Вавилонский голландец - Гарридо Алекс (читаемые книги читать .TXT) 📗
– Это за рыбу, что ли?
– Ну да.
– Так ее тут полное море.
– Ну ты же старался, готовил, – убеждал его Ганс.
– Ну а если я бы к тебе пришел, а ты жарил рыбу, неужели ты бы меня не угостил? – полюбопытствовал негр.
Ганс рассмеялся, развел руками: согласен. Угостил рыбаков сигаретами, и они с Гретель отправились в дальний конец пляжа, где громоздились в море камни и, по слухам, обитала всякая красивая живность.
Пляж зарос какими-то неухоженными кокосовыми пальмами, сухие орехи лежали где кучами, где порознь, а несколько пустили корни, уцепились за песок и уже дали зеленые ростки. Ганс бросил рюкзак в символической тени, проверил, не висит ли над головой кокос, переоделся. Гретель опять его опередила и пританцовывала на горячем песке, с маской на шее, а ласты надела на руки и собиралась дать ему шлепка по голому заду, когда он будет переодеваться в плавки, но Ганс почувствовал опасность и вовремя отскочил. Правда, ноги были стреножены шортами, так что он упал в песок, и они долго хохотали. Наконец все же добрались до моря, ополоснули маски и поплыли к скалам, которые начинались совсем недалеко от кромки воды.
Ганс больше всего любил этот момент – когда возвращаешься в море, погружаешься и плывешь над самым дном, через медленно колеблющиеся водоросли, и совсем не хочется всплывать за воздухом. Собственно, поэтому акваланг он любил больше всего, но и просто в маске он испытывал странное ощущение – как будто вернулся домой. Опять слышался ему голос, произносящий непонятное: «Таласса, таласса!» Он помнил, что так называется море, но на каком языке и почему в голосе звучало такое счастье – этого он даже не пытался вспомнить.
Гретель любила море не меньше, чем Ганс, а может, и больше, но объяснить, почему, не умела – или не хотела. Она могла плавать часами, и кожа от морской воды у нее становилась особенно нежной, как у дельфина; вот только потом вечером она мгновенно засыпала, и даже на любовь сил иногда не хватало.
Скалы оказались и правда интересными: кораллы здесь не жили, зато были в изобилии анемоны и звезды, а местами куртины красных, бурых и зеленых водорослей. Всего этого на рифах не было, и Ганс пытался вспомнить названия животных и растений. Он точно знал, что мог бы рассказать про них очень много, и ему все казалось, что достаточно одного имени – и прорвется плотина. Уж не про них ли он читал в книге в сегодняшнем сне? Нет, там было о чем-то другом, много формул – и он отвлекся на пятнистую черно-белую мурену.
Гретель не могла оторваться от анемонов. Она вообще-то их очень любила, но на другой стороне острова их было немного, и не таких красивых. Как-то она сказала Гансу: «Они такие нежные, что боязно и сердце разрывается», а потом сама смутилась и покраснела. Сегодня она нашла один, редкой оранжевой, полыхающей окраски и все пыталась погладить его, а анемон мгновенно схлопывал щупальца. Гретель обижалась, но ненадолго и снова повисала в воде над капризным цветком, ждала, когда он опять раскроется.
Они уже возвращались, когда вдруг вспыхнуло в голове, и он даже хлебнул ненароком воды: да ведь не впервые он был во сне в этой комнате! И в прошлый раз он читал о водорослях. Фукус везикулёзус – вот как называется эта водоросль, с пузырьками, которые так смешно лопаются под пальцами! Ганс доплыл до берега, содрал ласты и нетерпеливо ждал Гретель, бормоча под нос странное название. Может, у нее есть карандаш и листок бумаги?
Гретель восприняла все очень серьезно. Сходила к пальме, принесла карандаш и блокнот и вручила ему («Руки только вытри сначала, а?»).
– Слушай, – поразился Ганс, – откуда это все у тебя?
– Из рюкзака, милый. Ты бы иногда интересовался, что там лежит. А то в следующий раз положу тебе пару кирпичей!
Ганс начал писать по-русски, но зачеркнул. Почему-то ему показалось, что писать надо английскими буквами, причем не по-английски, он бы никогда не написал таких слов без ошибок, а вот просто – «как слышится, так и пишется». Он написал: «Fucus vesiculosus», некоторое время смотрел на написанное, проверяя – не выглядит ли неверным, а потом зачем-то добавил букву «L» и точку. Теперь было в самый раз.
Гретель смотрела хмурясь, потом что-то решила и сказала: «Идем домой? Сегодня надо тебе поработать», но видно было, что какую-то мысль она продолжает думать и даже немного тревожится. Ганс решил не тормошить ее – сама расскажет, когда время придет.
Обратная дорога была тяжелее. Они миновали знакомых негров, которые зашли уже по пояс в воду и не спеша тянули частую сетку, невод, а вода внутри вскипала от тех же мелких рыбешек. Углубились в пальмовую рощу, спугнули игуану невероятного зеленого цвета, срезали кокос и напились чуть мыльного сока. Передохнув, направились вверх по тропе. Против ожидания, они довольно быстро поднялись до дороги, но тут уже Гретель скуксилась, стала ворчать на жару и зачем они пошли в такую даль. Хорошо, попался попутный пикап со знакомым водителем, Ганс сел в кузове на пол, откинулся на мешок с рисом. Гретель свернулась клубком, положила голову ему на колени, даже, кажется, уснула, а он смотрел на убегающую дорогу и размышлял.
Что-то сильно смущало его в их нынешней жизни. Он был счастлив, сердце мгновенно теплело и таяло, когда он думал о Гретель, а уж тем более когда она была рядом – вот как сейчас. Ничто вообще его не беспокоило: ни болезни, ни тревожные мысли, ни нужда, ни обязательства. Он немного и с удовольствием работал физически, а по вечерам, после шести, когда солнце садилось в бухте, писал забавную и бесконечную историю – о какой-то нездешней жизни. Он толком даже не мог понять, что его подталкивает писать о незнакомых ему, скорее всего вымышленных людях, но ему нравилось смотреть, как сталкиваются их характеры, как герои думают, обманывают друг друга и выручают из беды, страдают от невыполнимых желаний. Гретель раз в три дня перечитывала то, что он написал, разбирала самым жестоким образом – она была, когда надо, насмешлива и остра на язык, – а изредка хвалила и говорила: «Вот это – настоящее». Он не знал, чем закончится его история, и больше того – что сделают его герои в следующий момент, но это его не очень даже и беспокоило.
И вот недавно он понял то, что, казалось, было очевидно, но не приходило ему в голову много месяцев. Он неплохо знал человеческие характеры. Он знал несколько городов и стран, то есть представлял себе не только памятники и достопримечательности, но и каждодневную людскую жизнь, звуки улицы, и запахи, и погоду, и настроение, например, в Сиэтле или Монако. Он только не знал – откуда он это знает. А главное – ничего не знал о себе самом, кроме обрывков детских воспоминаний, и это его не побеспокоило ни разу за время жизни в саду у миссис Ройс.
Пикап остановился на перекрестке под названием Четыре угла, они соскочили на обочину, помахали водителю и направились по тропинке вниз, к пансионату. Гретель ожила и строила планы – как они сейчас насыплют в вино побольше льда и будут с террасы смотреть на закат, а потом она нажарит китайской еды со свежими травами, которые они набрали три дня назад на соседнем холме, но в деле еще не пробовали.
Все так и получилось, по плану. Они сидели на террасе, смотрели, как солнце стремительно погружается в океан, как загораются огоньки на яхтах; слушали обрывки мелодий, когда бриз доносил их с набережной. Играли, видимо, в ресторанчике «Китовый позвонок»: слышно было и рояль, и саксофон, когда мелодия взлетала вверх.
Потом Гретель творила свою китайскую фантазию в сковородке-вок. Уже стемнело, искры летели в небо, блюдо пугающе скворчало и трещало. Потом они ели двумя вилками прямо из сковородки, столкнулись пару раз лбами, опять смеялись и дурачились.
А еще чуть позже Ганс включил лампу над столом и достал тетрадку. Перечитал последний кусок, чтобы вспомнить звуки и запахи, но сегодня рабочее настроение не накатывало, как это было вчера или позавчера – да в любой день, если подумать.
