Земля в иллюминаторе (СИ) - Кин Румит (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
— И вы делаете фрат, чтобы «Джиликон Сомос» получала из него энергию. Богатые богатеют. Бедные беднеют. Экватор разрушается. В ойкумене войны. Неужели все это шаги к спасению?
Лива вдруг улыбнулся — его печальное лицо стало настолько веселым, насколько это вообще было для него возможно.
— О нет. Энергию можно получать из десятков иных источников. Солнце, ветер, вода, вулканы, ядерный распад — она повсюду. Фрат — один из наиболее многоэтапных, трудоемких способов ее добычи. Но фрат это не только биотопливо. Это биомасса. Он был изобретен не затем, чтобы люди топили им печи. Он был создан, чтобы на Земле снова зазеленели поля. И с каждым годом я делаю его все лучше. Уже есть съедобный фрат. А однажды, возможно, появится фрат, который начнет очищать атмосферу от тендра-газа. Посмотри вокруг. Живой мир расстилается от горизонта до горизонта. Это технология биологической рекреации планеты. Она работает плохо, но она работает. А биотопливо — просто предлог, мотив, чтобы заставить человечество создавать вокруг своих поселений огромные плантации жизни. Задолго до меня, задолго до «Джиликон Сомос» ученые пытались действовать иначе, убеждали правителей и богачей сажать растения, разводить в воде экстремофилы. Все это закончилось ничем. А мои поля процветают. И я рад этому, хотя мне редко нравится, как правит моя корпорация.
Хинта потрясенно молчал. Он ожидал отпора, борьбы, конфликта. Он все не так себе представлял. Ему казалось, что «Джиликон Сомос» возглавляют люди, похожие на Джифоя, но еще более отвратительные — уроды, толстяки, белоручки, манипуляторы. Он хотел услышать циничный ответ, жаждал, чтобы ему рассмеялись в лицо, оскорбили, назвали нищим подонком, деревенщиной. И тогда он в свою очередь начал бы гордое, бессмысленное сопротивление. Но Лива никем не притворялся, ни о чем не пытался лгать. Он мог быть и грустным, и веселым. Он по-настоящему напоминал Ивару. Он любил свое дело. И он, должно быть, был в своем деле гением. Но главное, он говорил на том же языке, о тех же вещах; он заявлял, что тоже спасает планету. И у него получалось.
Хинта вдруг вспомнил Эрнику — мать Тави. Эта женщина никогда не смотрела на поля фрата с такой гордостью. Она что-то умела, что-то делала, но ее работа всегда оставалась просто работой. Лива Огафта не делал пустой работы. Он творил, переживал. Эта зеленая губка была для него ценной, как ребенок для родителя, как творение для художника.
— Ты меня понимаешь? — спросил Лива.
— Но почему не рассказать об этом людям? — взорвался Хинта. — Вас же все ненавидят! Там, за Стеной, и здесь. Все думают, что единственная цель корпораций — это нажива. Мой отец верил в теорию заговора. И не он один. Что «Джиликон Сомос» копит топливо, чтобы пережить новый ледниковый период. Чтобы избавиться от всех бедняков, чтобы осталась только элита.
— Это отчасти правда.
— Что?
— Корпорация производит больше топлива, чем может продать. Существуют огромные резервуары с сотнями тысяч тонн горючего: ресурс, который однажды может быть обращен во благо, а может — во зло. У Квандры есть амбициозный проект по реализации всего этого топлива. При этом я думаю, что его затея обернется катастрофой.
— Какой проект?
— Я не могу сказать, потому что подписал документы о неразглашении. И у меня сейчас нет полной уверенности, что вы двое сможете и станете хранить мои тайны. Я попытаюсь вас защитить, но очень сложно просчитать, как все повернется в ближайшие дни. Так что мне очень жаль, что я вынужден молчать. Это создает неравновесие между нами, а я очень хочу, чтобы вы мне рассказали обо всем, что знаете. Но я пытаюсь объяснить, почему знающие люди молчат об истинном предназначении фрата. Дело в том, что литская ойкумена обладает гипертрофированной системой самоуправления. Нам не пошло на пользу то, что мы наследники Лимпы. Наши предки создали столько социальных философий, что от этого можно сойти с ума. Сейчас в Литтаплампе заседают сразу шесть законодательных гумпраймов. Когда-то их все создали, чтобы они уравновешивали друг друга, но теперь они все поражены коррупцией и мешают прогрессу. А еще есть исполнительная власть, которая тоже нечистоплотна. Литтапламп прогнил до основания. И возвращение Ивары — это бомба, сброшенная в жерло старого спящего вулкана-злодея.
— Я Вас понимаю, — сказал Тави, — понимаю, в каком сложном Вы сейчас положении. И боюсь, это положение станет еще сложнее, когда мы начнем рассказывать. Но сейчас у меня тоже есть вопрос. Не такой, как те, что задавал Хинта. Личный.
— Я отвечу.
— Вы ведь связаны с Иварой чем-то еще? Я не могу понять, чем, но чем-то важным. Почему именно Вы нас встретили? И кто это — Инка?
— Инка? Ивара рассказывал и о ней тоже? Вы, должно быть, очень долго и откровенно общались.
— Нет. Я услышал это имя около поезда. Вы сами его назвали. Я даже не знал, что это женщина. Она имеет значение? Почему она должна знать, что он нашел своих мертвых друзей?
— Она моя жена. Вы познакомитесь, когда мы приедем. И она сестра Амики. Урожденная Инка Нойф, теперь Инка Огафта. Она много потеряла. Не только брата.
— Извините.
— Нет, это был хороший вопрос. Мы связаны многим. А для меня это еще и семейное дело. Я был единственным из Джада Ра, кто… Ладно, не важно. Иногда мы просто отдыхали вчетвером — еще очень молодые. Тогда я был впервые влюблен в Инку. И почему-то я был уверен, что Ивара тоже в нее влюблен. Но все оказалось сложнее. Я, она, Амика, Ивара — у нас сложилась очень хорошая компания. Мы смогли восстановить этот круг после распада клуба. Мы встречались и дружили даже вопреки тому, что я тогда уже работал на Квандру, а Ивара и Амика делали свои дела.
Тави опустил голову, пряча лицо в складках великоватой кофты.
— А ты?
— Что я? — вопросом на вопрос ответил Тави.
— Нет, ничего, — покачал головой Лива, и вдруг тоже отвернулся — бросил долгий взгляд в окно, на свои любимые поля.
Сердце Хинты билось часто и встревоженно. Чего-то сейчас не случилось между ними — или все-таки случилось? Он понимал… и не понимал. А эти двое играли недомолвками, составляли какую-то сложную фигуру из осколков человеческих отношений.
— Лива, я Вам верю, — удивив самого себя, сказал он. — Тави, давай начнем наш рассказ.
Тави не произнес ни слова. Но он кое-что сделал — перестал прятать Аджелика Рахна, развернул покровы. Восходящее солнце уже поднялось достаточно высоко над горизонтом; его лучи проникли в просторный салон чудо-машины, мчащей к Литтаплампу, коснулись золотого лица, искрящейся волной пробежали по маленькому механическому телу. Даже Хинта, уже столько раз видевший эти черты, испытал сейчас потрясение — так особенно прекрасен был этим утром Аджелика Рахна. Словно маленький человечек знал обо всем, что произошло, словно он понимал, что движется навстречу будущему, что должен сиять, очаровывать новых людей.
«И все же… все же… — с болью подумал Хинта, — ты не спас моего брата. Ты не спас Ашайту. А ведь он так хотел поиграть с тобой. Он любил тебя, хотя и не знал тебя. Кто же ты? Неужели ты не мог нам помочь? Ты жив или мертв? У тебя есть план или ты просто вещь? Как мы можем тебе верить? Как мы можем верить в тебя?»
Лива Огафта встал — нет, вскочил — и снова рухнул в свое кресло, поведя рукой в воздухе, будто хотел защитить глаза от золотого света. Стало вдруг так тихо, что Хинта расслышал, как едет эта почти бесшумная машина — ровный стремительный шорох колес, мерный гул мотора где-то под полом салона. Аджелика Рахна все еще лежал на широком подлокотнике кресла. И теперь Тави бережно поднял его, чтобы поднести — поднести в дар человеку, ослепшему от красоты: он встал и, шагнув к ослабшему взрослому, остановился с раскрытым Аджелика Рахна на руках. Вдоль дороги стояли какие-то постройки; машина ехала сквозь полосы света и тени, блики солнца то вспыхивали, то гасли. Хинте вдруг показалось, что он слышит голос — голос брата, неясный, похожий на пение, на музыку, которую Ашайта умел извлекать из Иджи. Во внезапном порыве он поднялся, приблизился к Тави и сплел свои руки вместе с руками друга. Голос в голове у Хинты стал громче, превратился в зов, в крик. Ему показалось, что он слышит какое-то обещание. Аджелика Рахна утешал его, рассказывал ему какую-то историю, объяснял что-то о светлой стороне смерти. Вот только Хинта не мог разобрать слов, не мог увидеть образов. Он лишь ощущал надежду — словно ему в грудь, в самое сердце, выплеснули поток сверкающего, мягкого, теплого золота.
