Одиннадцатый металл - Сандерсон Брэндон (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Ты должен жечь металлы, — бросил Геммел, когда Кельсер приблизился к нему.
Кельсер проглотил желание ответить, что не хочет их тратить попусту. Он уже объяснял, что ребенок-скаа учится очень бережно обращаться с имуществом; Геммел просто расхохотался. Тогда Кельсер отнес смех на счет странного характера учителя.
Но… может, он просто знал правду? Знал, что Кельсер не вырос среди бедняков-скаа на улицах? Что они с братом жили богатой жизнью, и от общества скрывалось то, что они — полукровки?
Да, он ненавидел аристократов. Их балы и приемы, их самодовольство, их превосходство. Но не мог и отрицать — не перед собой — что принадлежал к ним. По крайней мере, принадлежал так же, как к уличным скаа.
— Ну? — поторопил Геммел.
Кельсер поджег несколько металлов внутри, начиная тратить часть из запасов восьми металлов. Он слышал, как алломанты иногда говорили о таких запасах, но не ожидал, что сам их ощутит. Они были похожи на колодцы, из которых можно было черпать силу.
Жечь металлы внутри. Как странно это звучало — и как естественно ощущалось. Столь же естественно, сколь дыхание и идущая от дыхания сила. Каждый из этих восьми запасов как-то его усиливал.
— Все восемь, — велел Геммел. — Все.
Он наверняка жег бронзу, дабы ощутить, чем пользуется Кельсер.
До этого Кельсер жег только четыре физических металла; он нехотя поджег остальные. Геммел кивнул: когда загорелась медь, вся алломантия Кельсера исчезла из восприятия старика. Медь очень полезна — скрывает от других алломантов и защищает от эмоционального воздействия.
Некоторые говорили о меди с презрением. Для боя она была бесполезна, изменить тоже ничего не могла. Но Кельсер всегда завидовал своему другу Капкану — медному туманщику. Очень неплохо знать, что твои чувства неподвластны кому-то другому.
Конечно, когда горела медь, ему приходилось признавать, что все, что он чувствует — боль, гнев и даже пустота — исходят только лишь от него.
— Пошли, — велел Геммел и прыгнул в ночь.
Туманы уже практически сгустились. Они возникали каждую ночь — иногда легкие, иногда непроницаемые… но возникали всегда. Казалось, что туманы состоят из сотен переплетенных вместе потоков; они двигались и извивались, становились плотнее и казались более живыми, чем обыденная дымка.
Кельсер всегда любил туманы, хотя и не мог объяснить почему. Марш говорил, что причина проста — их все боятся, а Кельсер слишком заносчив, чтобы делать то же, что и другие. Конечно, и сам Марш никогда не проявлял страха перед ними.
У обоих братьев было кое-что общее — понимание, осознание мира. Туманы налагали отпечаток на некоторых людей.
Кельсер спрыгнул с низкой крыши; горящий свинец укрепил тело, так что приземление прошло без проблем. Он ринулся вслед за Геммелом по брусчатке, чувствуя ее босыми ногами. В желудке пылало олово; оно обостряло и усиливало чувства. Туман казался более влажным, покалывал кожу холодной свежестью. Кельсер слышал, как крысы копошатся в далеких переулках, как лают собаки и как в соседнем здании храпит спящий — тысячи звуков, недоступных обычному человеку. Иногда, когда горело олово, его окружала какофония; этот металл нельзя было разжигать слишком сильно, иначе шум отвлекал. Хватит той степени, чтобы видеть лучше; из-за олова туман становился прозрачнее, хотя Кельсер и не понимал, почему так происходит.
Он последовал за тенью Геммела к стене вокруг Цитадели Шезлер и прислонился к ней спиной, рядом с наставником. На гребне стены друг друга окликали ночные стражники.
Геммел кивнул и уронил монету; через мгновение неряшливый бородач взвился в воздух. Он был облачен в туманный плащ — темно-серые ленты бились вокруг него, спускаясь от талии и ниже. Когда Кельсер ранее попросил такой же, Геммел лишь посмеялся.
Кельсер шагнул к неподвижной монете. Туман вокруг заклубился и потек, словно незримые насекомые внутри стремились к огню: так всегда было вокруг жгущих металлы алломантов. Он видел, как туман вился вокруг Марша.
Кельсер склонился над монетой; незримая для других тонкая голубая линия — почти паутинка — протянулась от его груди к монете. Собственно, сотни таких линий выходили из его груди, стремясь к источникам металлов поблизости. Эти линии создавались железом и сталью — для толчков и притяжения. Геммел велел жечь все металлы, но Геммел часто нес чепуху. Железо и сталь жечь одновременно было бессмысленно — они работали противоположно.
Он погасил железо, оставив лишь сталь; так он мог толкнуть любой металл, который воспринимал. Толчок был мысленным, но чувствовался так, как если бы он толкал руками.
Кельсер шагнул на монету и толкнул ее — как и учил Геммел. Монета не могла сдвинуться вниз, так что Кельсер вместо этого взлетел вверх. Он подлетел на добрых пятнадцать футов и неловко ухватился за парапет стены; тяжело дыша, Кельсер перелез через край. Из груди выплеснулись новые голубые лучи — и они мигом стали толще.
К нему приближался металл.
Кельсер выругался, выбросив вперед руку и толкая; устремившиеся к нему монеты отлетели обратно в ночь, утонув в тумане. Геммел — определенно тот, кто их бросил — выступил вперед.
Иногда он нападал на Кельсера; в ночь их первого знакомства старик столкнул его со скалы. Кельсер так и не решил пока — были ли нападения испытанием или этот безумец и впрямь старался его убить.
— Нет, — пробурчал Геммел. — Нет, он мне нравится. Он почти никогда не жалуется. Те трое все время жаловались. Этот сильный. Нет. Еще нет. Он научится.
Позади Геммела на стене виднелось два тела: стражники были мертвы, и их кровь текла по камням; в ночи она была черной. А туман, казалось, почему-то боялся Геммела; он не вился вокруг него так же, как и вокруг иных алломантов.
Да нет, чепуха. Просто разум подкидывает ерунду.
Кельсер выпрямился и ничего не сказал о нападении — без толку. Просто надо быть начеку и учиться у этого типа всему, чему можно. И желательно еще при этом не погибнуть.
— Не нужно толкать руками, — проворчал Геммел. — Трата времени. И надо, чтобы свинец постоянно горел. Ты бы тогда так не пыхтел, перелезая через стену.
— Я…
— И не бурчи о том, что надо беречь металлы, — бросил Геммел, разглядывая цитадель. — Я с уличными детками встречался. Они не берегут. Нападешь на кого из них, и они против тебя пустят все — всю силу, каждый трюк до последнего. Они знают, по какой грани ходят. Молись, чтобы ты с ними не сталкивался, мальчишка. Они тебя порвут, прожуют и сделают из тебя новые запасы на черный день.
— Я собирался заметить, — спокойно ответил Кельсер, — что ты даже мне не сказал, что мы сегодня делаем.
— Проникаем в крепость, — сузив глаза, ответил Геммел.
— Зачем?
— А это важно?
— До смерти важно.
— Там есть нечто важное, — ответил Геммел. — Кое-что, что нам надо найти.
— Что ж, это все объясняет. Спасибо, что пошел навстречу. А можешь ты просветить меня по вопросу смысла жизни, раз уж внезапно решил отвечать на вопросы?
— Я его не знаю, — ответил Геммел. — Думаю, смысл в том, что все умирают.
Кельсер прислонился к стене и подавил стон.
"Я это сказал, — понял он, — и полностью ожидал в ответ какое-то едкое замечание. Лорд-правитель, скучаю я по Доксу и команде".
Геммел не понимал юмора, даже самого жалкого.
"Надо вернуться, — подумал Кельсер. — Обратно к тем, кого волнуют живые. Обратно к друзьям".
От этой мысли Кельсер содрогнулся. Прошло лишь три месяца с… событий в Ямах Хатсина. Порезы на его руках уже по большей части стали шрамами, но все равно чесались.
Кельсер знал, что его юмор натянут, что его улыбка кажется скорее мертвой, чем живой. Он не знал, почему ему так важно отложить возвращение в Лютадель, но знал — это и впрямь важно. Кельсер чувствовал открытые раны, зияющие в душе дыры, которым еще предстояло затянуться. Нужно было пока побыть вдали. Нельзя, чтобы они видели его таким — беззащитным, корчащимся во сне, переживающим еще свежие в памяти ужасы. Человеком, у которого нет ни плана, ни видения.