Пасифик (СИ) - "reinmaster" (мир бесплатных книг txt) 📗
— Война…
— Война. Нет, Хаген, войны не будет. С другой стороны, пьяное возмущение тоже может быть справедливым, — быстро проговорила она, вновь отворачиваясь и поднимая воротник. — Своеобразная плата за то, что мы не живём, а выживаем. Кто-то спокойно спит и даже видит сны, а кто-то вынужден каждый день, каждую минуту бороться с ложной памятью, носить чёрные очки и плотно занавешивать окна, как только на небе появляется круглая луна. Наверное, это справедливо. Вы тоже так считаете?
— Я ничего не считаю, — он постарался ответить как можно мягче. — Я лишь хочу вернуться. Очень хочу.
— Естественно.
«Как всё сложно», — он стиснул челюсти, злясь на себя, на неё, на тех, кто сейчас находился по ту сторону Стены — о да, прежде всего на них! Сопротивление. Что он должен сказать, чем оправдаться, и должен ли? И за что? За то, что Райх — прокладка, обеспечивающая чужое благоденствие? Но сегодня он здесь, и они в одной лодке, дырявой посудине, вот-вот готовой черпнуть бортом тяжёлой воды, а завтра? Что будет завтра?
Кальт. Фабрика. Фокусы. Снова фокусы, морок, загадки, и кто-то дышит в спину.
Не могу. Не могу.
— Куда мы идём? — раздражение выплеснулось так круто, что стало откровением для него самого. — Куда вы ведёте меня, Марта? Вы меня запутали! Я вам не верю. Я не пойду дальше!
— Но вы же сами хотели к морю, пока они собираются. Это было ваше желание.
Разве? Он не помнил.
— К тому же мы уже пришли, — сказала она тихонько.
***
Под ногами был песок — серый, однородный, шелковистый, он пересыпался с тихим шуршанием и тут же разравнивался, уничтожая следы. Ни камешка, ни ракушки, ни соринки. Хаген пожалел, что не надел перчатки, но потом осмелел и запустил пальцы в упруго-зернистую гладь, обрывающуюся впереди ровной огибающей — тоже серой, но иной, со ртутным отблеском. Тяжёлая вода.
— Почему — море? Если океан?
— Какая разница, — Марта прислонилась к его плечу, коротко вздохнула. — Так привычнее — море. Только вслушайтесь: мо-ре. И уже кажется, что можно уплыть. А можно ли переплыть океан?
— Этот? Или теоретически?
Он скорее почувствовал, чем услышал незнакомый звук, вибрацию, распространившуюся от плеча до подбородка, и вдруг понял, что она смеётся — искренне и от души, как смеются дети.
— Хаген! Почему вы такой пасмурный и правильный, как… транспортир? Как амплитудный детектор с полупроводниковым диодом? Как астролябия? Ну конечно, этот океан не переплыть. В нём даже не искупаться.
«Почему?» — хотел он спросить, побуждаемый своим вечным спутником, духом противоречия, но всё было ясно и без слов, при одном только взгляде на зеркальное пространство и, особенно, его край, ложащийся так ровно, то ли лижущий, то ли просто перекрывающий берег. Хотелось вновь и вновь зарываться пальцами в песок, ощущать его ласково-шершавую, прохладную текстуру, проводить по нему пальцем и следить, как исчезают следы — но ничто не заставило бы по доброй воле прикоснуться к этой воде, прозрачной, чистой и безнадёжно мёртвой.
Ничто, кроме любопытства.
Она не радиоактивна.
Он всё же заставил себя прикоснуться и был вознаграждён чувством победы над собой: самая обычная вода, чуть более плотная и совершенно никакая — ни тёплая, ни холодная — на ощупь, однако ощущения не отменяли главного, и он вздохнул с облегчением, отстранившись от водяной кромки и тщательно обтерев руки.
— Берег даже не огорожен. А скажите, Марта, неужели не было случаев, когда ваши подопечные рассматривали бы вот это… как выход?
— Никогда, — она категорично мотнула головой. — Нет-нет, никогда, никто. Посмотрите внимательно, Хаген… вы же понимаете…
Он понимал.
Может быть, когда-нибудь.
Если я захочу исчезнуть без следа. Без прошлого, без будущего.
Океан простирался перед ним как безразмерное полотно, градиентно переходя в линию горизонта. На поверхности воды то тут, то там возникали маленькие выпуклости, впадинки, но тут же разглаживались, и серебристый отсвет перетекал дальше, постепенно тускнея, словно впитывая туман и дождевую взвесь, приносимую слоистыми облаками.
Если бросить камень в обычную воду — появятся круги. Но мне нечего бросить: тяжелой воды боятся даже камни. Зачем камню будущее?
— С другой стороны точно так же?
— Наверное, — сказала она рассеянно. — Я не видела, но должно быть так же. Море не меняется.
Я тоже. И никто.
— Вы задумались?
— Размышляю над тем, что вы сказали. Вот, — он указал на водяное зеркало. — Вот причина того, в чем вы неосознанно меня обвиняете. Райх — это щит, Райх — заслонка, Райх — это коридор, но ведь я-то бессилен что-либо изменить.
— Иногда я думаю, что причина в нас, — она чертила носком ботинка линии и тут же разравнивала, не дожидаясь, пока песок сделает это за неё. — Я не знаю, откуда берётся такое чувство, но оно есть. И Хаген, я вас не обвиняю. Но наше «здесь» и ваше «там» слишком различно. А вы — единственный, кто прибыл из-за Стены. И всё, что мы захотим сказать Пасифику, услышите вы. Больше никого нет — только вы. Все жалобы, и недовольство, и даже ненависть…
— Я не военный человек.
— Иногда это не важно.
— Тогда не говорите мне о справедливости, — произнёс он с неожиданной горечью. — Вы ничего о ней не знаете!
— Зато я видела Стену! — горячим шёпотом сказала она. — Ту, из-за которой вы пришли. Мне её показали однажды. Холодная, стальная, уходящая вверх, непроницаемая. Достающая до неба. И ни зазора, ни окошечка, ни глазка — ничего, кроме автоматических ворот, пропускающих бесконечные составы оттуда, всегда и только в одном направлении — оттуда сюда: зерно, фрукты, молоко, ткани, дерево, мрамор, фарфор, даже картины — да, когда-то нам присылали и картины. Но Стена, Хаген! — и я спрашиваю себя, неужели это справедливо? Наверное, да, иначе бы вы не смотрели на меня так укоризненно. Вы думаете, я обвиняю? Вовсе нет! Пасифик щедр. Посмотрите — когда мы почти утратили надежду, он подарил нам вас.
— Я не подарок.
— Для меня вы подарок.
— И транспортир.
— Да. И астролябия. Знаете, Хаген, когда я увидела вас впервые, то еще не знала, кто вы, но уже тогда удивилась — вы были ярче, ярче и теплее, чем всё остальное. Вчера было иначе, я не сразу узнала вас в темноте, но сегодня вы вспомнили — и засветились, и я обрадовалась рядом с вами! У вас очень хорошая улыбка. Но вы так мало улыбаетесь.
— Просто мне есть, с чем сравнить, — тихо сказал он. — Простите, Марта, но мне кажется, что выстрел в Мецгера был страшной ошибкой, непоправимой ошибкой. Раньше я боялся за себя. Теперь я буду бояться ещё и за вас.
— Тогда вы начинаете понимать суть нашего «здесь», — печально улыбнулась она.
***
— Я уже не боюсь! — сказала она на обратном пути.
Вибрация новостного вызова пронзила запястье в тот момент, когда они проходили мимо ремонтной мастерской. Всего несколько фраз: нападение — группой неизвестных — ранен — будут приняты меры. Никакой конкретики. Они прослушали текст молча и до конца. Из приотворённых ворот мастерской доносились голоса, бульканье и свистки, резонирующий звон железа о железо. Хаген стиснул челюсти так, что заиграли желваки.
Но Марта взяла его под руку, а потом и вовсе прижалась щекой к жёсткой ткани его куртки.
— Я так боялась раньше, Хаген, невыносимо… такая мука! И не только я. Конечно, у нас была надежда, но такая маленькая, ускользающая, что её почти что и не было. Я почти перестала верить, и сейчас… Пусть мы совершили ошибку, неисправимую ошибку, сейчас это уже не важно. Бывают времена, когда нужно что-то делать. Делать глупости. Раньше мы делали глупости в одиночку, теперь будем вместе. Будем?
Вместе. Хорошее слово. «Я устал», — подумал он, и как бы в подтверждение этих слов в виске опять затикало тупой распирающей болью, о которой он вроде бы успел забыть.
Но они уже подходили к дому, и двери его были призывно распахнуты. На низком крыльце стояли люди — мужчины и женщины в мешковатых робах рабочих. Они терпеливо переминались с ноги на ногу, и точно такие же люди прижимали носы к оконным стёклам, теснились на балкончике, перегибаясь через витое ограждение. Погружённые в состояние бесконечного ожидания, они не переговаривались, но взгляды их были направлены в одну сторону — в сторону идущих рука об руку Хагена и Марты.
