Пастыри. Последнее желание - Волков Сергей Юрьевич (книги бесплатно без .txt) 📗
В конце концов он смирился и, забрав деньги, отправился опохмеляться...
Походы в ломбард вскоре стали постоянными. За три недели Василий спустил все, что было в доме более-менее ценного, включая «арамановский» серебристый костюм и куртку из бизоньей кожи.
Окрестные алкаши теперь паслись у Бутырина, точно в пивнушке. Квартира превратилась в хлев. Заляпанный пол, немытые кастрюли и сковородки со следами засохших явств на стенках и гари на днищах. Исцарапанный кухонный стол, сломанные стулья, облеванный ковер в зале, непристойные каракули на обоях – и бутылки, бутылки, бутылки...
Батареи стеклянных «несдаваемых» бутылок от водки и вина занимали полкухни, мятые пластиковые пэтфы от пива валялись повсюду, постоянно попадаясь под ноги. Бутырину в редкие минуты хорошего настроения, вызванного «правильной» опохмелкой, очень нравилось пинать коричневые гулкие баллоны и хохотать, глядя, как они летают по всей квартире.
В душе он понимал, что такая жизнь долго продолжаться не может. «Или я сам помру, отравившись какой-нибудь дрянью, или меня зарежут, или что-то произойдет», – часто думал Василий, скрипя зубами, и тут же из глубин отравленного алкоголем сознания возникала другая мысль: «Не ври себе. Ничего не произойдет. Тебя прокляли, сглазили, околдовали, заморочили. Помнишь ту девчонку? А вдруг она действительно – ведьма?»
«Ту девчонку» Бутырин помнил...
...Это случилось прошлой весной. Стоял теплый, пронзительно-синий апрель. Снег стаял недавно, но город уже просох, и на выпуклых спинах газонов сигнальными весенними огоньками вспыхнули желтые цветы мать-и-мачехи.
Слетав на два дня в Дюссельдорф, где он провел весьма удачные переговоры с крупной фармацевтической фирмой, Бутырин возвращался из Шереметьева в приподнятом настроении. Протокол о намерениях немцы подписали без звука, составлением дилерского контракта займутся юристы, и к середине лета можно уже рассчитывать на первые поставки.
«Куплю наконец-то нормальный дом! Ну сколько можно жить в этом вонючем городе. И Алька будет довольна...» – мечтал Василий, небрежно стряхивая пепел прямо на пол свой шикарной девятьсот восьмидесятой «Вольво». Машину эту, американскую по дизайну и европейскую по качеству, Бутырин любил нежной любовью, поэтому водителю, малоразговорчивому хлопцу из отставных офицеров, курить в салоне запрещалось строжайше, и тот лишь грустно потягивал носом ароматный дымок настоящего, «родного» «Данхилла».
Ленинградка встретила Бутырина вечной пробкой, и он скудно выругался, поглядев на часы – минут сорок жизни теперь псу, а точнее, вот этой толпе автомобильных идиотов под хвост...
Московские нищие, изобретательные, как архимеды, давно уже освоили весьма прибыльный вид попрошайничества – «дойку» машин, застывших в пробках. Большинство побирушек – отличные психологи, «на раз» просчитывающие ситуации, из которых можно извлечь выгоду.
Сидит в неге кожаного салона, приобняв длинноногую красотку, какой-нибудь довольный собой бизнесмен средней руки, на чьем знамени золотым по золотому начертано: «Жизнь удалась!» Солидно урчит двигатель дорогой иномарки, приятные запахи достатка витают во чреве ее, создавая непередаваемую ауру удовольствия, от которой рот сам собой расплывается в блаженной улыбке...
И тут в тонированное стекло этого личного передвижного рая стучится чумазый мальчуган с заплаканными, иконописными глазами и показывает картонку с неумелой надписью: «Мама забалела! Памогите пажалуста!»
Нет, двоим-троим из десяти произвольно выбранных предпринимателей, безусловно, будет глубокого начхать на юного коллегу Паниковского. Их сердца в жестоких битвах эпохи первоначального накопления капитала огрубели настолько, что само понятие «жалость» для них значит не более чем какая-нибудь «конвергенция».
Но остальные! Эти помягче, посовестливее – ну, россиянские же люди! И вот уже с приятным шорохом опускается стекло, и в грязную ладошку мальчика ложится зеленоватая купюра с портретом давно умершего президента чужой заморской державы.
Не был исключением из общего правила и Бутырин. Учительские гуманитарные корни крепко держали Василия, и сострадал нищим он вполне искренне. Сострадал – и подавал щедро, от души.
Побирушки пробирались сквозь строй разномастных машин, заискивающе заглядывая в приоткрытые по случаю теплой погоды окна. К Бутыринской «Вольво» сперва подъехал безногий парень в грязном камуфляже, затем подошла худая бледная девица с младенцем на руках. Василий, выкинув сигарету, вручил калеке и молодой мамаше по полтиннику баксов и почувствовал себя Саввой Морозовым и Джорджем Соросом одновременно.
И тут за синеватым стеклом возникла девочка лет двенадцати. Угловатый силуэт ее странно не понравился Бутырину, но он тем не менее снова полез в бумажник. Опустив окно, Василий протянул нищенке купюру, и только тут до него дошло, что никакая это не попрошайка.
Девочка, одетая в кожаную курточку и круглую кожаную же шапочку, явно не нуждалась в подаянии – это было заметно и по выражению лица, и по тому, как уверенно она двигалась, и самое главное – по глазам.
Большие, волчье-желтые, шальные и тревожные, они заглянули в самую душу Бутырина, заставив его непроизвольно вздрогнуть.
– Чекань, крумило! – брезгливо отодвинув руку Василия с зажатым в ней полтинником, произнесла девочка.
– Чего? – не понял он, удивленно разглядывая свою визави.
– Лыпень, зырки завей, – презрительно улыбнулась желтоглазая, – жива твоя глохает. Табынь!
И девочка сделала странное движение руками – точно набросила на Бутырина невидимый платок или сеть.
– Э! Ты что, ненормальная? – Василий наконец убрал деньги и отодвинулся вглубь салона, – шарики за ролики заехали?
– Ладень! – звонко крикнула девчонка, хлопнула в ладоши и быстро ушла, грациозно огибая замершие автомобили.
– Да дура она, Василий Иосифович! Сумасшедшая. Не обращайте внимания, – сообщил Бутырину водитель, повернув голову к шефу.
– Сам вижу, что дура, – буркнул Василий, закрыл окно и снова полез за сигаретами. Хорошее настроение куда-то делось. Впервые с начала своей весьма успешной бизнесовой карьеры захотелось послать все к черту и нажраться. Но тогда Бутырин не придал этому значения...
...Судебный исполнитель, миловидная, хотя уже и траченная жизнью крашеная блондинка лет тридцати, сухо зачитала Василию решение суда. Привычно похмельный Бутырин внимательно выслушал всю эту бюрократическую галиматью, но в памяти осело главное: «...на основании вышеизложенного предписывается Бутырину Василию Иосифовичу покинуть вышеозначенную квартиру в течение двадцати четырех часов с момента оглашения ему данного судебного решения».
– Алька – сука! – хрипло сообщил приставам Бутырин. – А вы чего, все эти двадцать четыре часа тут сидеть будете, да? Караулить меня, что ли?
Блондинка, сморщившись от долетевшего до нее Бутыринского амбре, развела руками:
– Видите ли, Василий Иосифович, мы приезжаем к вам в пятый раз. Трижды вы нам не открыли, хотя за дверью явно слышались голоса. Один раз вас не оказалось дома. Боюсь, что все сроки, отведенные вам, давно прошли. Так что вам придется выполнить решение суда, отдавшего эту жилплощадь вашей бывшей супруге, немедленно.
– Ну, ребята-а-а... – усмехнувшись, протянул Василий, – ну, вы да-ете-е-е...
Наверное, пьяным Бутырин без боя бы не сдался. Но нынешнее похмелье настроило его на фаталистический лад, и он безропотно собрал оставшиеся вещи, запихнул их в грязный баул, еще совсем недавно бывший шикарной дорожной сумкой от «Крайденс», накинул куртку и шагнул к двери:
– Я готов.
– Прошу вас, – один из приставов посторонился, пропуская Василия. И блондинка-исполнитель, и приставы вышли из квартиры следом за Бутыриным. Сухо щелкнули замки.
«Все, – с непонятным чувством облегчения подумал Василий: – все – и навсегда...»
И вдруг он, точно наяву, увидел ту девочку с колдовскими глазами. Она стояла у двери черного хода и насмешливо смотрела на Бутырина. Василий уронил сумку, дрожащей рукой провел по лицу, сильно надавил на глаза и снова посмотрел туда, где только что видел желтоглазую чертовку.
