Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен (библиотека электронных книг txt) 📗
Темный Трон фыркнул: — Тебе не приходилось за ними подчищать. Вот причина столь дурацкого суждения. Они воняют, они чешутся и пускают слюни, храпят и еще лижутся, Котиллион. Ох, они рвут вещи на куски. Когда захотят.
— Потому что мы этого ожидаем.
— Да ладно.
— Слушай — почему у Дераготов такое запутанное происхождение? Дикие звери из пыльных эонов древности, их осталось всего семь во всем мире — и Первый Император, бывший кем угодно, только не первым, выбрал их как вместилища своей разделенной души. Очень хорошо. Но вот Гончие Тени и вероятные Гончие Света…
— Они просто альбиносы, Котиллион. Деталь не особенно важная и, к тому же, их всего два…
— Известных нам, а знаем мы о них лишь потому, что они забрели в наше Королевство — зачем? Кто или что их призвало?
— Я, разумеется.
— И как?
Темный Трон дернул плечом: — Подумал вслух о… необходимости замены.
— И это заменило призывание? Кажется, однажды я слышал, как ты думал вслух о «необходимости» потрясающе прекрасной Королевы Теней, рабыни каждого твоего желания…
— Ты прятался за шторой! Я так и знал!
— Не в этом суть. Где она?
Вопрос остался без ответа, потому что подошел Тулас Отсеченный, встав в десяти шагах. — Кажется, — начал неупокоенный Эдур, — мои Гончие нашли себе новых … питомцев.
— Отпили ему голову, Котиллион, — приказал Темный Трон. — Я уже его ненавижу.
Шен проскользнул мимо Котиллиона, устремив взор на Туласа. Миг спустя подбежали остальные, окружив Тисте Эдур.
Он протянул руки, как бы призывая псов подойти ближе.
Они не двинулись.
— Полагаю, живым ты нравился им больше, — заметил Котиллион. — Мертвые так много теряют…
— Если бы во мне умерли чувства! — сказал Тулас и вздохнул, опуская руки. — Но я рад их видеть. Хотя двух недостает.
Котиллион быстро огляделся. — Да, ты прав.
— Убиты?
— Убиты, — подтвердил Темный Трон.
— Кем?
— Аномандером Рейком.
При звуке этого имени Тулас Отсеченный вздрогнул.
— Он еще бродит поблизости, — сказал Темный Трон. — Да. Ха-ха. Убийца Псов.
— И, похоже, любой из вас недостаточно силен, чтобы отмстить. Удивляюсь, что мои Гончие приняли столь слабых хозяев.
— А мне казалось, питомцев. Неважно. Ганрод и Доан умерли, потому что были неосторожны. Позор плохому дрессировщику. Я тогда так и сказал.
— Я хочу вас испытать, — после непродолжительного молчания сказал Тулас.
— Ты жаждешь Трона Тени, не так ли?
— Первое мое правление быстро окончилось. С тех пор я многому научился…
— Вряд ли. Ты умер. — Темный Трон повел призрачной рукой. — Чему бы ты ни учился, научился немногому. Это очевидно.
— Ты кажешься уверенным.
— Он такой, — сказал Котиллион.
— Значит, его поразила мегаломания?
— Ну… да. Но это к делу не относится.
— Какому делу?
— Дело в том, что ты мало чему научился.
— Почему вы так думаете?
— Потому что ты только что сказал, будто намерен нас испытать.
Тулас Отсеченный склонил голову набок. — Воображаете, что Гончие вас защитят?
— Эти? Возможно, и нет.
— Тогда… — Он не договорил, потому что Локон и Блед подбежали, опустив головы, взъерошив шерсть, и встали по бокам Амманаса и Котиллиона. Увидев их, Тулас сделал шаг назад. — Во имя Бездны… вы оба разум потеряли? Они не могут быть здесь… им не место среди вас…
— Почему? — спросил Котиллион, с внезапным интересом склоняясь вперед.
Но Тисте Эдур только качал головой.
Белые как кость Гончие с трудом сдерживались, готовясь броситься в смертельную атаку. В глазах полыхала ненависть.
— Почему? — снова спросил Котиллион.
— Неумолимые силы… Нам кажется, что мы победили, но дикость остается. Контроль — заблуждение ума самозваных хозяев. — Последние слова были наполнены презрением. — Поводок, глупцы… перетерся. Неужели вы совсем ничего не видите?
— Может…
Тулас Отсеченный снова воздел руки — на этот раз в охранительном жесте. — Мы думали так же. Когда-то. Мы обманули себя мыслью, что мы хозяева, что все силы склонились перед нами. И что случилось? Они уничтожили всё!
— Я не пони…
— Так пойми! Узри! Это создания — проявления — служащие, чтобы предостерегать вас. Они — объяснение, что всё, вами порабощенное, обернется против вас. — Он отвернулся. — Конец начинается снова. Снова и снова.
Котиллион сделал шаг: — Свет, Тьма и Тень — эта троица — ты говорил…
— Троица? — Тулас Отсеченный захохотал дико и горько. — А как насчет Жизни? Огня, Камня и Ветра? Как насчет Гончих Смерти, глупцы? Я сказал — проявления. Они предадут, обещаю! Для этого они и существуют! Клыки и ярость — неумолимая ярость — каждый из аспектов лишь вариация, оттенок урагана разрушения!
Тулас был уже далеко. Он начал перетекать в форму дракона.
И тут все семь Гончих ринулись в атаку — но опоздали, ведь громадное крылатое существо прянуло в небо, поднимаясь на волне магии столь ужасной, что Котиллион зашатался и пролетел сквозь Амманаса, порвав его в клочки.
Солтейкен — дракон взлетал все выше словно на столпе чистой паники или ужаса. Или отвращения. Столпе, достигающем небес. Великие Вороны разлетались с его пути. Котиллион встал и поглядел на Темного Трона. — У нас неприятности?
Правитель Высокого Дома Теней медленно собирал себя, принимая смутно — человекоподобную форму. — Не уверен.
— Почему?
— Ну… я только что моргнул.
Гончие побежали вперед. Локон подскочил слишком близко к Шену и был встречен рычанием.
Языки болтались, челюсти раскрывались в молчаливом смехе.
Слишком много уроков смирения.
«Бывают времена», думал Каллор, «когда я презираю собственное общество». День сиял во всем безразличии, слепящее солнце высвечивало каждую скучную складку местности. Травы цеплялись за твердую землю, как делают всегда; семена летели по ветру символами надежды. Коричневые грызуны сторожили норы и тоненько лаяли на него, проходящего мимо. Тени парящих ястребов то и дело пересекали путь.
Презрение к себе оказалось, как ни странно, приятным ощущением, ибо он знал: он не одинок в подобных чувствах. Он мог припомнить времена, когда восседал на троне, успев слиться с ним воедино, уподобиться недвижной, несокрушимой статуе. Ненависть океанским приливом окружала стены дворца — одного из бесчисленных дворцов, которыми он владел. Его подданные, сотни, тысячи, сотни тысяч, каждый и все сразу желали видеть его свергнутым, мертвым, разорванным на куски. Но не был ли он идеальным единичным воплощением того, что они презирали в себе самих? Кто из них не захотел бы сесть на его место? Кто не стал бы править подобно ему — бесчестно и жестоко?
Он был, в конечном счете, идеалом стяжания. Ему удавалось схватить то, чего не могли схватить другие; он собирал под своей властью горы оружия, грубыми ударами переделывал мир, заставлял соответствовать своей воле — кто отказался бы перенять такое место? Да, они могли его ненавидеть; да, они должны были его ненавидеть, ибо он воплощал совершенство успеха, само его бытие осмеивало их неудачи. Как насчет творимого им насилия? Поглядите, как оно творится повсюду в меньших масштабах. Муж не может ублажить жену и потому лупит ее кулаками. Уличные хулиганы бросают жертву на мостовую и ломают «поганой твари» руку. Богатей проходит мимо умирающего от голода. Вор с завистливым взором… нет, никто из них не отличается от него по сути.
Так что питайте к нему ненависть, ибо Каллор сам себя ненавидит. И даже в этом он лучше. Врожденное превосходство являет себя всеми возможными способами. Гляди, как мир скрипит зубами, и отвечай понимающей усмешкой.
Он идет, место, с которого он начал, уже очень далеко, а место, к которому он стремится, ближе с каждым шагом, приближается столь же неумолимо, как проползает мимо унылый пейзаж. Пусть лают сторожа, пусть ястребы следят немигающими глазами. Семена едут на его ногах, отыскивая новые миры. Он идет, и воспоминания его разворачиваются свитками выцветшего, в пятнах и трещинах пергамента: их извлекли из обсиженного крысами мешка, и свитки трещат, осыпая всё вокруг дождем из высохших трупиков насекомых.
