Бремя удачи - Демченко Оксана Б. (первая книга .TXT) 📗
– Чего мне не хватало после нашей грызни и окончательного разлада, Лева, так это дымного духу, – по мере сил мирно буркнул Потапыч, распахивая дверь кабинета и ныряя в голубоватое облако запаха дорогих новосветских сигар.
– На дым пока деньжат не жаль, – усмехнулся бывший друг. – Не хватало сигарного запаха, так позвал бы меня да со мной и обговорил дела. Но ты ж заматерел, ты ж удачу за хвост схватил и благодеяний старых друзей не помнишь…
– Это ты что брякнул, грива облезлая? – без особой злости рыкнул Потапыч, рухнул на диван и недружелюбно уставился на Льва. – В долговую тюрьму меня твоими благодеяниями упекли по молодости, помню. Жене моей первой о загулах моих тоже не чужие благодетели рассказывали, и это помню. Я, Левушка, ничуть на память не жалуюсь. Ежели сомневаешься, могу кому след предложить наше прошлое встряхнуть от пыли и учесть долги наново. Только за тем ли пришел? Ох не зли меня, Лева. Сидишь на своих рельсах, монополию на производство захапал и нового видеть не желаешь. А потом и это мне в упрек поставишь, когда я броню у франконцев куплю. Твоя-то, угорской выделки, хуже картона. Отчеты читал? Или все недосуг, опять бабы новые, а мысли старые?
Соболев неторопливо осмотрел тлеющую сигару, выдохнул дым колечком и проследил, как оно растворяется, теряет форму. Немного успокоился и покосился на бывшего компаньона:
– Бабы – они и есть бабы, чего в них нового? Долги – и того скучнее. Денег хочешь – а подавись, отдам. Может, и был должок, пустяшный. Не в деньгах дело. И не тебе, Мих, попрекать меня неблагодарностью. Восемнадцать лет назад ты ограбил меня. Все. Точка. Из долговой ямы вылез, я сперва и не понял как… Я тогда добрее был. Моложе. Глупее. Пятеро сыновей и девок без счета – да я не знал, как деньги делить! Но ты все отнял. Все! Удачу мою прибрал и черный глаз на дело мое пустил.
– Ты святой водичкой покропи головку, Лева, – участливо посоветовал Потапыч. – Мозги поостынут. Какой глаз? Какая, к чертям лохматым, удача? Пить надо меньше, детей до воровства и разбоя не допускать. А коль попались, не выгораживать так, что весь уезд берет немое изумление.
Тишина повисла надолго. Синий дым плыл в ней и скручивался волнами раздражения, ткал знакомые обоим узоры прошлого, призрачные, канувшие в небытие. Потапыч вспоминал молодость. Себя, склонного рычать и бахвалиться силой, козырять при случае дружбой с Соболевым, уже тогда купцом первой гильдии, единственным наследником семейного достояния, столь великого, что Угорский уезд порой именовали Соболевским. «Ты – лев, я – медведь, вдвоем всю страну сомнем, под себя подтянем да поделим», – кричал по пьяни Потапыч, которого тогда еще не звали «Сам» и «Большой»… А Лев – стараниями предков и отчасти своими усилиями – уже был «стальным императором», «пушным князем» и «бароном в лесопоставках». Достиг бы и большего. Но пил без меры и разбойничал так, что вместо развития тратил средства на подкуп столичных дознавателей, которых то и дело присылали разбирать жалобы и доносы. Однако все в прошлом… И к чему ворошить его?
– Кедровой настоечки не желаешь? – мирно предложил Потапыч. – Лева, ежели ты с чем пришел, так уж не молчи. Не вижу в попреках соли настоящей, один дым. Только сигарам ты верен, все те же, новосветские, вишневая отдушка… Иное из прошлого ты насквозь предал и пропил.
– Я все сказал, – ровно и негромко отозвался Соболев. – Верни мне то, что отнял. Мою семью и мою удачу. Я не прошу невозможного: воскресить сыновей, сгинувших по черной невезучести. Но что взял не по совести – возверни. Только помня прежнее, я и пришел сам сказать это. И знай твердо: не отдашь – своей семьи лишишься. Денег-то у меня хватит и без везения, чтобы твоих в дальний путь собрать.
Потапыч снова помолчал, подошел к шкафу и добыл настойку. Выставил на столик, набулькал себе в хрустальную рюмку и без спешки выпил. Подышал, посопел и снова глянул на бывшего друга:
– Лева, я вижу, что тебе очень плохо, но совсем не понимаю сказанного. Мы должны разобраться. Иначе я тебя просто пристрелю, как бешеных стреляют. Моя семья – святое. Не тронь. И думать о том не моги. Не рычи, сказывай толком и внятно: что ты зовешь удачей и в чем твоя утрата? Словами объясняй, без намеков. И без этого «ты сам знаешь». Не знаю. Но хочу понять, покуда еще не озверел от намеков гнуснейшего свойства.
Соболев кивнул, вроде бы даже охотно, и без усилия начал говорить. Снова о давнем. Как он гулял и как портил баб, как весь уезд его боялся и как в городах иной раз отменяли балы, заслышав о приезде Льва. Как воровал он девиц и потом бросал, заткнув рот родне угрозами и деньгами. Как из лесу с охоты приволок северянку и год с ней жил, пока не сбежала.
– Все твердили, что я помешался, – морщась и кроша сигару, вспоминал Соболев. – Законная жена не нашей веры. Захотела, чтобы шаман совершил обряд, и я притащил ей шамана. Пожелала, как дома, жить – я ей чум посреди залы выстроил и лаек развел. Чего ей не хватало? Пить запретила – не пил. Пальцем не тронул, пылинки сдувал… Волосы у нее лесом пахли. Я сигары не курил, чтобы…
Рука смахнула табачный сор на пол, Соболев добыл новую сигару, срезал кончик и раскурил. Молча и зло загасил, снова взялся ломать.
– Лева, так я же всех на ноги поднял, мои искали ее, как и твои, – возмутился Потапыч.
– Суетился ты знатно, я даже не усомнился, – прищурился Соболев. – Утешал меня и того усерднее. Один ты и верил, что я не с тем Рату ищу, чтобы за побег ей отомстить. Она была вот такая маленькая, как у них язык повернулся сказать, что я ее удавил?
– Довел уж точно ты, – буркнул Потапыч, сходил за второй рюмкой и налил в обе. – Насильно мил не будешь, я тебе твердил: отпусти добром, сама вернется.
– Мне следовало внимательнее слушать не слова, а тон, – совсем тихо ответил Лев, не замечая налитой водки. – Я полагал, никто не знал, что жена моя в тягости. Лишь недавно разобрался. Ты ее смутил обещанием помощи, ты же людей снарядил на похищение. И дите прибрал.
Потапыч хотел что-то сказать, но Соболев резко выдернул из нагрудного кармана футляр с сигарами, добыл из него карточку и бросил на стол как последний неоспоримый факт обвинения. Хозяин дома неторопливо нащупал улику, перевернул и долго рассматривал, хмурясь и пожимая плечами. Собственно, только теперь и заметил: Береника фон Гесс чем-то вполне отчетливо напоминает северянку Рату – сумасшедшую, мучительную, нездоровую и навязчивую любовь Соболева… Фотокарточка явно была добыта в редакции одной из газет. Такие снимки, отобрав самые невыгодные для изучения, незапоминающиеся, передают туда из ведомства Корша. И вот получили неожиданный итог правильной и грамотной работы: богатейшего «отца» в стране, если учесть состояние, земли и заводы…
– Лев, Беренике восемнадцать с небольшим, она старше, чем могла бы быть твоя дочь, – почти виновато выдавил Потапыч. – Понимаешь? И нашел ее не я. Скорее уж так: я ее чуть не угробил.
– У тебя еще много иных способов оградить себя от виновности, – отмахнулся Соболев.
– Лев, я не желаю проверять, как далеко ты способен зайти в безумии, – забеспокоился Потапыч. – Ты до сих пор помнишь ту северянку. И тебе нужна ее дочь, непременно живая. Это я понимаю. Три сына погибли из-за разбоя, четвертый спился и мало похож на человека. Пятого бабы наградили тем, от чего ты, черт ловкий, увернулся, хоть и куролесишь по сей день без меры… Лева, я вижу только один способ все разрешить. Фредди!
На сей раз Большой Мих взревел в полную силу легких. Дом ненадолго притих, затем по коридору простучали каблучки. Фредерика распахнула дверь и возмущенно охнула, пытаясь прогнать синее облако дыма, прущее из кабинета. Пробежала к окну, распахнула его и села на подоконник, отмахиваясь от клубов дыма и глядя на мужа.
– Фредди, ты Леву знаешь?
– Я с дерьмом не общаюсь, – ровным, исключительно безразличным тоном сообщила Фредерика. – Если я прошу о помощи старого друга семьи, оставшись без средств и имея на руках умирающего сына, я прошу один раз. И забываю, как звали.
