Имаджика - Баркер Клайв (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Глава 7
Миляга позвонил Клейну из аэропорта, за несколько минут до вылета. Он изложил Честеру сильно отредактированную версию происшедшего, ни словом не упомянув об Эстабруке и убийце, объяснив лишь, что Юдит больна и попросила его, чтобы он приехал. Клейн не произнес ожидаемой тирады. Он просто заметил довольно усталым тоном, что раз уж слово Миляги стоит так мало после всех тех усилий, которые он, Клейн, предпринял, чтобы найти ему работу, то не лучше ли им разорвать деловые отношения прямо сейчас. Миляга принялся умолять его о снисхождении, на что Клейн сказал, что позвонит в мастерскую через два дня и если никто ему не ответит, он будет считать сделку расторгнутой.
– Твой хер – это твоя смерть, – сказал он на прощание.
Во время полета Миляге хватило времени подумать и об этом замечании, и о разговоре на Холме Змеев, воспоминание о котором по-прежнему беспокоило его. Во время самого разговора он пережил эволюцию от подозрения к недоверию, затем к отвращению и в конце концов принял предложение Эстабрука. Но несмотря на то, что последний сдержал свое обещание и вручил ему на путешествие более чем достаточную сумму денег, чем больше Миляга вспоминал, тем сильнее в нем возрождалась его первая ответная реакция – недоверие. Его сомнения сосредоточились на двух пунктах рассказа Эстабрука: на самом убийце (пресловутый мистер Пай, нанятый неизвестно где) и, в особенности, на человеке, который свел Эстабрука с наемником, – на Чэнте, чья смерть служила пищей средствам массовой информации в течение нескольких последних дней.
Письмо погибшего, как и предупреждал Эстабрук, практически не поддавалось расшифровке, располагаясь в диапазоне между проповеднической риторикой и опиумными фантазиями. То обстоятельство, что Чэнт, зная, что вскоре его убьют (эта часть письма не вызывала сомнения), дал себе труд излагать горы чепухи под видом жизненно важной информации, свидетельствовало о серьезном душевном расстройстве. В каком же душевном расстройстве должен был тогда пребывать сам Эстабрук, имевший дело с этим чокнутым? И, продолжая эту мысль: не оказался ли Миляга еще безумнее, взявшись выполнять поручение Эстабрука?
Однако в центре всех этих фантазий и умствований находились два неоспоримых факта: смерть и Юдит. Первая настигла Чэнта в брошенном доме в Клеркенуэлле – тут уж никаких сомнений не было. Вторая же, не подозревая о злодействе своего мужа, могла стать ее следующей жертвой. Его задача была простой: успеть встать на пути между ними.
Он вселился в отель на углу 52-й и Мэдисон в пять с небольшим вечера по нью-йоркскому времени. Из его окна на четырнадцатом этаже открывался вид на город, но гостеприимным его назвать было никак нельзя. Пока он ехал из аэропорта Кеннеди, заморосил дождь, грозивший в любой момент перейти в снег, и сводки погоды обещали дальнейшее похолодание. Однако его это устраивало. Серый сумрак, оглашаемый гудками и визгом тормозов, доносившимися с расположенного внизу перекрестка, соответствовал его расположению духа. Как и в Лондоне, в Нью-Йорке у него тоже когда-то были друзья, которых он впоследствии потерял. Единственным человеком, которого он собирался здесь разыскивать, была Юдит.
Откладывать поиски не имело смысла. Он заказал кофе, принял душ, выпил, надел свой самый теплый свитер, кожаную куртку, вельветовые брюки и тяжелые ботинки и покинул отель. Такси поймать было трудно, и, прождав десять минут у обочины под навесом отеля, он решил пройти несколько кварталов в направлении центра города и, если повезет, поймать такси по дороге. Ну а если не повезет, то холод по крайней мере прочистит ему мозги. Когда он достиг 70-й улицы, снег с дождем перешел в легкую морось, и шаг его стал более энергичным. В десяти кварталах отсюда Юдит была занята обычными вечерними приготовлениями: возможно, она принимала ванну или одевалась, чтобы провести вечер вне дома. Десять кварталов – по минуте на квартал. Через десять минут он окажется перед ее домом.
После нападения Мерлин стал заботливым, как неверный муж: звонил ей из офиса почти каждый час и несколько раз предлагал ей поговорить с психоаналитиком или, по крайней мере, с кем-то из его многочисленных друзей, кто подвергся нападению или был ограблен на улицах Манхеттена. Она отказалась. С физической точки зрения она чувствовала себя абсолютно нормально. С психической тоже. Хотя она и слышала о том, что последствия нападения, среди которых могут быть депрессия и бессонница, часто начинают сказываться лишь после некоторого перерыва, на себе она пока этого не ощущала. Спать по ночам ей не давала тайна того, что с ней произошло. Кто он был, человек, знавший ее имя, который пережил катастрофу, способную убить любого другого, и после этого сумел убежать от здорового мужчины? И почему в чертах его лица она разглядела лицо Джона Захарии? Дважды она начинала рассказывать Мерлину о встрече у Блумингдейла и оба раза в последний момент переводила разговор на другую тему, не в силах вынести его заботливого снисхождения. Эта тайна принадлежит ей, и она сама должна ее разгадать. Если же она поторопится рассказать о ней другому человеку, то, возможно, она так навсегда и останется тайной.
Тем временем квартира Мерлина была превращена в безопасный бастион. В доме было два швейцара: Серджио дежурил днем, а Фредди ночью. Мерлин подробнейшим образом описал им нападавшего и велел никого не пропускать на второй этаж без разрешения миссис Оделл. Кроме того, они должны были провожать посетителей до входа в квартиру и выводить их обратно, если никто не ответит на их звонок. Оставаясь за закрытыми дверями, она была в полной безопасности. Зная, что этим вечером Мерлин будет работать до девяти и за стол они сядут поздно, она решила провести время, заворачивая и надписывая подарки, приобретенные ею во время многочисленных походов на Пятую Авеню. Свои труды она скрашивала вином и музыкой. Фонотека Мерлина состояла в основном из фривольных песенок его пришедшейся на 60-е годы молодости, и это ее устраивало. Она слушала сексуальный ритм-энд-блюз, время от времени потягивая хорошо охлажденный «Совиньон», вполне довольная собой. Только один раз она оторвалась от беспорядочной кучи лент и бумаг, чтобы подойти к окну. Стекло оказалось запотевшим. Она не стала протирать его. Пусть мир будет не в фокусе. Этим вечером у нее нет настроения на него смотреть.
Достигнув перекрестка, Миляга увидел в одном из окон второго этажа стоявшую женщину. Несколько секунд он наблюдал за ней, пока небрежно закинутая назад рука, пробежавшая по длинным волосам, не помогла ему опознать Юдит. Она не бросила назад ни единого взгляда, который свидетельствовал бы о том, что в комнате еще кто-то есть. Она просто делала глоток за глотком, ворошила волосы и наблюдала за вечерним сумраком. Раньше он думал, что ему будет легко приблизиться к ней, но теперь, наблюдая за ней издали, он понял, что это не так.
Когда он увидел ее впервые – это было столько лет назад, – его охватило чувство, близкое к панике. Он почувствовал, как все внутри него переворачивается и тело его превращается в безвольную тряпку. Последовавшее за этим соблазнение было как проявлением любви, так и местью, попыткой подчинить себе того, кто обладает над ним необъяснимой властью. Конечно, красота ее околдовывала, но он знал и других, столь же красивых женщин, которые, однако, не ввергали его в панику. Что же в Юдит повергло его в такое смущение – сейчас и тогда? Он смотрел на нее, пока она не отошла от окна, потом он стал смотреть на окно, где она была, но в конце концов он почувствовал себя изнуренным, как от долгого созерцания, так и от холода в ногах. Он нуждался в подкреплении, которое помогло бы ему устоять против холода и против этой женщины. Он прошел несколько кварталов на восток и наконец набрел на бар, где, пропустив пару бурбонов, от всей души пожелал себе избавиться от пристрастия к противоположному полу, заменив его алкоголем.
