Тигана - Кей Гай Гэвриел (список книг .TXT) 📗
И Дианора увидела тогда, что д'Эймон Игратский услышал его. Что он услышал это имя. А это означало, что теперь все люди могли его слышать, что чары развеялись. Валентин открыл глаза и посмотрел вверх, на канцлера, читая правду на лице д'Эймона, и Дианора видела, что принц Тиганы улыбался, когда меч канцлера обрушился вниз и пронзил его сердце.
Даже после смерти улыбка осталась на его страшно изуродованном лице. И эхо его последнего слова, этого единственного имени, как казалось Дианоре, повисло в окружающем холм воздухе, и от него расходилась рябь над долиной, где продолжали гибнуть барбадиоры.
Она смотрела на мертвого человека в своих объятиях, прижимая к себе его голову с седеющими волосами, и не могла остановить льющиеся слезы. «В Финавире», — сказал он. Последние слова. Еще одно название места, более далекого, чем мечта. Он был прав, как уже много раз был прав. Им следовало встретиться, если бы у богов была хоть капля доброты и жалости к ним, в другом мире, не в этом. Не здесь. Потому что любовь была любовью, но ее было недостаточно. Здесь — недостаточно.
Дианора услышала под навесом какой-то звук и, обернувшись, увидела, как д'Эймон валится вперед на кресло Брандина. Рукоять его меча упиралась в спинку кресла, а лезвие вонзилось в грудь. Она увидела это и посочувствовала его боли, но настоящего горя не испытала. В ней не осталось чувств, чтобы горевать. Д'Эймон Игратский сейчас не имел значения. Теперь, когда эти два человека лежали около нее, рядом друг с другом. Она могла пожалеть, о, она могла пожалеть любого рожденного на свет мужчину или женщину, но горевать она могла только об этих двоих. Горевать сейчас.
И больше никогда, поняла Дианора.
Тогда она огляделась и увидела Шелто, все еще стоящего на коленях, единственного живого человека на этом холме, не считая нее самой. Он тоже плакал. Но оплакивал ее, поняла Дианора, даже больше, чем мертвых. Его первые слезы всегда были вызваны жалостью к ней. Но и Шелто показался ей очень далеким. Все казалось странно отдаленным. Кроме Брандина. Кроме Валентина.
Она в последний раз взглянула на мужчину, ради любви к которому предала свой дом, и всех своих мертвых, и собственную клятву отомстить, данную у камина в доме отца столько лет тому назад. Она посмотрела на то, что осталось от Брандина Игратского, когда душа покинула тело, медленно, нежно наклонила голову и поцеловала его в губы прощальным поцелуем.
— В Финавире, — произнесла она. — Любовь моя.
Потом положила его на землю рядом с Валентином и встала.
Взглянув на юг, Дианора увидела, что трое мужчин и женщина с рыжими волосами спустились со склона того холма, где стояли чародеи, и быстро пошли по неровной лощине между двумя холмами. Она повернулась к Шелто, в глазах которого теперь читалось ужасное предчувствие. Он знал ее, вспомнила она, и любил, и знал ее слишком хорошо. Он знал все, кроме одного, и эту единственную тайну она унесет с собой. Эта тайна — ее собственная.
— Возможно, — сказала она ему, указывая на принца, — было бы лучше, если бы никто никогда не узнал, кто он такой. Но мне кажется, мы не имеем права так поступить. Расскажи им, Шелто. Останься и расскажи, когда они придут сюда. Кто бы они ни были, они должны знать.
— О госпожа, — прошептал он, рыдая. — Неужели так должно это кончиться? Дианора знала, что он имеет в виду. Конечно, знала. Ей не хотелось сейчас притворяться перед ним. Она взглянула на этих людей — кем бы они ни были, — которые быстро приближались к холму с юга. Женщина. Мужчина с мечом, с каштановыми волосами, другой, потемнее, и третий, поменьше ростом, чем двое других.
— Да, — ответила она Шелто, глядя на их приближение. — Да, так надо. Она повернулась и оставила его на холме вместе с мертвыми ждать тех, кто сейчас приближался. Оставила позади долину, холм, оставила звуки сражения и крики боли и пошла по самой северной из пастушеских троп, вьющейся на запад вдоль склона холма, вдали от всех глаз. Вдоль тропинки росли цветы: ягоды сонрай, дикие лилии, ирисы, анемоны, желтые и белые, и один алый. В Тригии говорили, что этот цветок покраснел от крови Адаона там, где он упал.
На этом склоне не было никого, кто бы мог ее увидеть или остановить, и до ровного места было близко, а потом начался песок и, наконец, море, где кружились и кричали над головой чайки.
На одежде Дианоры была кровь. Она сбросила ее маленькой грудой на широком пляже из белого песка. Шагнула в воду, она оказалась прохладной, но совсем не такой холодной, как море у Кьяры в день Прыжка за Кольцом. Медленно брела вперед, пока вода не дошла ей до бедер, а потом поплыла. Прямо в открытое море, на запад, туда, куда опустится солнце в конце дня. Дианора хорошо плавала; очень давно их с братом научил плавать отец, после того, как ей приснился сон. Однажды даже принц Валентин пришел вместе с ними в их бухточку. Очень давно.
Когда она начала, в конце концов, уставать, то уже была далеко от берега, там, где сине-зеленый цвет океана у суши сменяется более темной синевой глубин. И здесь она нырнула, направляя свое тело в глубину, прочь от голубого неба и бронзового солнца, и ей казалось, пока она опускалась, что в воде появилось странное свечение, нечто вроде дорожки в морских глубинах.
Этого Дианора не ожидала. Она не думала, что здесь ее будет ждать нечто подобное. После всего, что случилось, что она сделала. Но дорожка действительно была, нарисованная свечением. Она уже устала, и опустилась глубоко, и ее зрение начало слабеть. Ей показалось, что на краю мерцающего свечения мелькнула какая-то тень. Но она видела не очень четко, казалось, на нее опустился туман. На мгновение ей почудилось, что это ризелка, хотя она не заслужила этого, или даже Адаон, хотя на бога она совсем не имела права рассчитывать. Но затем Дианоре показалось, что в ее мозгу в последний раз вспыхнул свет, в самом конце, и туман слегка отступил, и она увидела, что ей все же не суждена встреча ни с ризелкой, ни с богом.
Это была Мориан, которая по милости и доброте своей явилась, чтобы отвести ее домой.
Оставшись один на холме вместе с мертвыми, Шелто встал и взял себя в руки, насколько мог, в ожидании тех, кто уже поднимался по склону.
Когда трое мужчин и высокая женщина достигли вершины, он опустился на колени в знак покорности, пока они молча смотрели на то, что здесь произошло. Какую жатву собрала смерть с этого холма. Он понимал, что они могут его убить, даже стоящего на коленях. Он не был уверен, что его это трогает.
Король лежал на расстоянии вытянутой руки от Руна, который его убил. Рун, который некогда был принцем. Принцем Тиганы. Нижнего Корте. Если у него потом будет на это время, думал Шелто, он смог бы составить для себя картину из кусочков этой истории. Даже в таком оцепенении, как сейчас, он ощущал пронзительную боль в душе, когда думал об этой истории. Так много сделано во имя мертвых.
К этому времени она, наверное, подошла к воде. На этот раз она уже не вернется. Он не ожидал, что она вернется в утро Прыжка; она пыталась это скрыть, но он заметил в ней что-то такое, когда она проснулась утром в тот день. Он не понял, почему, но знал, что она готовится к смерти.
Она и была к ней готова, в этом он был уверен; что-то изменилось для нее в тот день у кромки воды. Но сейчас не изменится.
— Кто ты?
Он поднял глаза. Худой черноволосый человек с серебряными висками смотрел на него сверху чистыми серыми глазами. Как странно, такие же глаза были у Брандина.
— Я — Шелто. Я был слугой в сейшане, а сегодня гонцом.
— Ты был здесь, когда они умерли?
Шелто кивнул. Голос этого человека звучал спокойно, хотя в нем явственно ощущалось приложенное для этого усилие, словно он пытался своим тоном восстановить некоторый порядок в хаосе этого дня.
— Ты мне можешь сказать, кто убил короля Играта?
— Его шут, — тихо ответил Шелто, стараясь говорить так же спокойно. Внизу, вдалеке, шум сражения, наконец, начал стихать.
— Как? По просьбе Брандина? — Это спросил другой, крепкого вида, бородатый мужчина с темными глазами и мечом в руке.
