На пересечении (СИ) - Шерола Дикон (книги .TXT) 📗
— Что глаза пялишь, щенок? — рявкнул Гамель, окончательно разозлившись. — Думал, Родон поставит начальником стражи какого-нибудь неотесанного болвана? Просчитался, да? А теперь слушай меня, сынок: я не буду сечь тебя на главной площади или привязывать к позорному столбу на потеху толпе. Скажу, что пожар произошел случайно. Но лишь потому, что ты расстроен, и мне тебя жаль, пустоголового дурака. А вот за твою несдержанность отправлю тебя ночевать в подземелья. Чтобы подумал над своим поведением и потренировался в темноте, как разговаривать со старшими по возрасту и званию. А с твоей сестрой я сам разберусь. Толку от тебя всё равно никакого.
— Будьте вы прокляты! — закричал юноша и попытался ударить Инхира кулаком. Но и здесь начальник стражи превзошел его, мигом скрутив и поставив подле себя на колени.
— Я и так уже проклят, мальчик, — прохрипел Гамель. Он выволок буйного посетителя за порог кабинета и передал первым попавшимся стражникам, чтобы те оттащили его в подземелья.
Было глубоко за полночь, когда Гимиро проснулся от какого-то то ли скрипа, то ли лязга. Прислушавшись, он различил звук, похожий на тот, который издает металл, когда его волокут по каменной поверхности. Затем он услышал, как что-то железное с грохотом упало на пол. И в тот же миг дикий крик ужаса эхом прокатился по подземельям.
Темница представляла собой башню, которая уходила глубоко под землю, поэтому Гимиро не мог знать, что на других этажах подобные крики повторялись еще три раза.
IV
Ночи в маленьких городках славятся своей молчаливостью. Именно в это время суток местные жители предпочитают не только спать, но и не слышать, не видеть и желательно не разговаривать. Ближе к полуночи улицы стремительно сбрасывают с себя шкуру людской суеты, после чего по обнаженной брусчатке начинают разгуливать суеверия. В эти часы снаружи остаются разве что пьяницы, о которых не будут скорбеть даже винные лавки, да сумасшедшие вроде полоумного Игши. Разумеется, нельзя не упомянуть и городскую стражу, которая якобы должна следить за порядком на улицах, отчего трактир «Подкова» прекрасно позволял совмещать приятное с полезным: здесь тепло, особо отзывчивые женщины, и в случае проверки всегда можно найти какого-нибудь дебошира. Дебоширами этими чаще всего оказывались спящие под лавками выпивохи, которые имели неосторожность вырубиться раньше, чем дошли до собственного дома, и на которых проще всего повесить придуманное обвинение.
Когда же в городке на самом деле случалось нечто необычное, разговоры стражи с местными жителями практически никогда не приносили пользы. Люди разом становились слепыми, глухими и крайне молчаливыми. Каждое слово нужно было буквально соскребать с языков свидетелей, отчего расследования Инхира Гамеля сильно растягивались по времени. Начальник стражи не любил заниматься той работой, которую был в состоянии перепоручить, но ситуация с пропавшей Лавирией Штан вызвала у него неподдельную тревогу. Ее брат-близнец за считанные секунды умудрился уничтожить внушительных размеров комнату, и Гамель не мог игнорировать тот факт, что похитителя скорее всего заинтересовали именно способности девушки. Лавириа не уступала своему брату в мастерстве, отчего можно было предположить, что пропавшая все еще жива и дожидается своей участи в подвале какого-нибудь неприметного дома. Мысль о том, что девушка попросту ушла из города, отпала, как только Инхир получил доклад от своих дозорных: за это время ни одна женщина за черту стен не выходила.
Ближе к рассвету Гамель решил вернуться домой, чтобы позволить себе поспать хотя бы несколько часов. Этот день вымотал его настолько, что мужчине не верилось, что солнце вообще когда-нибудь зайдет за горизонт. Однако ночь долгожданного отдыха так и не принесла. Затраченное на поиски пропавшей время не окупилось, а первые лучи рассвета швырнули в лицо Гамеля такую новость, что даже он не мог не содрогнуться.
Дагль Иклив, бледный, как призрак, встретил начальника стражи у входа в темницы. Прежде чем заговорить, он несколько раз судорожно сглотнул, точно пытался вытолкнуть из одеревеневшего горла хотя бы приветственное слово. Обычно спокойные глаза Дагля теперь лихорадочно блестели, и в их глубине Гамель впервые прочитал неподдельный ужас.
— Как это случилось? — резко произнес Инхир, смерив подчиненного уничтожающим взглядом. Единственный человек, в чьи смены никогда ничего не случалось, был Дагль, но именно в этот проклятый день даже он умудрился принести дурные вести.
Вместо того, чтобы произнести хоть что-то внятное, Дагль лишь растерянно смотрел на своего начальника. Он снова сглотнул и облизал пересохшие губы, будто надеялся, что на них еще остались крошки вчерашних слов.
— У меня… — начал Иклив и тут же прервался, чем вызвал у Гамеля новую волну раздражения.
— Не мямли, солдат!
— У меня нет объяснения, господин начальник. У такого… Не бывает объяснений.
Инхир не верил своим глазам. Обычно собранный и невозмутимый, теперь Дагль напоминал испуганного ребенка, который заглянул в лицо своему кошмару. Мысленно выругавшись, Гамель оттолкнул от себя солдата и стремительно спустился вниз по лестнице, желая увидеть произошедшее лично.
Позже начальник стражи с трудом вспомнит, как добрался до подземелий, но то, что он в них нашел, запомнилось до мельчайших деталей. Увиденное буквально впечаталось в мозг и еще долгое время сочилось в памяти подробностями, словно гнойная рана.
В нескольких камерах от той, где был заперт Гимиро Штан, содержался не кто иной, как Зеинд Клоеф, более известный в городе под кличкой Рубило Кло. Свое громкое прозвище он получил за то, что среди местных лесорубов лучше всех управлялся с топором, и объемы проделанной им работы могли поразить даже самых опытных работников. Зеинд представлял собой крепкого рослого мужчину с темной от загара кожей. Глаза его были голубыми, а в сочетании с черными волосами казались особенно светлыми. Среди женщин он пользовался популярностью, вот только сердце его не принадлежало ни одной из них.
Несмотря на свой внешний вид, Зеинд не искал быстрых связей. Напротив, он предпочитал опыту невинность, отчего юная Шаоль Окроэ представлялась ему весьма лакомым кусочком. Девочка эта, по его мнению, была что надо: белокожая, тонкая, хрупкая, практически невесомая. Она напоминала ему ландыш, который буквально пах свежестью и невинностью, и этот самый ландыш ему не терпелось сорвать. Наверное, в этом году Клоеф даже решился бы предложить ей руку и сердце, если бы не небольшой спектакль, шутливый настолько, что стало совсем не смешно. То, как после сценки Шаоль бросилась прочь, и как другие мужчины грязно прикасались к ней, вызвало у Зеинда приступ ярости.
Однако гнев его был направлен только на юную Окроэ, которая каким-то образом позволила всему происходящему совершиться. Девушка, которую Клоеф считал невинной, оказалась не лучше трактирной девки, которую могли хватать все, кто хотел испачкать ладони. И тогда Зеинд решил, что он тоже не прочь испачкаться. Выпитый алкоголь только добавлял ему решимости, а веселые подбадривания друзей-лесорубов еще больше горячили кровь.
Теперь же кровь Зеинда остыла и свернулась, а его тело представляло собой фарш из костей и плоти. Привыкший ко многому Инхир почувствовал приступ дурноты, глядя на то, что когда-то именовалось человеком. Зеинд Клоеф оказался зарублен топором, причем тот, кто это совершил, был явно безумен. Куски тела валялись по всему периметру камеры, кровь окрашивала пол бордово-коричневыми лужами, но самым страшным выглядело лицо убитого, чьи глаза в ужасе вылезали из орбит.
Судорожно сглотнув, Инхир отвел взгляд и посмотрел на стоящего рядом Дагля.
— В остальных трех камерах? — тихо спросил он.
— То же самое, господин начальник.
— Проклятье! — это единственное, что смог произнести Гамель. У него никак не укладывалось в голове, что кто-то мог совершить такое с людьми, которые и так были приговорены к смертной казни через повешение. Родон лично подписал приговор и объявил о нем в своей речи на кладбище. Но, видимо, кто-то так и не смог дождаться…
