Дань псам (ЛП) - Эриксон Стивен (библиотека электронных книг txt) 📗
А по дороге, мимо колонии прокаженных к западу от города, усталый вол и усталый старик влекут тяжелую телегу, и в ней лежит обернутая в парусину фигура — видны лишь истрепанные сапоги.
Впереди маячат ворота Двух Волов.
Хватит висеть. Сложите оба крыла и падайте в тучу жужжащих мух, к животной теплоте, сладкой и кислой, к музыкальной замкнутости покрытого пятнами мешка.
Старик медлит, вытирая пот с высокого, украшенного россыпью бородавок и прыщей лба; у него болят колени, а в груди словно застыла жаба.
Последнее время он возит трупы день и ночь. Или так кажется? Каждое тело делает его старше, и бросаемые на вола взоры окрашиваются невольной неприязнью, то более, то менее сильной — как будто животное следует пристыдить за… что-то, хотя он сам не знает за что.
Двое стражников у ворот привалились к стене, прохлаждаясь в тени, пока ее не унесло движение дня. Заметив торчащие сапоги, один из солдат сделал шаг навстречу: — Стой.
— Гражданин Даруджистана, — сказал старик. — Убит на дуэли Советником Видикасом.
— Там за стеной полно кладбищ и ям, нам не нужно трупов…
— Он приказал отослать его к друзьям — к друзьям убитого, то есть.
— А, понятно. Тогда проезжай.
Город был полон людей, однако вол легко находил дорогу, ибо всякий инстинктивно отстранялся, чаще всего не понимая почему. Вид мертвеца заставляет вздрогнуть, мысли летят пыльными смерчами: «это не я — видите разницу между нами? Это не я, это не я. Я его не знал и никогда уже не узнаю. Это не я… но… это мог быть я.
Так легко оказаться на его месте».
Выставленная напоказ смертность подобна пощечине, подобна шоку от удара. Каждому из нас нелегко перебороть себя, натянуть духовные доспехи, увидеть труп как труп, объект неприятный, но легко устранимый. Солдаты и гробовщики пользуются мрачными шутками, чтобы отогнать простой, сырой ужас перед каждодневным зрелищем, перед очевидностью. Это редко когда помогает. Душа всего лишь уползает прочь, раненая, покрытая шрамами, лишившаяся мира и покоя.
Солдат идет на войну. Солдата приносят домой. Если бы вожди понимали весь масштаб вреда, причиняемого подданным, они никогда не посылали бы их на войну. Если же они понимают, но все равно посылают, утоляя жажду власти — пусть подавятся они награбленным богатством раз и навеки.
Ах, круглый человек отвлекся. Простите вспышку необузданной ярости. Друг лежит в телеге, завернут в саван. Смерть проторила путь. Простите.
Наконец-то старик добрался до места назначения, остановил вола напротив дверей, ударив палкой по хребтине. Наскоро стряхнув пыль с одежды, направился в «Феникс».
Уже поздняя ночь. Он ковыляет к столику, привлекая внимание одной из служанок. Заказывает кружку крепкого эля и завтрак. Желудок важнее дел. Труп никуда не денется, не так ли?
Он не знал, любовь ли это; он подозревал, что так не понимает смысла этого слова. Но нечто внутри Резака чувствовало себя… сытым. Чисто физически, после всяческих прыжков и катаний в потной постели, жаркого дыхания в лицо, запаха вина и ржавого листа. Или это вкус запретного плода, который он вкусил ночью, словно летучая мышь — нектар цветка? Если так, он должен был бы ощутить «это» и со Сцилларой, ведь ее постельные умения далеко превосходят навыки Чаллисы, чей голод нашептывает о ненасытной страсти, отчего любовные игры превращаются в неистовый поиск — и сколько бы раз она не содрогалась в оргазме, голод ее не знает насыщения.
Нет, с ней как-то по другому. Он гадал, не происходит ли новое чувство от измены, которую они совершают раз за разом? Замужняя женщина, добыча пошляка. Стал ли он таким пошляком? Резак считал, что стал, хотя и не желает сделать карьеру записного соблазнителя, похитителя чужих жен. И все же есть тут чувство, особенное чувство темного наслаждения, дикарского восторга. Глядите, как соблазнительны бывают подобные жизненные пути.
При всем при этом он не желает порхать от одного адюльтера к другому. Что-то в душе жаждет прекращения — или, скорее, продолжения: долгой любви, совместной жизни, взаимного утешения и комфорта. Он не готов выбросить Чаллису через недельку и найти новую любовницу. Он — внушал себе Резак — не Муриллио, с наработанной легкостью порхающий из спальни в спальню. Поглядите, куда это его привело: чуть не убит пьяным соперником.
О да, в этом кроется урок. Похоже, даже Муриллио наконец его выучил, если верны слухи о его «отставке». «Как насчет меня? Я выучил урок? Вряд ли. Я снова иду к ней, снова падаю в измену. Иду к ней так жадно, так отчаянно, как будто мы стали точными отражениями друг дружки. Я и Чаллиса. Рука об руку — в бездну.
Ведь вдвоем падать веселее, не правда ли?»
Ничто не помешает Горласу Видикасу свершить отмщение. Он будет в полном праве, выследив их, убив… и какая-то часть Резака не желает осуждать его за это.
Он думал так, проходя переулком к складу; но мысли вовсе не мешали ощущать предвкушение. Обнять друг друга, желание лихорадкой пылает на устах, в сердцах, в чреслах. Вот доказательство утверждений неких ученых, будто человек — это животное, умное, но все же животное. В людях не хватает места для мыслей, для разума. С первым объятием сама идея «последствий» истончается и улетает призраком. До следующего раза. Важен лишь миг.
Он не пытался изменить внешность, скрыть цель пути; он отлично знал, что жители ближайших домов следят за ним, и в глазах блестят зависть, негодование и насмешка (в равных дозах). Так же они несколько мгновений назад следили за Чаллисой, хотя при ее виде похоть, скорее всего, поборола все прочие эмоции. Нет, они ведут себя нагло, и это добавляет эротизма.
Разгорячившись, он не сразу отыскал ключ от двери конторы. Войдя, сразу ощутил запах ее духов в пыльном воздухе. Дальше, через контору и извилистые коридоры складов, на ступени деревянной лесенки, ведущей на чердак…
Она, должно быть, услышала шаги, потому что уже стояла в проеме двери.
Что-то в ее глазах остановило его.
— Ты должен меня спасти.
— Что случилось?
— Обещай, что спасешь, любимый. Прошу!
Он с трудом сделал шаг. — Конечно. Обещаю…
— Он знает.
Жар желания испарился. Он ощутил холод в кишках.
Чаллиса подошла поближе; на ее лице было какое-то сложное выражение… когда он расшифровал его, холод превратился в лед. «Она… возбуждена».
— Он убьет тебя. И меня. Он нас обоих убьет, Крокус!
— И это его право…
В глазах вдруг вспыхнул ужас. Она не сразу смогла отвести взгляд. — Может, у тебя нет проблем с умиранием, — прошипела она, возвращаясь к постели, и снова повернулась к нему лицом. — Но у меня есть!
— И чего ты хочешь от меня?
— Ты сам знаешь, что делать.
— Что мы ДОЛЖНЫ сделать, — ответил он, — так это скрыться. Бери что сумеешь — и в бега. Найдем другой город…
— Нет, я не хочу оставлять всё! Мне нравится моя жизнь, Крокус!
— День или два назад, Чаллиса, ты лежала у меня в объятиях и мечтала о бегстве…
— Обычные мечты … не реальность. То есть мечта была не реальной, не жизненной… просто глупостью. Ты не можешь упрекать меня каждым словом, вырвавшимся после… соединения. Это старые грезы прорвались. Крокус, мы в беде. Нам нужно что-то сделать — и немедленно!
«Старые грезы прорвались, Чаллиса? Но ты так часто говорила, что любишь меня…»
— Он меня убьет, — прошептала женщина.
— Не похоже на того Горласа, которого ты описывала.
Она села на кровать. — Он встретил меня. Вчера.
— Но ты не рассказала…
Она качала головой: — Казалось, да, казалось, это обычные игры. Он сказал, что желает знать всё о тебе, и я обещала рассказать, когда он вернется… сейчас он на шахтах. А потом, потом, идя сюда… о боги, я вдруг поняла! Ты сам не видишь? Он расспрашивал о человеке, которого решил убить!
— Итак, он решил убить меня. Как насчет тебя, Чаллиса?
Она оскалила зубы в гримасе столь зверской, столь грубой, что Резака затрясло. — Я же сказала, что поняла. Сперва тебя. Потом он вернется ко мне и расскажет, что сделал с тобой. Во всех подробностях. Каждое слово станет проворачивать как нож — пока не достанет настоящий нож. И перережет горло. — Он подняла голову. — Ты этого ждешь? Моя смерть не важна тебе, Крокус?
