Волшебный корабль - Хобб Робин (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Уинтроу прокашлялся. Никто не обернулся в его сторону, и все-таки он заговорил:
— А что не идут покупатели? В другом бараке я видел, как они ходили между закутками, выбирали невольников…
Ему ответил тот неряшливый парень.
— Ты, наверное, сидел поблизости от «расписных», — проговорил он тоном бесконечной усталости. — Тех ведь почти всегда продают за столько, сколько первый же покупатель предложит. Умелых невольников покупают работные дома, чтобы потом сдавать их в аренду. Поэтому таких продают с торгов, и работные дома наперебой взвинчивают цену, стараясь заполучить выгодного раба. А новых рабов… — тут у него тоже почему-то запершило в горле, так что настал его черед откашливаться. Он продолжил с заметной хрипотцой в голосе: — Новых рабов вроде нас тоже выставляют на торги. Это называется «закон милосердия»… Может, тебя придут выкупать родственники и друзья, чтобы отпустить потом на свободу. Знаешь, меня это забавляло когда-то… Мы с приятелями любили ходить на такие торги. Мы даже делали ставки… Нет, не для того, чтобы купить — просто уж очень смешно было смотреть, как чьи-то папаши и братья заливаются потом, беспокоясь, что денег не хватит… — Он снова прокашлялся, потом отвернулся в угол загона и буркнул: — В жизни не думал, что сам сюда попаду…
Уинтроу тихо предположил:
— Быть может, твои приятели тебя выкупят…
— А не заткнулся бы ты, пока я тебе зубы не пересчитал? — неожиданно зарычал на него парень, и Уинтроу понял: нет, за этого не вступится уже никто, ни семья, ни друзья. Да и за остальных, судя по их виду, — тоже. Одна была женщина уже в годах. И лицо у нее выглядело так, словно еще вчера ему было привычно улыбаться, а сегодня оно неожиданно ссохлось. Она сидела на соломе, чуть заметно покачиваясь. Еще здесь были двое мужчин, оба двадцати с чем-то лет, одетые по-крестьянски незамысловато. Они сидели рядом, молча, с пустыми глазами. «Братья? — гадал Уинтроу. — Друзья?…» Вторая женщина в загоне была возраста совершенно неопределенного. Она сидела скорчившись, плотно обхватив руками колени и сжав губы в прямую черту. И тоже смотрела в никуда суженными глазами… На губах у нее были язвочки — признак болезни.
Короткий зимний день уже клонился к закату, когда за новыми рабами наконец пришли. Пришли какие-то люди, которых Уинтроу никогда раньше не видел. У них были при себе короткие дубинки, они принесли с собой тяжелую длинную цепь. С рабов снимали кандалы — и тут же приковывали к этой цепи, составляя вереницу.
— Пошли! — сказал один из них, когда с приковыванием было покончено. Второй и вовсе не стал тратить слова — просто с силой ткнул Уинтроу своей дубинкой, чтобы двигался побыстрее.
Уинтроу по-прежнему испытывал величайшее отвращение при мысли, что вот сейчас его продадут, точно корову на ярмарке. Но он слишком устал от неизвестности, одолевавшей его эти последние несколько дней. Наконец-то наступала хоть какая-то определенность — пусть даже не в его власти было как-либо на нее повлиять… Он схватился за цепь и, шаркая закованными ногами, поплелся за остальными. Он жадно озирался кругом, но смотреть было особо не на что. Большинство закутков, мимо которых они проходили, уже стояли пустыми. Зато шум толпы становился все ближе… и вот, как-то вдруг, они оказались в открытом внутреннем дворике. Площадку окружали бараки для рабов, а посередине виднелся возвышенный помост, довольно-таки смахивавший на эшафот. Перед ним стояла толпа народа. Покупатели рассматривали предлагаемый товар, смеялись, лакомились напитками, обменивались мнениями, шутили… И покупали других таких же людей…
Обоняния Уинтроу коснулся запах пролитого пива и дразнящий аромат жирного копченого мяса. В толпе там и сям виднелись лотки разносчиков съестного. А за возвышением он увидел целый ряд станков для татуировки, и все были заняты.
«Кипучая деловая жизнь… — подумалось Уинтроу. — Бойко идет нынче торговля…» Вне всякого сомнения, иные из этих людей встали сегодня рано, предвкушая насыщенный день. Они с пользой провели время в городе, встречались с друзьями, вели переговоры о сделках… А потом заглянули на торги — развлечься, поглядеть, что хорошенького, быть может, раба справного присмотреть…
Некоторое время им пришлось топтаться у ступеней, что вели на помост, — там еще не закончили распродавать предыдущую вереницу. Сквозь толпу протолкалось несколько самых серьезных покупателей: они желали поподробнее рассмотреть новый товар. Кто-то громко окликал надсмотрщиков, расспрашивая о возрасте рабов, состоянии их зубов, прошлых похождениях. Надсмотрщики, в свою очередь, спрашивали рабов, — так, словно те не были способны услышать и понять непосредственно вопросы покупателей.
Вот кто-то поинтересовался возрастом Уинтроу…
— Четырнадцать, — ответил он негромко. Покупатель презрительно хмыкнул:
— А на вид нипочем не дашь больше двенадцати. Ну-ка, заверни ему рукав! — И, когда это было исполнено, удивился: — А мышцы-то ничего! Какой работе ты обучен, мальчик? Умеешь управляться на кухне? За домашней птицей ходить?
Уинтроу прочистил горло… «А кто я, в самом-то деле, такой?…» Ему говорили, что с умелыми рабами обращаются лучше. Что ж, будем извлекать из своего положения все возможные выгоды…
— Я проходил обучение, чтобы стать священнослужителем. Я трудился во фруктовых садах. Умею работать с цветным стеклом. Умею читать, писать, считать. И… еще я служил юнгой на корабле, — добавил он неохотно.
— Хвастунишка, — скривился покупатель. Отвернулся прочь и пояснил своему спутнику: — Трудно было бы обучать такого. Он воображает, что уже все постиг.
Уинтроу стал думать, что можно было бы на это возразить, но тут цепь резко дернулась, отвлекая его. Передние в его веренице уже поднимались на помост, и Уинтроу волей-неволей полез следом за всеми. То есть на несколько мгновений ему пришлось полностью сосредоточиться на крутых ступеньках под ногами и короткой цепи, соединявшей лодыжки.
А потом он занял место в ряду невольников, выстроившихся на залитом факельным светом дощатом помосте.
— Новые рабы! Свеженькие! Еще не набравшиеся дурных привычек — покупайте и сами их им прививайте! — начал разбитной малый, проводивший торги. Толпа ответила разрозненными смешками. — Вот они все перед вами — смотрите сами! К товару присмотрись, торгуйся и не скупись! Вот два отличных, крепких работника — пригодятся на ферме, в конюшне и в поле. Вот добросердечная бабушка, которая охотно присмотрит за вашими малышами. Вот женщина, повидавшая жестокое обращение, но кто сказал, что у нее впереди еще не осталось нескольких лет доброго здравия? И, наконец, вот двое мальчишек, ладных, здоровых, годных для любого учения. Ну, кто первый? Назначай цену за товар отменный! Не стесняйся, выкликай, просто руку поднимай!
И он обвел приглашающим жестом море лиц, смотревших снизу вверх на предлагаемый товар.
— Мэйверн! — прозвучал голос. — За старушку! Три сребреника!..
Голос был молодой, женский, и в нем звучала отчаянная надежда. Уинтроу нашел кричавшую в толпе. «Дочь? Младшая подруга?…» Старая женщина, стоявшая как раз рядом с Уинтроу, закрыла руками лицо — не то от стыда, не то просто боялась надеяться. Уинтроу успел удивиться, почему его сердце все еще бьется и не разрывается на мелкие части… Но тут он заметил в толпе нечто такое, отчего сердце, наоборот, ухнуло о ребра, перекувырнулось и зашлось бешеным стуком. Кайл Хэвен — его отец — выделялся в толпе благодаря высокому росту и светлым волосам, и показался Уинтроу маяком, ведущим домой, туда, где безопасно. Он стоял к Уинтроу спиной, обсуждая что-то с другим человеком…
— Отец!.. — завопил Уинтроу что было сил. Кайл Хэвен медленно повернулся к возвышению… и замер, явно не веря собственным глазам. Уинтроу рассмотрел рядом с ним Торка. Тот даже руку ко рту поднес в притворном изумлении… Один из надсмотрщиков немедля ткнул Уинтроу в ребра дубинкой и приказал:
— А ну, заткнись и стой смирно! Настанет и твой черед!
Уинтроу едва расслышал его и даже удара почти не почувствовал. Он видел только лицо отца, обращенное в его сторону. Он был так далеко — за бесконечным разливом человеческих лиц. Смеркалось, и Уинтроу не мог уверенно рассмотреть его выражение. Он просто смотрел на отца и творил молитву Са. Нет, он не шевелил губами, шепча святые слова. Он не произносил их даже мысленно. Это был просто вопль всего его существа: «Смилуйся!..»
