основательную хворь, с которой ни одна медкомиссия, даже самая ручная, не признала бы его годным шагать в строю. Дед Севастьян предупреждал, что в армию внуку лучше не соваться. Но Роман оставил слова деда без внимания и отправился служить срочную.
Дела складывались не особенно хорошо, но все же ожерелье его защищало: когда врач из медкомиссии велел снять плетенку, Роман лишь кратко ответил: «нельзя». Врач взял ножницы и, ни слова не говоря, принялся перерезать странное ожерелье на шее парня. Ножницы громко хрустнули и разломились. Принесли вторую пару, но она сломалась точно так же. Лицо врача из нежно-розового сделалось пунцовым. Он просунул пальцы под сплетенные нити и рванул изо всей силы. Оба пальца срезало, будто ножом, и врач грохнулся на пол без сознания. Все решили, что он сам порезался осколком сломанных ножниц. Поднялась суета, «скорая» прибыла только через час. Вся комнатка к тому времени была забрызгана кровью. Желающих снимать ожерелье с шеи Романа больше не нашлось.
Но дальше все пошло наперекосяк: и не то плохо, что его обрили – у Романа хватило ума не наделять свои волосы магическими свойствами. Хуже было другое: служить его отправили в Среднюю Азию. Место оказалось гиблое для колдуна в самом прямом смысле этого слова: вода здесь всегда была угнетена, и давно утратила свою живительную силу. Крошечный забытый Богом городок, где время остановилось четыреста лет назад. Тысяч десять жителей ютились в древних лачугах. Самым роскошным зданием считалась казарма в военном городке. Летом стояла жара градусов за сорок, а зимой в пятиградусный мороз холодно было, как в Арктике. Каждая царапина тут же превращалась в незаживающий нарыв. Впрочем, до зимней поры Роман не дослужил и не успел вкусить всех прелестей проживания в палатках на морозе.
Служба его закончилась быстро, но нельзя сказать, чтобы просто. Он не любил вспоминать о том времени, кроме пары случаев, весьма примечательных. Первый был прост как таянье снега в теплой комнате. Прибывших новобранцев отправили мыться в душ, и тут явился здоровяк-прапор поглядеть на дохляков да поучить их уму-разуму. Он сразу приметил странную плетеную штуковину на шее одного из салаг.
– Снять, немедленно! – рявкнул он и, не дождавшись ответа, шагнул на мокрый пол и погрузил кулак Роману в живот.
Колдун растянулся на склизком полу. Но не один – прапор грохнулся рядом, неестественно вывернув шею. Холодная мутная вода из душа барабанила по его лицу и булькала где-то в глотке. Но парень лежал неподвижно. Десяток свидетелей могли подтвердить, что он свалился совершенно самостоятельно. Пострадавшего увезли в местную больничку, где он пришел в себя только спустя несколько месяцев.
Второй случай случился в казарме, и там Роману пришлось в первый раз в своей жизни применить заклинание изгнания воды из тела. Вышло не особенно умело, но все равно впечатление произвело. Этот эпизод надолго оставил мерзкий осадок в душе. Но, все же, вспоминая о нем, Роман испытывал приятное, согревающее душу тепло победы. Во всяком случае, после той, второй стычки, никто Романа коснуться и пальцем не смел.
Для молодого колдуна служба в армии оказалась весьма непродолжительной: она закончилась в тот день, когда новобранцев отправили на стрельбище. И раньше он чувствовал, разбирая и чистя автомат, как немеют от прикосновения железа пальцы. Но когда Роман нажал на спусковой крючок, сердце совершило немыслимый кульбит в груди, и колдун потерял сознание. Поначалу лейтенант решил, что неведомо как срикошетившая пуля уложила бойца. Осмотрели тело, но раны не нашли.
– Притворяется, гад, – решил лейтенант и пнул «притворщика» в бок.
Роман не двигался. Его трясли, били по щекам. Не помогало. Зато на губах появилась белая пена, которая постепенно начала краснеть.
– Опять эпилептика прислали, недоумки, – на самом деле лейтенант выругался гораздо изощреннее.
Романа отправили в тот же госпиталь, где лежал не приходящий в сознание прапор.
– К утру помрет, – сказал врач, повозив стетоскопом по грудной клетке Романа. – Я бы его сразу в морг отправил, но там еще жарче, чем в палате, быстрее протухнет. Живого в цинк запаивать нельзя. Подождем, пока окочурится.
Так Роман очутился под опекой человеколюбивого эскулапа. О том времени он ничего не помнил – ни серых обшарпанных стен, ни невыносимой духоты, ни мух, черными тучами роящихся под потолком. Не помнил и своего соседа по палате, парнишку с ампутированной ногой, которой прыгал, как птица, на костылях и приносил Роману воду, обтирая лицо умирающего грязной тряпкой и смачивая обметанные серой коростой губы. Парень не был медиком – он помогал по велению души. И вода спасла своего повелителя; затхлая, почти утратившая силу влага не позволила ему умереть. Через неделю врач к своему удивлению обнаружил, что новобранец все еще жив. Роману стали приносить по утрам тарелку жидкой каши, а во время обходов врач на пару минут задерживался у его кровати. Сердце Романа торопилось биться, но всякий раз, запыхавшись, сбивалось и пропускало удары.
Дед Севастьян колдовским нутром почуял беду, примчался на помощь к внуку, прихватив с собой знаменитой пустосвятовской воды, сколько мог увезти в рюкзаке и сумке. Но ее хватило лишь на то, чтобы поддерживать жизнь в обессилевшем теле.
Армия не торопилась расставаться со своим солдатом, но все же к зиме Романа комиссовали, и дед увез парализованного внука домой. В тот же день прапор наконец пришел в себя. Вот только… Пальцы на правой руке у него высохли, почернели и потеряли способность двигаться. Дед Севастьян говорил, что зря Роман поддался такому темному чувству как месть. Однако Роман был другого мнения – не любил он прощать и терпеть не мог тех, кто проповедует эту заповедь. Спору нет, прощение хорошая вещь, когда раскаянье жжет сердце преступника каленым железом, когда проступок хотят загладить, вину – искупить. Но в чем мог раскаяться прапор, привыкший метелить новобранцев? О чем он мог пожалеть? Разве что о том, что ударил слабовато. И в данном случае прощение – всего лишь разновидность лени, ибо настоящая месть требует усилий. Роман в подобных случаях не ленился.
Времена были смутные. Еще не круговерть, но накануне. Деньги превращались в бумажки, магазинные полки пустовали. Дед заговаривал воду на спирт, продавал по дешевке ханурикам. Прежде никогда такого не позволял – нужда заставила оступиться. Не своя нужда – свою бы он перенес безропотно, но для внука готов был на многое. Быть может – на все. У заговоренного спирт был один недостаток – алкоголя-то в бутылках не было ни капли, а заклятие опьяняющее силу имело лишь одни сутки. Впрочем, дед ни разу не попался – спирт его ханурики выпивали весь до последний капли в тот же день. На те окаянные гроши дед с внуком и жили (вернее, выживали) целый год. Севастьян купал внука в реке каждый день. Зимой в проруби, летом – в стремнине, вымывал из тела выжженные огнем частицы. Отпаивал родниковой водой. К следующей весне Роман поправился окончательно. Только нельзя ему больше в жизни брать в руки огнестрельное оружие. Впрочем, это его не особенно печалило.
Первая заповедь деда Севастьяна гласила: не смешивай стихии, а любое огнестрельное оружие – детище огня.
