Книга Нового Солнца. Том 1 - Вулф Джин Родман (читать книги регистрация txt) 📗
Поскольку мальчиков нашли в реке, их назвали Рыбка и Лягушонок; сестры показали их своим мужьям, и когда те увидели, что младенцы наделены замечательной красотой и силой, каждая взяла себе одного. Та, что выбрала Рыбку, была женой пастуха, а та, что выбрала Лягушонка, – женой лесоруба.
Женщина окружила Лягушонка лаской и заботой, держала его у своей груди, ибо недавно потеряла собственное дитя. Когда же муж уходил в дикие леса за дровами, она привязывала ребенка на спину платком, и потому сказители, певцы Древней мудрости, называли ее сильнейшей из всех женщин, ведь за спиной она держала целую империю.
Миновал год. Лягушонок научился стоять и даже делал первые шаги. Однажды вечером лесоруб и его жена сидели у костра на поляне среди дикого леса. Пока женщина готовила ужин, голенький Лягушонок подошел к костру погреться и остановился совсем рядом. Лесоруб, простой и добрый человек, спросил:
– Ну как, нравится?
Лягушонок кивнул и, хотя прежде никто не слыхал от него ни слова, промолвил:
– Алый цветок.
Говорят, при этих словах Юное Лето заметалась в своей постели за тридевять земель на вершине горы.
Лесоруб и его жена застыли в изумлении, но не успели ни поделиться друг с другом услышанным, ни попросить Лягушонка сказать еще что-нибудь, ни даже решить, что расскажут при встрече пастуху и его жене. Потому что все вокруг внезапно загудело – знающие люди говорят, что ничего ужасней на Урсе не слыхали. Те немногие, до кого он донесся, не могли подобрать для него названия; он походил на гул пчелиного роя, на кошачий вой, как если бы кошка была размером с корову, и на звук, который издает глашатай, когда только учится своему ремеслу, – монотонное горловое пение, раздающееся со всех сторон одновременно. Это был охотничий клич смилодона, близко подкравшегося к добыче, вопль, повергающий в смятение даже мастодонтов, и они, бывает, бросаются прочь, не разбирая дороги, и получают удар клыков в спину.
Воистину, Панкреатору ведомы все тайны. Сама вселенная наша есть его долгое слово, и лишь малая толика происходящего остается вне этого слова. И значит, такова была его воля, что недалеко от костра возвышался холм, где в далекие времена находился склеп; лесоруб и его жена и не подозревали, что двое волков устроили там себе жилище, дом с низким потолком и толстыми стенами, с освещенными гнилушками галереями, уходящими вниз между обветшавших надгробий и разбитых урн, – именно такой, что нравится волкам. Там лежал волк и грыз бедренную кость корифодона; волчица, его жена, кормила щенков молоком. Они услыхали вблизи клич смилодона и прокляли его на своем волчьем Мрачном Наречии, ибо ни один почитающий закон зверь не станет охотиться подле жилища другого зверя-охотника, а волки дружны с оной. Когда проклятие было завершено, волчица сказала:
– Какую добычу мог отыскать Мясник, этот безмозглый пожиратель бегемотов, если ты, о мой супруг, ты, способный учуять ящериц, шныряющих между камней в горах за пределами Урса, остаешься спокоен и безмятежен?
– Какое мне дело до падали? – огрызнулся волк. – Червей из утренней травы я тоже не вытаскиваю, и на лягушек на мелководье не охочусь.
– Но ведь и Мясник не стал бы ради них петь охотничью песнь, – возразила волчица.
Волк поднялся и понюхал воздух.
– Он охотится на сына Месхии и дочь Месхианы; от такой добычи добра не жди.
Волчица кивнула, ибо знала, что сыновья Месхии – единственные из живых тварей, кто истребляет всех и вся, если хоть один из их рода оказывается убит. Потому что Панкреатор отдал им Урс, а они отвергли дар.
Охотничья песнь смолкла, и Мясник издал такой рев, что с деревьев посыпались листья; а вслед за тем раздался его крик, ибо испокон веку проклятия волков были сильны.
– От чего он пострадал? – осведомилась волчица, вылизывая лицо одной из дочерей. Волк снова понюхал воздух.
– Пахнет горелым мясом! Он прыгнул и попал в костер. Волк и его жена рассмеялись – беззвучно, как смеются волки, обнажив зубы; уши их стояли торчком, подобно шатрам кочевников в пустыне: они прислушивались, как пробирался сквозь чащу Мясник в поисках добычи.
Вход в волчье логово был открыт, ибо, если хотя бы один из взрослых волков находился дома, можно было не беспокоиться, что кто-нибудь войдет: выбиралось всегда меньшее. Луна ярко освещала его – она всегда желанный гость в жилище волка, – но внезапно стало темно. У входа стоял ребенок. Темнота, должно быть, пугала его, но он чувствовал сильный запах молока и не уходил. Волк оскалился, однако волчица ласково заговорила:
– Входи, дитя Месхии. Здесь тебя ждет еда, тепло и уют. Здесь ты найдешь лучших на свете товарищей для игр – ясноглазых и быстроногих.
Заслышав такие речи, мальчик вошел, и волчица, потеснив своих насытившихся детей, пустила его к своим сосцам.
– Какой нам прок от этого создания? – удивился волк. Волчица рассмеялась.
– Грызешь старую кость и еще спрашиваешь! Разве ты забыл время, когда вокруг бушевала война и армии принца Вешнего Ветра прочесывали поля и леса? Тогда сыновья Месхии не охотились на нас – они охотились друг на друга. А после сражений выходили мы – ты, я, и весь Волчий Совет, и даже Мясник, и Тот Кто Смеется, и Черный Убийца, – рыскали среди мертвых и умирающих и вдоволь лакомились чем хотели.
– Это правда, – ответил волк, – принц Вешний Ветер на славу нам удружил. Но то был принц, а это просто щенок Месхии.
Волчица улыбнулась.
– Его шкура и шерсть на голове пахнут дымом сражений. (То был дым от Алого Цветка. ) Когда первые колонны воинов выйдут из ворот его города, мы с тобой давно будем прахом, но они произведут на свет тысячи других, которые послужат пищей нашим детям и детям наших детей.
Волк кивнул, он понимал, что жена мудрее его, что, хотя его нюху и было доступно все лежавшее за пределами Урса, она умела видеть сквозь пелену грядущих лет.
– Я буду звать его Лягушонком, – решила волчица. – Потому что, как ты и сказал, о мой супруг. Мясник и впрямь охотился на лягушек.
Ей хотелось польстить своему мужу, ибо он всегда с готовностью откликался на ее прихоти; на самом же деле в жилах Лягушонка текла кровь людей, что жили на вершине горы за пределами Урса, людей, чьи имена не могут долго храниться в тайне.
Снаружи раздался неистовый хохот. Это был голос Того Кто Смеется:
– Он там, господин! Он там, там, там! Вот следы, вот, вот они! Он вошел в эту дверь.
– Видишь, что получается, когда называешь зло по имени, – заметил волк. – Легок на помине. Таков закон.
Он вынул меч и пощупал острие.
В дверях снова потемнело. Дверь была узкой, но лишь в храмах и в домах глупцов двери делают широкими, а волки глупцами не были, в нее свободно проходил только Лягушонок. Мясник же занял собою весь проход; наклонив голову и ворочая плечами, он протискивался внутрь. Стены дома были так толсты, что дверной проход напоминал коридор.
– Что тебе нужно? – спросил волк, вылизывая лезвие меча.
– То, что принадлежит мне и только мне, – отвечал Мясник. В схватке смилодоны пользуются двумя кривыми ножами – по одному в каждой руке, – да и крупнее они волков, однако Мясник не осмеливался вступать в бой с волком на столь тесном пространстве.
– Он не твой и никогда твоим не был, – зарычала волчица. Она посадила Лягушонка на пол и подошла к непрошеному гостю почти вплотную – он мог бы ударить ее, если б посмел. Ее глаза метали молнии. – Ты не имел права охотиться, и дичь твоя противозаконна. А теперь я накормила его своим молоком, и он навсегда стал волком, луна тому свидетель.
– Что ж, я и мертвых волков видел, – усмехнулся Мясник.
– Да, и жрал их трупы, когда ими даже мухи гнушались. Возможно, когда-нибудь ты и мой сожрешь, если меня придавит упавшее дерево.
– Так ты говоришь, он волк? Тогда его надо представить Совету. – Мясник облизнул губы, но язык его был сух. В поле он еще, пожалуй, и встретился бы с волком, но столкнуться с обоими сразу не решался; к тому же он знал, что, стоит ему перекрыть дверь, они схватят Лягушонка и отступят в подземелье, в лабиринт между поваленными камнями могильника, где волчица очень скоро обойдет его и ударит со спины.
