Драконы - Стрэн Джонатан (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

Но мы говорим о супе из плавника дракона.

Наверное, стоит процитировать соответствующий отрывок статьи Йенг-Анга:

«Наваристый! Ароматный! Нежный! Острый! Совершенный! Запредельный! Вот лишь немногие определения, которые ваш язвительный ведущий рубрики о вкусной и здоровой пище слышал от клиентов „Кафе „Радуга““ в Яоварае, воспевающих загадочное блюдо, известное как суп из драконьего плавника, готовящееся только по средам. В прошлую среду вашему покорному слуге довелось его отведать. Найти ресторанчик чрезвычайно трудно, поскольку он находится на третьем этаже единственного здания, пережившего бунты сорок пятого года в Чайна-тауне. Вывески у него нет, ни на английском, ни на тайском, а так как я не читаю по-китайски, не могу сказать, существует ли вывеска хотя бы на этом языке. Однако по средам в обеденное время множество солидных служебных „мерседесов“ и „БМВ“ стоят здесь, на узкой улочке, в два ряда, и десятки облаченных в униформу водителей дожидаются своих пассажиров, осторожно прислонившись к машинам. Так вот, не разобравшись с поспешно нацарапанным планом, который получил по факсу от приятеля, служащего в Министерстве образования, я решил направиться туда, куда приведет меня череда роскошных машин… и мой собственный нюх. Дорожка становилась все уже и запущеннее. И вдруг, внезапно, завернув за угол, я обнаружил, что оказался в хвосте длинной очереди отлично одетых людей, крохотными шажками, гуськом поднимающихся по шаткой деревянной лестнице к маленькому, лишенному кондиционеров и определенно непритязательному ресторану. Я все равно что вернулся в прошлое на машине времени. Передо мной был не тот Бангкок, который мы все знаем, Бангкок сумасшедших дорожных пробок, разнообразнейших сексуальных ориентации, радужных небоскребов и затхлых каналов. Люди в очереди ждали терпеливо; когда же я наконец ступил внутрь, то обнаружил, что в ресторане тихо и божественно возвышенно, как в буддистском храме. Старики с бородами до самого пола играли в маджонг; женщина в чонсаме [51]проводила меня к столику под единственным потолочным вентилятором; в меню не было ни слова по-тайски или по-английски. Тем не менее, без каких-либо заказов с моей стороны, мне вскоре подали дымящуюся миску со знаменитым супом и чашку обжигающего хризантемового чая.

Сначала я ощутил лишь горечь блюда и подумал, не мистификация ли вся его слава, или же мне, как единственному наивному бледнолицему новичку в комнате, предложили миску разогретого в микроволновке робитуссина. [52]Но внезапно мне открылось, что горечь супа — это своего рода покров или фильтр, сквозь который можно наслаждаться истинным вкусом, слишком ошеломляющим, чтобы воспринимать его напрямую… нечто вроде темных очков, которые надеваешь, глядя на солнце. Что же до самого вкуса — его действительно невозможно описать. Поначалу я решил, что ем один из вариантов всем известных акульих плавников, возможно замаринованных в каком-то старом вине. Но суп содержал и едва уловимый привкус китайского деликатеса — ласточкиных гнезд, которые, как известно, селящиеся среди скал птахи лепят с помощью собственной слюны. Еще я ощутил холодок в конечностях и суставах, этакое покалывание, знакомое тем, кто пробовал фугу — изворотливую и дорогостоящую японскую рыбу, которая, будучи неправильно приготовленной, в считаные минуты вызывает паралич и смерть. Вкус супа напоминал все эти блюда — и ни одно из них, и я обнаружил, что впервые в жизни мой острый язык смущен, озадачен и поставлен в тупик. Я осведомился у симпатичной длинноволосой официантки в чонсаме, не может ли она ответить мне на несколько вопросов, касающихся блюда; она сказала: „Конечно, если только мне не придется называть какие-либо ингредиенты, ибо рецепт супа — древний фамильный секрет“. Она говорила на таком старомодном и грамматически замысловатом тайском, словно никогда не смотрела телевизор, не слушала поп-музыку, не проводила время ни в одной из бесчисленных городских кофеен. Заметив мое удивление, девушка перешла на английский: „Видите ли, тайский не мой родной язык; мне гораздо проще изъясняться по-английски“.

— Беркли? — поинтересовался я, уловив в ее речи намек на северокалифорнийский акцент.

Она широко улыбнулась:

— Вообще-то, Санта-Крус. Встреча еще с одним американцем для меня большая радость; с тех пор как я вернулась из колледжа, меня не выпускают из дому.

— Так ты гражданка США?

— У меня двойное гражданство. Но мои прапрадед и прапрабабка — люди сорок девятого года. Ну, из тех китайцев, кто пережил золотую лихорадку в Калифорнии в тысяча восемьсот сорок девятом. Меня зовут Джанис Лим. Или Лэм, или Лин, как вам больше нравится.

— Тогда скажи, — попросил я, — если уж не можешь открыть, что положено в суп… почему вы готовите его только по средам?

— Среда по-тайски „Ван Пхутгх“… день Будды. Мои предки считали, что плоть дракона следует подавать лишь в день недели, посвященный Великому Будде, когда мы можем размышлять над преходящей природой нашего существования».

Здесь надо бы пояснить, что я, ваш скромный рассказчик, — та самая женщина с длинными волосами и в чонсаме и что Боб Холидей в своей статье несколько преувеличил мое очарование. Что касается его самого, тут преувеличить трудно. Боб — оч-ч-чень крупный человек; благодаря своему пузу он заработал в кругу тайских друзей прозвище Слон. Он интеллектуал; он говорит на венгерском и камбоджийском так же хорошо, как и по-тайски, а перед завтраком слушает «Лулу» и «Воццека». [53]Чтобы расслабиться, он читает Умберто Эко, и отнюдь не романы, а академические труды Эко по семиотике. Боб бешеный агорафоб и смывается с вечеринки, едва там собирается больше десятка людей. Его друзья без устали сплетничают и гадают о его сексуальной жизни, но, кажется, таковая у него отсутствует напрочь.

Поскольку он был единственным американцем, отыскавшим дорогу в «Кафе „Радуга“» с тех пор, как я вернулась в Таиланд из Калифорнии, и поскольку мой отец (моя мать умерла, едва подарив мне жизнь) счел его достаточно безобидным, случилось так, что я стала проводить с Бобом довольно много времени, свободного от работы в ресторане. Тетушка Лин-Лин, не знающая ни слова ни по-тайски, ни по-английски, выступила в роли официальной компаньонки: если мы, например, заходили спокойно выпить по чашечке кофе в «Реджент», [54]она всегда возникала в паре столиков от нас, потягивая из стакана хризантемовый чай.

Именно Боб показал мне, что такое Бангкок на самом деле. Понимаете, я дожила до восемнадцати, не высовывая и носа из фамильного дома. Английскому меня учил приходящий репетитор. Один час в день мы смотрели телевизор — новости; так я знакомилась с тайским. Мой отец одержим вопросом чистоты родовой крови; он никогда не пользовался нашей недешево доставшейся, пожалованной королем тайской фамилией Сунша-рапорнсуншорнпанич, добившись права подписывать все документы как Се Лим, словно и не было Великой Интеграции китайцев, и наш народ по-прежнему нация внутри нации и по-прежнему верен обширному и далекому Срединному царству. Дивным новым миром была для меня Калифорния, а на долю Боба выпала участь продемонстрировать мне, что еще более дивный мир всю мою жизнь лежал у моего порога.

Бангкоки в бангкоках. Да-да, на ум тут же приходит очаровательно банальная метафора о китайских коробочках. Тихие дворцы с павильонами, выходящими на отражающие небеса пруды. Галереи постмодернистского искусства. Кофейни в японском стиле, с дынным мороженым и маленькими, на одну персону, пиццами с креветками. Безобразные лотки с лапшой под легкими навесами над открытыми сточными коллекторами; космически прекрасные французские кондитерские и итальянские мороженицы. Боб знал их все и с радостью делился этими маленькими секретами, хотя тетушка Лин-Лин вечно околачивалась поблизости. Спустя некоторое время мне показалось, что теперь моя очередь открыть какие-нибудь тайны, так что однажды воскресным днем, бездельничая в кафе с видом на атриум торгового центра Сого, я решила рассказать Бобу величайший из всех секретов.