Наследник - Прозоров Александр Дмитриевич (версия книг .txt) 📗
— Любо Зимаве! Любо Лесославу! Совет да любовь! Совет да любовь!
Венчанные муж и жена заняли место во главе стола, селяне тоже расселись по скамейкам, Чилига сразу схватил полную до краев кружку:
— Выпьем, люди, за счастье в новой семье! Совет им да любовь, и детишек побольше!
Он прихлебнул бражки, тут же поморщился:
— Что за напасть? Горько!
— Горько, горько, горько! — с готовностью подхватили селяне.
Зимава поднялась, вынуждая встать и привязанного к ней мужа. Они наскоро поцеловались и сели обратно, сопровождаемые разочарованным воем гостей:
— Совсем слаб мужик! Совсем ничего не может! И Зимава никак ему не под стать.
— Что же вы не пьете, не едите, молодые? — вкрадчиво поинтересовался Чилига.
Ротгкхон взялся было за ковш, но мужик радостно возопил:
— Неверно поступаешь, Лесослав! Ты же клялся пред Триглавой у ракитового куста о жене заботиться? Вот и заботься! Не сам пей, а ее пои. А она пусть тебя потчует, раз заботиться клялась.
— Проклятие темным друидам… — Вербовщик поднес корец к губам Зимавы. Девушка немного отпила, потом прижала свой ковшик к губам мужа. Пить получалось неудобно — в чужой руке корец дрожал, по нему гуляли волны, стуча по губам и выплескиваясь мимо рта. Вербовщик мучился, деревенские веселились, Зимава пыхтела от старания…
— А разве не горько тебе, Лесослав? — возмущенно спросил Чилига.
— Горько, горько, горько!
Молодые встали, снова поцеловались — и в этот раз Ротгкхон честно попытался растянуть представление как можно дольше, раз уж этого требовали здешние нравы. Гости восхищенно загудели.
— Вот ведь повезло дурочкам… — неожиданно услышал краем уха чей-то завистливый выдох вербовщик.
— Повезло, — подтвердил кто-то еще.
Угощение на столах было немудреным, но обильным: соленые грибы и огурцы, моченые яблоки, квашеная капуста, сладкая пареная репа, свежая зелень, вареная свекла. И уж чего точно имелось в достатке — так это пенистой браги с хреном и яблоками в пузатых открытых бочонках. Каждый мог черпать ее ковшами, сколько пожелает, и пить за здоровье молодых, насколько в пузе хватало места.
Поначалу гости выпивали тостами, заставляя молодых целоваться снова и снова, но постепенно о причинах пирушки селяне начали забывать, кучковаться у бочонков по интересам: мужики с мужиками, бабы с бабами, девки и парни напротив друг друга. Точку поставил Стражибор, тоже заметно хмельной, но о долге своем не забывающий. Подняв посох, он обошел стол, провел своей темной отполированной палкой между плечами молодых, наложив ее на связующие их нити:
— Благословляю вас, дети мои! — торжественно провозгласил он. — Пред Хорсом и Триглавой вы мужем и женой назвались. Пред берегинями лесными назвались, пред людьми смертными назвались. Настал час пред Ладой и Полелем мужем и женой назваться! Ступайте, дети мои, и пусть Ярила горячий даст вам силу и наградит плодородием!
— Любо молодым! Любо, любо! — встрепенулись селяне. Кто-то по привычке крикнул: «Горько!» — но его тут же зашугали. Для молодых настал час высшего священнодействия.
Зимава и вербовщик, сопровождаемые добрыми и сальными напутствиями, вошли в старый овин, который использовался сиротами для хранения сена. Скота у девочек не имелось — но ведь и курам подстилку нужно менять, и в нужник траву бросать, и матрацы ею набивать. Так что, серпом и терпением, овин они за лето травой постепенно набивали. Правда, пока здесь не успело накопиться еще и трети — но это было только удобнее для постели, сделанной из наброшенной поверх сена кошмы.
Поправив заменяющую дверь рогожу из камыша, вербовщик поднял обмотанную нитью руку:
— Нас больше никто проверять не будет?
— До утра молодых тревожить не принято. Чаруша за Пленой тоже проследит и спать в бане уложит. Я ее еще накануне упредила.
— Слава друидам! — Ротгкхон выдернул нож и наслаждением рассек путы. — Свобода!
Он расстегнул пояс и бросил в траву — проследив, однако, чтобы рукоять меча была направлена в сторону кошмы. Расстегнул и стянул через голову рубаху:
— Ой, как это приятно, когда воздухом по коже обдувает! А одеяло здесь не предусмотрено? Замерзнем ведь ночью.
— Кошма большая. Завернемся, еще и жарко покажется. — Зимава стала распутывать завязки платья, выбралась из его плотных объятий, опустив вниз, аккуратно разложила в стороне от постели. Помялась, оглаживая исподнюю рубаху, распутала завязочку у шеи. Лесослав уже вытянулся на кошме, и она решилась: скинула последнюю одежду и торопливо легла, прижавшись к мужу.
— Давай помогу. — Вербовщик закинул дальний край кошмы на девушку и старательно подоткнул со своей стороны, превращая ее в подобие кокона. Потом набросил на себя свою сторону полотнища из мягкого войлока и, довольный, вытянулся во весь рост.
— Лесослав, ты чего? — не поняла девушка.
— Чего? — Ротгкхон тоже не понял ее вопроса.
— Ну… Мы же муж и жена. У нас теперь брачная ночь. А ты отворачиваешься.
— Да, день получился длинный. Бортовой системный был на пару часов короче. Хорошо хоть до завтра нас никто не побеспокоит. Давай отдыхать.
— Почему отдыхать? — полувылезла из кокона Зимава. — Ты же мне муж! Тебе ныне отдыхать рано.
— Я очень устал…
— Нет, подожди… — Она за плечо повернула вербовщика к себе. — У мужа есть супружеские обязанности, а не просто ночью поспать. Хотя, погоди… Ты ведь леший… Наверное, ты просто не мужчина? Ты не понимаешь, кто такие женщины? Ты не способен быть мужем?
— Да все я могу! — не выдержал Ротгкхон. — Но ведь и ты тоже должна понимать… Пойми, близость мужчины и женщины — это не просто оплодотворение яйцеклетки. Когда двое сливаются воедино, когда проваливаются в сладкое безумие, когда забывают обо всем ином в мире, когда сливаются своими душами и желаниями, когда открываются полностью, без остатка, без жалости, когда готовы на все ради своего избранника, — перевел он для Зимавы слова из учения четвертого друида, — это должно быть высшей степенью желания и доверия. Избранник должен страдать таким безрассудством сердца и души, перед которым невозможно устоять. Только тогда таинство рождения новой жизни превратится в чудо, ради которого можно творить и разрушать миры. Иначе это всего лишь физиология. Жалкое опошление великого дара, завещанного нам Создателем. У нас с тобою уговор: ты получаешь достаток и мужа, взамен ты хранишь мою тайну. И ничего более. Я могу платить золотом, вещами, временем, удовольствиями, знанием. Но я не торгую своей душой.
— То есть… То есть ты просто меня не хочешь? Я кажусь тебе некрасивой? Слишком старой?
— Ты так ничего и не поняла. — Лесослав вздохнул и отвернулся, накрыв плечо краем кошмы.
Но Зимава поняла. Она поняла, что на миг перед ней приоткрылось нечто томительное и недостижимое, нечто таинственное и возможное только в волшебном мире леших и берегинь, но недоступное простым смертным. Этот миг просочился в ее сердце маленькой горячей каплей и заставил его дрогнуть и полыхнуть.
Учение четвертого друида никогда не было бы признано таковым, если бы не умело намертво выжигать души своих жертв.
На недавно скошенном лугу за Кожемятьим ручьем большая дружина Мурома с самого утра занималась пешим боем. Тут самым важным было не умение мечника, не храбрость или решительность — а спокойствие и привычка ощущать рядом плечо друга. Отроки и новики, еще не успевшие впитать в плоть и кровь привычку смыкать щиты, держать строй, ходить в ногу — раз за разом собирались в линию, укладывая правый край круглого щита на левое плечо товарища, а левым плечом упираясь в край своего, и так, плотной единой стеной, двигались в разных направлениях: наступая, поворачивая, пятясь, не оставляя при этом противнику ни единого шанса дотянуться острием клинка или копья до живой плоти.
Во время занятий на них постоянно нападали самые опытные и умелые из бояр и дружинников, пытаясь уколоть, оттянуть топориком верхний край щита, толкнуть нижний, порвать строй, разорвать тонкую линию.
