Тени сумерек - Белгарион Берен (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Теперь у Берена было все, что нужно для мятежа — кроме свободы. И он, выжидая, добросовестно чередовал припадки ярости и часы тупого сидения, болван болваном, в кресле. От него никто ничего не требовал, он никому не был нужен. Ильвэ дольше всех не верил, что Берен превратился в полную развалину, но в конце концов поверил и Ильвэ. Оставалось только ждать подходящего случая. Это была сущая мука — все равно что держать натянутым лук — часами, сутками. На второй день ожидания он начал бояться, что устанет, выдохнется, перегорит к тому моменту, когда нужно будет прыгнуть на загривок удаче и, вцепившись руками и ногами, держаться что есть силы.
Он никогда не смог бы объяснить, почему именно в этот миг, не раньше и не позже, сказал себе «сейчас». К Берену так привыкли за эти два дня, что почти перестали замечать. Рыцари Аст-Ахэ сходились в зал на общую трапезу дважды в день, и расходились — только Берен не покидал своего места. Он и теперь сидел в кресле, в ауле, и мельком услышал, что Тхуринэйтель сегодня покинет замок. Значит, вечером потребует его к себе в спальню. С тех пор как все привыкли, что он напивается до беспамятства, она ослабила надзор — что толку стеречь того, кто сидит или лежит бревно бревном; если он валялся в винном погребе или засыпал в зале, она даже не всегда приказывала перенести его в постель — так хорошо ему удавалось быть противным. Но уже три дня он не пьет, а ей улетать; значит, она захочет напиться крови, и не будет пробавляться свиной, когда предоставляется случай угоститься человеческой. Она пошлет за ним. Его будут искать. И найдут в винном погребе.
Теперь было особенно трудно сдерживаться. За ужином притворяться безразличным и равнодушным ко всему. После ужина оттащить свое кресло к очагу и снова усесться там с тем же осовелым видом, дожидаясь, пока опустеет кухня и все же стараясь не проворонить минуту. Пока в кухне много народу — слишком рано. Когда Тхурингвэтиль позовет его — будет слишком поздно.
Наконец он услышал, как шум в кухне стих. Только рыцаря Аст-Ахэ, напомнил он себе, вставая. Никто другой не годится.
Гребень в сумке-калите, нож — на поясе, сало, хлеб, сыр и сажа — в кухне, норпейх — в погребе, надежда — в сердце, а сила — в руке.
Он пошел вниз, так, как обычно выходил в отхожее место — не глядя ни на кого вокруг, совершая все действия равнодушно и бессмысленно, как вол. В кухне было двое служанок, подметавших полы, да старый истопник, но никто ничего не сказал — его боялись.
— Вы меня не видели. Пошли вон, — приказал он, и все трое тихо вышли.
Среди кухонных рабочих у него не было своих людей: слишком покорными и забитыми для этого были здешние рабы. Он не сомневался, что они на допросе скажут: вышли за водой или по нужде, и не видели, кто сбил с винного погреба замок.
Он совершенно спокойно вырезал из окорока жирный кусок, запалил светильник, наскреб немного сажи из дымохода в плошку, взял с поленницы старый сломанный топор — его здесь держали щепать лучины — и одним ударом сковырнул замок. Дверца была маленькая — раз в двадцать лет заново вносили сюда полные бочки, и ради такого случая стену ломали. Берен спустился по крутой лесенке, забрался в дальний конец погреба в проем между бочками — и в ожидании того, кто придет первым, принялся за дело.
Перво-наперво он смешал в плошке масло из светильника и сажу, и начал чернить волосы, укладывая их гребнем. Зеркала у него не было, и он не знал, хорошо ли ему удалось закрасить всю седину, но на ощупь вроде бы все волосы удалось зачесать и уложить гладко, как у половины из здешних морготовых рыцарей. Собрав волосы в подобие конского хвоста на затылке, Берен сколол их костяной заколкой, украденной у Эрвега. Затем Берен приоткрыл чоп одной из бочек, набрал норпейха в кружку — и опрокинул ее, словно бы кто-то выпил полкружки, а вторую половину пьяный разлил. Чоп он заткнул плохо, и норпейх сочился, капая на пол. Каганец Берен прикрутил так, что тот еле— еле светился — только чтоб не погаснуть.
Покончив со всем этим, он снял сапоги, бросил их на пол так, чтобы вошедшему от двери казалось — человек лежит на полу лицом вниз — отошел к двери и залез на ближайшую к ней бочку.
Сердце колотилось часто и яростно. Он вновь чувствовал себя как тогда, в годы, отданные мщению, выслеживая жертву, радуясь жестокому азарту охоты на человека — потому что больше радоваться было нечему…
Он умел ждать. Он ждал, как унгол в засаде — тугой узел в меру напряженных, готовых к действию мышц.
И он дождался.
— Берен? — дверь отворилась. Он затаил дыхание.
Бочка была высока, выше человеческого роста, и свет каганца не доставал до того места, где Берен скорчился между запыленной хребтиной бочки и ребром потолочной балки. Но, как обычно, Берену казалось, что он виден целиком, что взгляд любого, кто войдет, будет устремлен прямо на него.
Паника накатила и отхлынула — как всегда, это был только миг. Вошедший — а это был Эрвег — щурясь, смотрел на точащие из-под бочки сапоги.
— Он все-таки упился, — Эрвег спустился по ступеням. — Илльо мне открутит голову…
Берен затаил дыхание. Плохо будет, если Эрвег сейчас повернется и уйдет за подкреплением. Очень плохо…
Эрвег потоптался на месте, потом сделал шаг вперед — и оказался к Берену спиной.
Время!
Горец прыгнул — неотвратимо. Обрушился на противника, сминая и бросая на пол, вниз лицом, не давая ни крикнуть, ни вздохнуть… Эрвег был оглушен, и прежде чем пришел в себя, Берен захлестнул пояс на его горле.
Но Эрвег был силен, и боролся до последнего вздоха. Берену казалось, что он никогда не умрет. Что эта мука для двоих будет длиться вечно, что они уже мертвы оба и находятся в тех чертогах Судьи, где убийца без конца, без отдыха, до треска в мышцах, до сумасшествия осужден затягивать ремень на горле жертвы, хрипящей и бьющейся под ним, царапающей его руки…
Он проклинал себя за то, что не может забыть лицо и голос Эрвега. Сколько раз он убивал — вот так, тихо, тайно, бесчестно и страшно — людей, которых он знал, которых он даже когда-то любил? Не менее десяти раз. Но он всегда делал это быстро. Он знал, что если промедлит хоть одно лишнее мгновение, не сможет довести дело до конца. О, если бы он сейчас мог выбрать нож!
Но он не мог. Он не знал, насколько сильно окажется изуродовано тело, и не хотел рисковать.
Он заставлял себя вспомнить о Финроде, о Раутане, о Мэрдигане и его родичах, об эльфах на рудниках в Гвайр и об умиравших от голода детях… обо всех, кто страдал и погибал в ожидании завтрашнего дня…
И даже когда Эрвег перестал биться и дышать, Берен долго не верил себе и не ослаблял хватки. Лишь поняв, что тело остывает под его руками — он позволил себе разжать ладони и утереть со лба пот, заливающий глаза.
Шатаясь, добрел до двери и плотно закрыл ее. Потом вернулся и взялся за сапоги. Но отложил их в сторону и потащил сапоги с Эрвега.
Не нужно было тратить времени на бритье — и то хорошо…
Он надел рубашку Эрвега, пояс, украшения, кафтан — и шапку надвинул чуть ли не на самый нос. Надел перстень-ярлык на средний палец, как носил Эрвег.
Мертвое тело обрядил в свою одежду.
Выдернул чоп из ближней бочки. Подставил флягу и набрал норпейха до самого верха, так, что, когда затыкал — пролилось на пальцы.
Из бочки текло на пол, и под телом Эрвега собиралась лужа.
Помни о Финроде, — сказал он себе, стиснув зубы. Взял из каганца пылающий фитиль — и поднес к луже. Подвал осветился обманчиво холодным, страшным голубым пламенем. Берен отступил от подтекающей под ноги горящей жидкости, вышел из погреба — совсем не той походкой, к которой привыкли новые обитатели Каргонда. Легкий, звонкий шаг Эрвега — это давалось ему легко. Куда труднее было бы подражать походке Илльо.
Он запер дверь — замка не было, но у печи было полно щепок, которые годились в качестве клиньев. Убедившись, что дверь прикрыта плотно — пошел наверх, в комнату, которую Эрвег делил с Соллем и еще одним северянином.
