Primièra canso (СИ) - Светлая et Jk (серия книг .TXT) 📗

Младший - чадо инквизиций,

Прозванный слугой Христа,

Не желал хранить традиций

И не слушался отца.

Он сбежал за музой-жрицей,

Он оставил монастырь.

Из него не вышел рыцарь,

И забыт давно псалтырь.

Сочиняет небылицы

И поет в харчевне вам.

Знал маркиз, что сын - тупица,

И всему семейству срам.

У маркиза из провинций,

Жизнь, мессиры, непроста.

Старший сын, тот был патриций.

Младший - тот слуга Христа.

Разлив из бочонка вино по кружкам, брат Паулюс крикнул девчонке, прислуживающей в харчевне «Три кабана», чтобы принесла еще, и, откинувшись к стене, камни которой холодили и слегка отрезвляли голову, похохатывая, слушал развеселую песенку Скриба - своего давнего друга.

Познакомились они еще в монастыре, где Скриб прожил совсем недолго, что, однако, не помешало им сдружиться. Не помешало их дружбе и то, что один был отпрыском благородной семьи, а другой - безродным подкидышем. Юноши беззаботно проводили время и в проказах, и в освоении наук, которые им вдалбливали святые братья. Особенно брат Ансельм, возлагающий большие надежды на обоих. Впрочем, в Серже ему пришлось очень скоро разочароваться, когда однажды утром он обнаружил, что тот сбежал. Долго потом настоятель выпытывал у Паулюса, куда делся его друг. Но будущий брат успешно отмалчивался. Сам Паулюс думал, что не доведется им больше свидеться после того вечера, когда Серж пришел к нему сказать, что покидает стены славной обители Вайссенкройц, и попрощаться. И какова же была его радость, когда однажды, спустя несколько лет, повстречал Скриба в харчевне, куда и сам нередко захаживал, прибыв в Фенеллу по приглашению короля Александра.

С тех пор уж который год они встречались в «Трех кабанах» пропустить по кружке славного трезмонского вина. Паулюс посвящал Скриба в мечты о собственном вине, трубадур пел монаху свои новые сочинения, а после они дружно отправлялись на поиски иных, не менее приятных развлечений.

Меж тем, убрав в сторону свой дульцмер, Серж подошел к брату Паулюсу и весело подмигнул.

- Видишь, друг мой Паулюс! Пишется всякая ерунда, а то, что надобно, мне музы не приносят.

- Отчего ж ерунда? Знатная песенка, - рассмеялся Паулюс, придвинув к Сержу кружку, и подмигнул. - А ты, никак, поздравительную канцону сложить не можешь, друг мой Скриб?

Трубадур вздохнул и сделал глоток вина.

- Который день уж бьюсь над ней, а все никак! И вздумалось же Его Светлости жениться. В его-то возрасте пора о Боге думать!

- Прежде наследниками стоит озаботиться. Вот пару-тройку сыновей заведет, можно будет и к праотцам отправиться.

- Так и невеста, говорят, старуха! Что может родиться от двух пней?

- Может, хотя бы одного успеют произвести на свет, - захохотал Паулюс, поднимая кружку. - Хотя, поговаривают, полдеревни его отпрысков бегает. А невеста, поди, благородных кровей. Богатая, что ль, что герцог ее в жены берет, - монах задумчиво почесал затылок.

- Да какая богатая! - рассмеялся трубадур. - За ней никакого приданого не дают, кроме земли на границе с Жуайезом. Болота одни! Но герцог вздумал торфом промышлять, с тех пор, как вернулся из Фландрии. Ну и знатная, да... У Жуайезов всегда была древность рода в чести. А эта породистее многих сук.

- Повезло герцогу! Двух зайцев убил. Осталось дело за малым - за наследником.

Служанка принесла новый бочонок, Паулюс снова налил вина и, напустив печальный тон, спросил:

- Так что же мешает твоим музам?

Серж, приняв не менее грустный вид, посмотрел на брата Паулюса и скорбно произнес:

- В канцоне велено воспеть красоту будущей герцогини. Я же не умею лицемерить. Вообрази, как стану я петь о ее прекрасных глазах, коли окажется, что она косая?

- Эх, друг мой Скриб, разве ж это твоя забота, коль она окажется косой? - усмехнулся святой брат. - У мельничихи твоей глаза прекрасные. Ее ведь тоже Катрин зовут?

Паулюс отхлебнул из кружки и приуныл.

- Вот у меня забота так забота. Как бы мне обряды завтра не перепутать. Совсем не вовремя отец Григориус из жуайезской часовни преставился. Не мог, что ль, сначала герцога своего обвенчать, а потом уж умирать со спокойной душой, - Паулюс вздохнул. - А я после похорон короля Александра ни одной службы не правил.

- Разберешься! - уверенно заявил Скриб. - Все молитвы одинаковые. Коли чего перепутаешь, никто и не заметит. А собьешься, так заладишь Pater noster. Обвенчаешь и забудешь. Это мне, коли придется опростоволоситься, потом будущую герцогиню каждый божий день лицезреть со всеми ее обидами. Что, согласись, удовольствие сомнительное.

Святой брат махнул рукой.

- Так ты не обижай Ее Светлость. Спой ей о красоте. А чья будет воспета красота, герцогини или простолюдинки, кто ж догадается!

Тут взгляд трубадура вспыхнул, и он, чуть прищурившись, сказал:

- А у простолюдинки сестрица имеется. Тоже... с глазами.

- Правильно говорил брат Ансельм. Сбиваешь ты меня с пути праведного, - рассмеялся Паулюс, наполняя кружки. - Монах я!

- А я - поэт. Тебе женой религия, а мне - мои канцоны. Но удовольствия искать, успокоенья, музу ни одному из нас не запретишь.

- Хорошо у тебя язык подвешен, Скриб! - восхитился Паулюс и поднялся из-за стола. - Что ж, идем, друг мой, в поисках твоей музы и моего удовольствия.

Утро застало трубадура Скриба в обнимку с его музой на старой мельнице ее отца. Он видел в то утро яркие сны, толком не отличая их от воспоминаний о прошедшей ночи. Ночка, в самом деле, весьма удалась. И открывать глаз ему совсем не хотелось.

- Скриб, - шептала ему его муза Катрин, - Скриб, опоздаешь ведь!

И он точно знал, что опоздает. Но вот куда и зачем - ему дела не было. Слишком уж сладок сон поутру.

В это же самое время брат Паулюс, подхватив рясу, мчался, сломя голову, в замок, чтобы облачиться в праздничное одеяние и поспеть к назначенному часу в часовню. Его безымянное удовольствие осталось досыпать на хозяйском сеновале, выпросив на прощание у монаха, что он прочтет молитву об отпущении ее грехов.

III

С любопытством оглядывала Катрин свой будущий дом. Ей понравилась простая архитектура замка. Жуайез выглядел внушительно и строго, без излишней напыщенности. Таким же оказался и владелец замка, встретивший графиню в большом зале. Герцог Робер был крепким, среднего роста немолодым, но еще далеко не старым мужчиной. По его фигуре было понятно, что о рыцарских подвигах он знает не понаслышке. А загорелое лицо его с упрямым подбородком наверняка не оставляло равнодушными замковых служанок.