Игра теней - Уильямс Тэд (лучшие книги txt) 📗
— Этих двух будет вполне достаточно, — заявил он. — Проворства и сообразительности им не занимать. Будьте спокойны, черномазый далеко не уйдет.
— Если только он не умеет летать, как Стривос, — с усмешкой вставил хозяин таверны Бедойас. — Этот малый и в самом деле совершил большую глупость — за стеной тупик, бежать ему некуда.
Бриони отчаянно захотелось залепить толсторожему трактирщику хорошую оплеуху.
Но солдаты, к ее великому удивлению, вернулись во двор без Давета. На их лицах играли растерянные улыбки, словно они никак не могли поверить в то, что упустили арестанта.
— Его нигде нет, сэр, — пробормотал один из них. — Как сквозь землю провалился.
— Или улетел, — с ухмылкой, не предвещающей ничего хорошего, подсказал капитан. — О его поразительных способностях мы поговорим позднее.
Солдаты заставили Бриони и комедиантов выстроиться в ряд, вывели их прочь со двора и погнали к крепости, стоявшей в центре города.
«Когда же судьба устанет наносить мне новые удары? — задавалась бессмысленным вопросом принцесса-изгнанница. — Я лишилась трона, смирилась со скромной жизнью бродячей актрисы. Оказывается, и этот удел слишком хорош для меня».
На глазах принцессы выступили слезы, и ей никак не удавалось их сморгнуть. Вокруг бурлил жизнью огромный чужеземный город, но Бриони уже не смотрела по сторонам.
Глава 37
Безмолвие
Наконец Гром и его братья отыскали Бледную Деву, которая бродила в пустыне, утратив память и позабыв собственное имя. Теперь, когда его поруганная честь была восстановлена, Гром не имел на Бледную Деву никаких притязаний. Но его брат Черная Земля несчастливо жил со своей женой по имени Вечерняя Заря. Музыка, соединявшая их, утратила мелодичность. Поэтому он решил отослать Вечернюю Зарю и взять в жены Бледную Деву. Черная Земля дал ей новое имя — Утренняя Заря, дабы воспоминания о прошлом никогда не ожили в ее памяти. После этого Бледная Дева погрузилась в молчание и проводила дни, сидя подле супруга в темных палатах, расположенных глубоко под землей. Возможно, она вспоминала Серебряное Сияние, своего прежнего супруга, или же их сына Горбуна, но никогда не обмолвилась об этом ни словом.
Пока Мэтт Тинрайт вытирал пот со лба и переводил дыхание, Пазл сыграл на флейте несколько тактов. На взгляд Тинрайта, мелодия была слишком веселой и не соответствовала трагическим событиям, о которых шла речь в стихах. Но он закончил поэму слишком поздно, и для того, чтобы подобрать подходящую музыку, времени не оставалось.
Мэтт кивнул старому шуту, давая понять, что готов продолжить. Многие придворные — правда, далеко не все — учтиво понизили голоса.
— Наконец Суразем взошла на родильное ложе, — провозгласил Тинрайт.
Слова он произносил нараспев, на сианский манер, что вошло в моду при дворе.
В какое-то мгновение Тинрайт почти забыл о том, что в этом многолюдном зале ни единая живая душа не вслушивается в его слова. Если бы кто-то вдруг пожелал понять, о чем идет речь в поэме, шум голосов и взрывы пьяного смеха помешали бы ему. Тем не менее тягостные предчувствия, угнетавшие душу поэта в последние дни, внезапно растворились. Гордое сознание того, что он читает свое творение перед королевским двором Южного Предела, пьянило его, как крепкое вино. Он настал, звездный час Мэтта Тинрайта!
Одним из немногих, кто действительно внимал поэме, был ее заказчик — Хендон Толли. Когда Тинрайт заметил это, по спине у него пробежали мурашки. Другой слушательницей оказалась Элан М'Кори, предмет несчастливой страсти поэта, женщина, которая предпочла его любви смерть.
Все остальные остались равнодушны и к Тинрайту, и к его творению. Особенно откровенно пренебрегал поэмой брат Хендона, герцог Саммерфильда. Карадон Толли куда больше походил на покойного Гейлона, чем на нынешнего правителя Южного Предела. Выступающая вперед челюсть свидетельствовала о суровом характере, а широкие плечи — о незаурядной физической силе. Квадратное лицо герцога не выдавало ни малейшего проблеска чувства и казалось лицом статуи. Однако Тинрайт знал, что невозмутимость Карадона обманчива — молва утверждала, что он подвержен вспышкам ярости и скор на расправу, хотя, в отличие от брата, быстро остывает и не склонен упиваться собственной жестокостью. Герцог Карадон бесцеремонно разглядывал придворных, толпившихся в огромном банкетном зале, словно прикидывал, будут ли они верно служить братьям Толли. Всякий, кто ощущал на себе его тяжелый взгляд, приходил в замешательство и не мог скрыть беспокойства.
Глядя на этого человека, сильного и могущественного, Мэтт Тинрайт ощутил, как сердце его болезненно сжалось.
«Видно, я совсем спятил, если решил вмешаться в дела братьев Толли! — вздохнул он про себя. — Я для них лишь жалкая букашка. Они раздавят меня и не заметят».
Он вспомнил, как несколько дней назад понуро тащился в замок, уверенный, что идет на казнь. Эти воспоминания ожили в его душе, вытесняя строки поэмы. Тинрайт судорожно сглотнул подступивший к горлу ком, усилием воли заставил себя сосредоточиться, раскинул руки и возвысил голос:
Тинрайт заметил, что шум в зале усилился — некоторые придворные, уставшие слушать, ерзали на стульях и явно выражали нетерпение. Душу поэта раздирали два одинаково сильных чувства: он страшился гнева всемогущего Хендона и боялся насмешек над своим сочинением. В тревоге Мэтт спрашивал себя, не слишком ли затянутым получилось вступление. Ведь любой ребенок, воспитанный в истинной вере, с пеленок знает историю о трех братьях, на которых восстали другие три брата, дети того же отца. Но теперь этой истории надлежало придать особое звучание — ведь Хендон Толли пожелал провести параллель между войной богов, разгоревшейся в начале мира, и недавними событиями в Южном Пределе. Поэтому в поэме необходимо было всячески подчеркивать чистоту и самоотверженность отпрысков Мади Суразем и вероломство старого Свероса, повелителя Сумерек. Нетрудно было догадаться, что таким образом Хендон рассчитывал приписать себе чужие добродетели.
Тинрайту было немного стыдно, что он поставил свой талант на службу подлинному воплощению зла, каким, без сомнений, являлся Хендон. Но поэт утешал себя тем, что ни одна живая душа не поверит в эту невразумительную чушь. Олин Эддон пользовался всеобщей любовью, в юности стяжал славу бесстрашного воина, в зрелые годы — мудрого и справедливого правителя. Ни у кого и мысли не возникнет, что в образе низкого и подлого Свероса выведен король-изгнанник. Ведь возвращения Олина ждут все жители Южного Предела.
