Зимнее серебро - Новик Наоми (лучшие книги TXT) 📗
Я, признаться, очень радовалась, что царю нет до меня дела. Царь был молод, и красив, и жесток. Мне хотелось бы стать чуть более симпатичной или чуть более приветливой. Тогда я могла бы прийтись кому-то по сердцу, и он взял бы меня в жены по доброй воле — это все-таки лучше, чем быть довеском к скудному приданому, которое неохотно выжмет из себя отец. Мне бы просто знать, что на мне кто-то женится. Ведь только так я могла покинуть свои постылые тесные стены. Отец своим недовольным лицом вечно напоминал о моей безрадостной участи.
Но сегодня кольцо, касаясь кубка, издавало еле слышный высокий звон — и я, любуясь игрой света на холодном серебре, позабыла, что звон этот порожден досадой. Я думала лишь о снежинках, падающих за освещенным окном, о безмолвии, которое накрывает сад в начале зимы, в день, когда листья одеваются искристой корочкой льда. Я даже не слышала, что говорит отец, пока он не спросил меня резким тоном:
— Ирина, ты меня слушаешь?
Мне оставалось только сознаться.
— Прости, отец, — ответила я. — Я засмотрелась на твое кольцо. Оно волшебное?
Волшебство — еще один повод для отца досадовать на мать. Волшебства в ней не оказалось ни на пенни. Когда-то в ночь на зимний солнцеворот зимоярский рыцарь убил прадеда моей матери и насильно овладел ее прабабкой. Та выносила и родила мальчика с серебристыми волосами и серебристыми глазами. Ему были нипочем вьюги, а все, чего он касался, покрывалось льдом. Дети его тоже родились с серебристыми волосами, но унаследовали лишь часть его волшебной силы. Отец женился на матери, завороженный и самой легендой, и материнскими белесыми глазами, и серебристым локоном, падавшим ей на лоб.
Однако внешность оказалась единственным волшебным даром, доставшимся матери от зимоярского предка. А мне не досталось и того. У меня были обычные темные волосы, отцовские карие глаза, и я боялась холода, как и все люди. И все же теперь, рассматривая кольцо на отцовской руке, я чувствовала, как идет снег. Отец умолк и перевел взгляд на кольцо. Оно было ему немного мало. Налезло только до костяшки указательного пальца правой руки. Весь ужин отец рассеянно поглаживал кольцо большим пальцем, постоянно притрагивался к нему, даже не замечая. Помолчав немного, отец ответил:
— Да нет, просто искусная работа, вот и все.
Значит, отец не знает, что кольцо волшебное, не подозревает о его силе и не собирается никому эту силу показывать.
Я больше ничего не сказала, а лишь отвела взгляд от кольца и сосредоточилась на еде. Отец тем временем безучастно разъяснял, как мне надлежит себя вести при царе и что делать. Собственно, получалось, что ничего. Если девица не единожды представала перед царем в одном и том же наряде, царь считал это личным оскорблением. А у отца не было никакого желания переводить деньги на мои платья. Поэтому мне предлагалось, сославшись на недомогание, оставаться наверху все те дни, пока у нас пробудет царь. Вместо меня три новых платья получит Галина. Он ни словом больше не обмолвился ни о кольце, ни о моем внезапном к нему интересе.
Я была не прочь держаться подальше от царя, но три новых платья мне пригодились бы больше, чем Галине. По крайней мере, если отец в скором времени собирается выставлять меня напоказ. В ту ночь я поставила свечу на подоконник и смотрела, как снежинки кружатся в ее свете. Магрета расчесывала мне волосы; она осторожно распутывала их снизу вверх, орудуя серебряным гребнем и щеткой — их она всегда держала при себе, в особой сумочке на поясе. Семнадцать взмахов от кончиков волос до макушки — по числу моих лет. Все эти годы Магрета холила и лелеяла мои волосы, как прилежный садовник холит и лелеет свой сад, и ее усилия не пропали втуне. В конце концов волосы переросли меня саму, и теперь я могла преспокойно сидеть на подоконнике, пока Магрета расчесывала их кончики у камина.
— Магра, — заговорила я, — скажи, а отец любил мою мать?
Она так удивилась, что даже опустила гребень. Магрета служила матери еще до моего рождения, я это знала, но никогда не расспрашивала ее ни о чем подобном. Как-то к слову не приходилось. Когда мать умерла, я была совсем малюткой, и для меня она оставалась каким-то далеким и незнакомым предком. Отец рассказывал мне о ней, очень тщательно подбирая слова, но так, чтобы мне стало предельно ясно: мать была его неудачей. И после такого описания мне уже не хотелось подробностей.
— Ох, душенька, ну конечно, любил, — отозвалась Магрета. Неизвестно, так ли оно было на самом деле, однако Магрета ответила сразу, не колеблясь, а значит, верила в то, что говорила. — Сама-то подумай: твой батюшка ее бесприданницей взял, — добавила она.
И тут уж настал мой черед удивляться. Отец никогда об этом не упоминал. И мне вообще трудно было представить, чтобы он так поступил.
— Он просто говорит о ней так, словно не любил ее, — неосторожно заметила я.
Магрета немного замялась, а потом объяснила:
— Так ведь у него нынче есть твоя мачеха.
Я и без Магреты сообразила, что мой отец, влюбившись в мать, попался как рыбка на крючок. И, соскочив с крючка, первым делом постарался забыть, что побывал на нем. Моя мачеха досталась ему с большущим приданым из золотых монет и с сундуком, куда я поместилась бы не сгибаясь. Теперь этот сундук стоял запрятанный глубоко в подземелье нашего дома среди других ценностей. Второй раз отец на прежнюю удочку ловиться не собирался. Если бы мать одурманила его с помощью волшебства, это бы еще куда ни шло. Но отец сам позволил матери увлечь себя — и от этого сердился на нее еще больше.
В ту ночь мне приснилось кольцо — только носил его не отец, а женщина с серебристым локоном, падающим на лоб. Кольцо очень шло по цвету к этому локону. Лицо женщины во сне было будто размыто. Она развернулась и ушла через лес из белых и серебристых деревьев. Я проснулась с мыслями не о матери, но о кольце. Мне нестерпимо хотелось коснуться его, подержать в руке.
Магрета обычно устраивала так, чтобы я не путалась у отца под ногами, однако ежедневно она водила меня в сад на прогулку, даже если стояла холодная погода. Утром я свернула в старую часть сада, поодаль от дома. Там возвышалась заброшенная часовня, наполовину скрытая засохшим виноградом. Слегка подгнившие серые ветви шипасто топорщились из-под мягкого снежка, припорошившего крышу. Магрета, стоя внизу, беспокойно кудахтала, но я решительно взобралась по скрипучим ступеням на пустую колокольню. Оттуда я могла заглянуть в круглое окошко через садовую ограду и посмотреть на широкий двор, где отец каждый день муштровал свое войско.
Эту обязанность он исполнял неукоснительно. Он был уже далеко не юноша, но помнил, что родился не герцогом, а простым воеводой, и много лет назад он сразил в одном бою трех рыцарей и сокрушил стены Вышни, чтобы отец нынешнего царя смог завладеть этим городом. Своих рыцарей отец до сих пор обучал сам. Он набирал в свое войско крепких парней из крестьян и посылал их потом служить в город. Даже два эрцгерцога и князь не погнушались отправить к нему своих сыновей, потому что не сомневались: от моего отца те вернутся искусными воинами.
Отец наверняка снял кольцо на время упражнений, и тогда оно, вероятно, лежит на его столе в кабинете. Я уже продумывала план. Магрета, разумеется, не пустит меня в кабинет, но я сумею заманить ее в библиотеку, которая рядом с кабинетом. Там она потеряет меня среди книжных шкафов, а я тем временем сбегаю в кабинет и на коротенький миг примерю кольцо.
Войско из кожи вон лезло, выполняя приказы, повинуясь властному отцовскому голосу. Я пригляделась: обычно отец носил тяжелые перчатки или даже латные рукавицы, но сегодня обошлось без них. Он сцепил руки за спиной, держа левой рукой правое запястье. Серебряная полоска на пальце сверкала будто в солнечном свете, хотя небо хмурилось. Медленно падали снежинки — такие же далекие от меня, как иной мир.
Я вернулась домой, а владыка Зимояров не шел у меня из головы. Правда, он не все время занимал мои мысли: я вспоминала о нем, когда была одна и когда что-то делала. Вот вышла я на задний двор, к курятнику, — и тут же в памяти у меня всплыли следы вот в этом самом месте, и я обрадовалась, что сейчас снег нетронут. В рассветных сумерках я отправилась покормить коз в сарае, и в глаза мне бросилась стоящая в углу кочерга. Я сразу вспомнила фигуру Зимояра, его белые косы, — как он выходит из-за темных деревьев и безжалостно улыбается. Когда я набирала снега, чтобы вскипятить чаю, руки у меня заледенели, и я подумала: «А вдруг он опять придет?» И разозлилась. Потому что злиться все же лучше, чем бояться. Я занесла в дом ведро со снегом, да так и встала возле очага с сердитым лицом, а мать смотрела на меня и не могла понять, что со мной творится.
