Перевернутая луна (СИ) - Бадевский Ян (читать книги без TXT, FB2) 📗

— Но предположить ты можешь?

— Безусловно.

— Попробуй.

— Ты должна понять одну вещь, Наоки. Федеративные Территории сумели развить приличную медицину. Москва отказалась от углеводородов, что было непросто. Зато продвинулись биотехнологии. Местные хирурги стажируются на европейских архипелагах. Денег у Мичи хватало, но случай безнадежный. Глебу не помочь.

— Мичи так не считал, — возразила Наоки.

— Верно. Я тут пораскинул мозгами и пришел к выводу, что существует не так уж много артефактов, способных вывести из комы семилетнего ребенка. Точнее — всего один.

— И?

— Перо Феникса.

Наоки выдохнула.

Ладно, если существуют оборотни, маги, ангелы и демоны, так почему бы в эту компашку не включить и Фениксов? Терять уже нечего, реал слетает с катушек.

— Версия не подкреплена фактами, — добавил Тейн, глядя на табло. Высветилось название следующей станции: «Академгородок». — И всё же, я полагаю, Мичи собирался добыть именно перо.

— Что в нем такого?

Вагон начал замедляться.

Тейн жестом показал, что им пора на выход.

— Перо Феникса простому смертному не добыть — это артефакт из Нижних Сфер. Глубинные уровни ада, я бы сказал. Если, конечно, ад существует в привычном понимании. Человек даже в руки перо не возьмет без соответствующей магической подготовки.

— Так для чего оно?

— Говорят, что перо указывает путь душам, заблудившимся в трещинах мира. Позволяет вернуться в собственное тело. Профессиональные сноходцы мать родную за эту штуку продадут.

Наоки сидела у окна. Дождавшись, когда ведун выберется в проход, она выдвинула из-под кресла баул и подала Тейну. Взвалила на плечи рюкзак и щелкнула поясной пряжкой, фиксируя поклажу. Пробралась вслед за спутником.

Трещины мира.

Еще один неизвестный термин.

Станция «Академгородок» была как две капли воды похожа на «Морской порт». Чтобы спуститься вниз, нужно было выходить направо по вектору следования капсулы. Вот для чего предназначалась вторая платформа.

На улице по-прежнему светило солнце.

Перед Наоки раскинулась вершина сопки, застроенная медицинскими центрами, исследовательскими лабораториями, университетскими кластерами и общежитиями персонала. Все здания — приземистые, уступчатые, снабженные большим количеством террас, крытых галерей и непонятных пристроек. Всюду — искусственные пруды, гравийные и плиточные дорожки, заасфальтированные подъездные аллеи. Чаши фонтанов, ныне бездействующих.

И — причальные вышки для дирижаблей.

Наоки опешила. Зрелище воистину странное. Цепочка из пяти или шести мачт, выкрашенных в белый цвет, к одной из которых пришвартован допотопный летательный аппарат. Допотопный — в прямом и переносном смыслах. Дирижабль отбрасывал громадную овальную тень на площадь воздушной пристани, лавочки, деревья и одноэтажное кубическое здание. По-видимому, вокзал.

Мимо Наоки протопало с десяток пассажиров. Никто даже головы не поднял, настолько цеппелины укоренились в массовом сознании.

— А где самолеты?

Тейн иронично посмотрел на спутницу:

— Догадайся.

— Летают на топливе, сделанном из нефти?

— Быстро учишься.

Девушка не ответила.

И тут ей пришла в голову следующая мысль:

— А что с оборотнями? Они не пытались атаковать этот слой?

Тейн незаметно увел ее прочь от станции скайвэя. Странная парочка азиатов углубилась в необъятный парк. Всё это время Наоки ловила на себе любопытные взгляды пассажиров, но сейчас ощущение повышенного внимания схлынуло.

— Пытались, — ответил Тейн, рассматривая указатели. — Лет пятнадцать назад. Здесь, как ты помнишь, стоит наше представительство. Всю группу вторжения перебили за одну ночь.

— Круто.

Свернули в тенистую аллею.

В глубине парка, слева от Наоки, высилось пятиэтажное здание, напоминающее советский санаторий. Тейн повернул туда.

— Утопия считается безопасным срезом, — пояснил ведун, остановившись у стенда со схемой «санатория». Надпись вверху сообщала, что путники находятся в зоне клинического центра имени Довженко. Девушка насчитала пять корпусов. Два санаторных, один исследовательский и один административный. А еще на территории обнаружились спортплощадки, кухня, складские помещения и летний амфитеатр. — Профсоюз обладает здесь значительным влиянием, хотя об этом знают не все наши сотрудники.

— Клиника, — задумчиво произнесла Наоки. — Какого профиля?

— Идем, — поторопил Тейн. — У нас встреча.

Они двинулись к административному корпусу.

— Широкого, — бросил через плечо Тейн. Девушка вновь отставала. — Редкие заболевания, не поддающиеся традиционному лечению.

Мальчик ей понравился.

Наоки задумчиво рассматривала лицо племянника, уснувшего на три года. Глеб вырос, но незначительно. Казалось, ему было пять или шесть, но уж точно не семь с половиной. Врач объяснил, что взросление пациента в коматозном состоянии продолжается, но все процессы замедлены.

Случай действительно был сложным.

Обычная кома продолжается максимум четыре недели. Потом человек либо превращается в овощ с открытыми глазами, либо впадает в сопор — состояние непрерывного глубокого сна. Местные профессора не понимали, что происходит. Аппаратура фиксировала мозговую активность. Жизнедеятельность протекала в пределах нормы. При этом мышцы Глеба атрофировались в меньшей степени, чем у других пациентов со схожим диагнозом.

Три года.

Шансы выкарабкаться — нулевые.

И всё же Мичи верил в своего сына. Верил настолько, что создал специальный фонд, средства из которого тратились исключительно на поддержание жизни Глеба. Сумасшедшие деньги — по любым меркам. Что-то в районе пятнадцати миллионов иен. Это в пересчете с местных рублей. Всё оформлено таким образом, чтобы Глеб существовал автономно на протяжении десятилетий — без вмешательства отца. Невзирая на волю родственников всех линий. У Наоки не спрашивали, будет она отключать Глеба от аппаратуры или нет. Ее мнение вообще никого не интересовало. Зато, по словам Тейна, сохранилось завещание, согласно которому, если Мичи умирает, а его сын приходит в сознание, Наоки получает право на опеку.

Этих ребят из клиники не смущает, что Наоки из другого мира? С точки зрения местных законов, ее вообще не существует.

Нет, ответил Тейн. Не смущает. Оказывается, законодательство Федеративных Территорий предусматривает подобные случаи. Главное тут — доказать властям, что Мичи умер. Пусть и в другой реальности.

Тейн остался по ту сторону двери.

Наоки провели в больничную палату и оставили наедине с ребенком. Впрочем, ее брат предусмотрел любые неожиданности — помещение было нашпиговано камерами наблюдения.

Глеб напоминал Мичи со старых детских фотографий. Тех, что Наоки оцифровала и бережно хранила на трех накопителях. С единственным отличием — в ребенке явственно прослеживались славянские черты. Волосы светлее, чем у Наоки. Ближе к каштановому или даже медному оттенку. Разрез глаз не такой узкий. Кожа бледная, но это может быть следствием пребывания в коме. Тельце маленькое и худенькое. Мальчик лежал в больничной пижаме, а под мышкой у него пристроился плюшевый медведь в синей футболке с надписью: «Я люблю папу». Вместо второго слова красовалось сердечко. При виде этой картины Наоки почувствовала, как к глазам подступают слезы.

Перед ней — уменьшенная версия брата.

Слегка модифицированная.

К носу Глеба тянулись две прозрачные трубки, руки и ноги были охвачены разноцветными повязками, по больничной койке извивались провода. Наоки стояла у изножья и хорошо видела стойку с оборудованием в правом углу палаты. Аппарат искусственного дыхания, какой-то белый контейнер, похожий на копировальную машину, большой монитор с двумя медленно ползущими кривыми — всё, как в дешевых корейских дорамах, где главный герой, пролежав в отключке несколько месяцев, внезапно приходит в себя, но ничего не помнит.