Повесть о Ратиборе, или Зачарованная княжна-2 - Фортунская Светлана (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
С другой стороны, все в этой жизни должно быть уравновешено: тоже закон природы, закон сохранения чего-то там, не помню чего. То есть если где-нибудь чего-нибудь убудет, где-нибудь чего-нибудь обязательно прибудет. Так что на всякий хороший поступок должен обязательно приходиться скверный.
Хотя нет — у каждого своя карма. Вот Жаб, к примеру — он вообще поступков не совершает, ни дурных, ни хороших. Отправление физиологических потребностей, как то: сон, еду, вывод продуктов жизнедеятельности из организма, а также обсуждение с Рыбом всяких мелких деталей нашего быта, и даже мелкое жабье злопыхательство — это все поступками не назовешь. Зато его карма — попадать в неприятности. Если Жаб когда-нибудь окажется в Нью-Йорке и будет идти мимо высокого-высокого небоскреба, то с крыши этого небоскреба обязательно упадет маленькая-маленькая гаечка и обязательно угодит в нашего Жаба, но не в макушку, а рядом — в плечико или даже в пальчик. Потому что кроме кармы у Жаба еще и удача есть — только немножечко корявая.
А у Рыба карма — оставаться в стороне от событий и умирать от любопытства. Он же вечно на кухонном подоконнике, в своем аквариуме; хорошо, когда что-то происходит именно в кухне! Однако он всегда в курсе всех дел — чудом каким-то. Или подслушивать навострился?
Но — живет себе и живет, кушает хлебушек или чем там его кормит заботливый Домовушка, изредка просит поменять ему воду и ведь не скажет по-мужски: «Эй, Домовой, мне воду пора менять!», нет, он пошлепает губами, пустит пару пузырей и промямлит: «Что-то вкус у моей воды какой-то не тот… затхлостью отдает, мне кажется…» — тут Домовой спохватится, подхватится, забегает с ведрами — как же, забыл про Карасика! Неладно-то как!
И Карась себе плавает от стеклянной стенки к стеклянной стенке или висит в своем подводном гроте и думает свои философские думы. Но с плодами раздумий никого не знакомит. Так что вполне возможно, что вовсе не думы он там думает, а просто дрыхнет. Или мечтает. И никто ему ничего не говорит, и по темечку его клювом никто за безделие и за лень не долбает…
Даже завидно мне стало. На одну минуту.
Потому что лично я от такой жизни бы сдох.
Нет, пусть лучше я буду мокнуть под дождем во время прогулок, получать тумаки от Ворона и изнывать от непосильного умственного труда при заучивании заклинаний, но зато моя сфера обитания будет немножко шире, чем кубометр водопроводной воды в стеклянном кубике… Извините, параллелепипеде.
Хотя по очень большому счету, да нет, даже и по не очень большому счету! Не будем брать масштабы Вселенной или нашей планеты, или материка с континентом, пусть наш счет будет скромным — мы ограничимся рамками одной только нашей державы: в масштабах нашей необъятной Родины два смежных двора, четыре чердака и соответственно четыре подвала — это разве не то же самое, что кубометр воды в стеклянном ящике?
Все в этой жизни относительно, друзья мои, и степень свободы всегда выражена конечным числом.
На тот момент, поскольку мою помощь в посещении шкафа Домовушка отверг категорически, степень свободы у меня была достаточно высока — я был волен лежать на мягкой вышитой подушечке, размышлять о карме, Жабе, Рыбе, Чайнике…
О Чайнике — потому что Чайник, наш новый домочадец, стоял передо мной на столе и боязливо побулькивал. И жался к стеночке.
Домовушка, перед тем, как отправится за Лёней и Псом (и младенцем, разумеется), притащил Чайника и поставил на стол. И сказал:
— Ты, Кот, смотри! Только попробывай! Будешь луплен, аки Сидора коза! — и умчался, топоча валенками.
«Попробывай», в смысле «попробуй» — это Домовушка намекал на валерьянку. В Чайнике валерьянка оставалась. И пахла.
Это, думаю я, была попытка натренировать меня на умение держать себя в лапах: я тут сижу. А она тут пахнет. А я не должен поддаваться своим кошачьим инстинктам. Я должен терпеть и крепиться. И не пытаться извлечь содержимое из Чайника. А она пахнет. Пусть очень слабо — за ночь повыветрилась, или же частично была Чайником употреблена. Но пахнет. А я тут сижу…
— Слушай, Чайник, — сказал я, — ты бы хоть носик к стенке отвернул! Дышишь тут на меня валерьянкой! Я же не железный!
Чайник что-то обижено булькнул, но повернулся ко мне задом.
Да, Чайнику с кармой не повезло. Привела его карма эта бездушная в нашу квартирку, попался он под мою неопытную лапу — и вот вам, пожалуйста, результат. И — заметьте! — я опять ни в чем здесь не виноват! Ворон, его премудрейшее преминистерство, со своими указаниями, ценными и руководящими; количество особей, попавших под воздействие магии; усталость после стольких событий этого многотрудного дня — нет, никак нельзя меня винить, никак! Все карма, одна только карма виновата!
Придя к такому выводу и окончательно простив себя, я изрядно повеселел. Меня уже не тревожили ни нарекания Ворона — да, я недоучка! А как я могу не быть недоучкой? Лада вон почти что сто лет магию изучала, а я всего-то года три, и то неполных!
И обида Домовушки больше не царапала мне совесть — подумайте, какая цаца! Темная магия ему померещилась! Тараканом я его назвал — тоже мне, оскорбление! Таракан он и есть, и происхождение у него тараканье. С каких это пор назвать таракана тараканом является оскорблением? Это простая констатация факта!
А люстра — я что ее, люстру эту, разбил? Не разбил. Я только немножко на ней покатался. А висюльки привесить — это же раз плюнуть, два раза в год мы это проделываем: снимаем, моем, а потом цепляем обратно.
И потом, я ведь тоже могу обидеться. А что? Меня не поняли! Меня незаслуженно обвинили в различных проступках, и даже в преступлении, а заслуженную похвалу — зажали! Полное право имею обидеться!
Но настроения обижаться у меня не было. А было настроение поваляться на подушечке, подремать после пусть не очень вкусного и не очень сытного, но питательного и полезного завтрака, расслабиться после напряженного рассветного бдения — шутка ли, перелопатить гору конспектов, исписанных круглым красивым, но не всегда понятным почерком Лады! — даже, может быть, спеть что-нибудь милое и уютное, колыбельную какую-нибудь…
Ага, как же! Дадут тут подремать! Или спеть!
Чайник этот тут перед носом стоит, булькает и благоухает валерьянкой, Ворон по жердочке-насесту топчется взад-вперед, Жаб шебуршится в своей миске, бормочет что-то и шуршит новыми перьями, Петух, которого разбудили в неурочный час, поквохтывает и поклевывает что-то с пола…
А там и Домовушка прибежал, и голодный Пес за ним, и Лёня, с младенцем Егорушкой, в руке — у Лёни нашей теперь стали такие ручки, что Егорушка запросто помещался у нее на ладони.
Лёня была задрапирована в обрывки купального халата — один обрывок обернула вокруг бедер, а другой завязала на груди — типа топик без бретелек.
Домовушка сразу засуетился, собирая завтрак для Пса и Лёни — для Егора у него была уже подогрета бутылочка с молочной смесью. Я сказал:
— Эй, Домовой, убери Чайник у меня из-под носа! Он воняет валерьянкой!
Домовушка внимательно посмотрел на меня, всплеснул лапками:
— Ну вот, снова-здорово! Глазки окосели, в разные стороны глядят! Ворон, голубчик, твое премудрейшество, как же ты не доглядел-то?
— Забалдел наш котяра снова! — злорадно квакнул Жаб со своего подоконника. Злорадно, но и завистливо.
— Да он ни сном, ни духом! — возразил Ворон. — Я следил за ним — он смирно лежал на своей подушке и клевал носом.
— Он нанюхался, — сказал спокойный товарищ капитан Паук. — Есть такой способ употребления наркотических веществ.
Ай, да валерьянка! Позабористей анаши — для слабого котиного организма!
Однако вам никогда не догадаться, что сделали эти заботливые садисты потом.
Домовушка, этот запасливый Домовушка, порылся в своей аптечке (а у него не аптечка, а просто кладезь и сокровищница!) и вытащил ампулу с нашатырным спиртом.
И они разбили эту ампулу прямо перед мои нежным носом, и я так нанюхался, что три минуты из глаз моих текли слезы, а потом еще добрый час в глотке свербело, как при ангине.
