Буря Жнеца (ЛП) - Эриксон Стивен (книги без регистрации .TXT) 📗
«Но его шпионкой я не стану».
Рулад завозился в полумраке.
И прошептал: – Я знал, чего тебе нужно, брат… Веди меня… веди при помощи чести твоей…
«Ах, Тралл Сенгар, радует ли это тебя там, где пребывает вой дух? Радуешься ли ты, зная, что твое отсечение не удалось?
Итак, ты вернулся.
Чтобы преследовать душу Рулада».
– Веди меня, – хрипел Рулад.
Меч скребся о камни, звякал о переплеты шестигранной мозаики. Словно холодный смех.
– Боюсь, это невозможно.
Брутен Трана посмотрел на стоявшего перед ним летерийца – и ничего не ответил.
Канцлер отвел взор, словно чем-то отвлеченный. Он как будто хотел отослать эдурского воина, но счел, что такое было бы неучтивостью, так что прокашлялся, заговорив сочувственным тоном: – Император настаивает на личном приеме жалоб, как вам известно, и они пожирают каждый миг его свободного времени. Это его одержимость, да простится мне такое слово. – Он чуть вздернул брови. – Как смеет честный подданный сомневаться в любви Императора к закону? Граждане приходят, чтобы поклониться ему. Они приходят убедиться, что он поистине честный правитель. Разумеется, переход власти занял некое время и потребовал от Императора неизмеримых усилий.
– Я желаю говорить с Императором, – отозвался Брутен. Он сказал это тем же тоном, что и в прошлый раз.
Трайбан Гнол вздохнул: – Предполагаю, вы желаете сделать доклад относительно Блюстителя Кароса Инвиктада и его истопатов в целом. Уверяю, я передам ваш доклад! – Он посмотрел на Тисте Эдур, наморщил брови и кивнул: – Ну ладно. Я доведу вашу просьбу до Его Величества.
– Если нужно, поместите меня среди подающих петиции.
– Этого не потребуется.
Брутен Трана смотрел на Канцлера еще несколько ударов сердца, затем отвернулся и покинул контору. В большой приемной толпились летерийцы. Десятки лиц обернулись к прокладывавшему путь Брутену – все как одно нервные, искаженные страхом. Многие следили за Эдур, не выдавая чувств – Брутен подозревал, что это агенты Канцлера, что каждый день слушают разговоры просителей, а потом намекают им, как и о чем следует беседовать с Императором.
Игнорируя расступавшихся летерийцев, он вышел в коридор, пробрался через запутанный ряд комнат, залов, проходов дворца. Он встретил очень мало Тисте Эдур – точнее говоря, лишь одного из к’риснанов Ханнана Мосага, горбатого, ковыляющего у самой стены. Черные глаза блеснули узнаванием, когда тот прохромал мимо, задевая плечом за камень.
Брутен Трана шел в крыло, ближайшее к реке. Воздух здесь казался липким, а людей было мало. Потоп, поразивший подвалы пятого крыла в начале строительства, был остановлен благодаря хитроумной системе подземных опор – но от сырости здесь никак не могли избавиться. В наружной стене провертели дыры для вентиляции, но это мало чем помогло, скорее разбавив воздух полутемных комнат «ароматами» речного ила и гниющих водорослей.
Брутен прошел через одну из вентиляционных шахт, оказавшись на вздыбленной мостовой, среди высокой травы и упавших, прогнивших деревьев. Справа виднелись фундаменты маленького здания. Заброшенность висела в спокойном воздухе, словно мелкая пыльца; Брутен оказался в полном одиночестве; он поднялся по неровному склону на расчищенное место, в конце которого виднелась старинная башня Азата, а за ней развалины построек Джагутов. На прогалине виднелись беспорядочно расположенные могильники. Там же имелись полузакопанные урны, запечатанные воском – из них торчали то острия мечей, то сломанные копья, топоры и палицы. Трофеи неудач, унылый лес железа.
Павшие Чемпионы, обитатели самого престижного кладбища. Те, что убили Рулада, иногда не раз – самые великолепные, например, чистокровный Тартенал, сражали Императора семь раз. Брутен совершенно четко помнил, как на лице звероподобного Тартенала нарастало выражение ярости и ужаса – каждый раз противник вставал, обновленный и еще более опасный, чем был несколько мгновений назад.
Он вошел на нелепо выглядящий некрополь. Взор блуждал от одного образца оружия к другому. Когда-то их любили, многим клинкам давали имена; теперь все их хозяева стали прахом. В самом конце, отдельно от прочих, стояла пустая урна. Месяц назад он из любопытства заглянул внутрь и нашел серебряный кубок. Кубок, чье ядовитое содержимое убило троих в тронном зале, в том числе Брюса Беддикта.
Никакого пепла. Даже меч пропал.
Брутен Трана подозревал, что если бы этот человек вернулся, то снова встал бы против Рулада и свершил то, что уже один раз свершил. Нет, это было не подозрение. Уверенность.
В тот день Брутен, не замеченный Руладом, грудой ошметков лежавшим на полу, вошел в зал, чтобы все увидеть самому. В один миг он понял, с какой ужасающей точностью было проведено расчленение. Брюс Беддикт не особенно напрягся. Он показался ему ученым, побивающим доводы слабого спорщика; он действовал почти лениво, словно завязывал шнурки.
Хотелось бы ему быть свидетелем самой дуэли, увидеть мастерство трагически погибшего летерийского мечника.
Он стоял и смотрел на пыльную, покрытую паутиной урну.
И молился о возвращении Брюса Беддикта.
Замысел обретал форму, постепенно и неумолимо. Но Странник, известный также как Турадал Бризед, Консорт королевы Джанали, не мог различить рисунок этот замысла. Ощущение слабости, ощущение страха было для него в новинку. «Действительно», – подумал он, – «разве можно предположить такое настроение у бога, вставшего в сердце своих владений?»
О да, он помнил времена насилия, он ступал по пеплу мертвых империй, но даже тогда его ощущение судьбы было совершенным, невозмутимым, абсолютным. Что еще хуже, рисунки и схемы были его личной одержимостью, он верил в собственное мастерство владения языком тайн. В мастерство, которому никто не бросит вызов.
«Так кто же ныне играет со мной?»
Он стоял в темноте, слушая, как журчит вода, стекая по невидимой стене, и смотрел вниз, на Цедансию, каменные плиты Оплотов, пол – головоломку, самую основу его владений. «Цедансия. Мои плитки. Мои. Я Странник. Это моя игра».
Плиты перед ним меняли расположение – скрежет камней, слишком тихий и медленный для восприятия ухом, но тяжко отдававшийся в костях. Все течет, складываются отдельные части. Работа, скрытая до последнего момента – когда уже слишком поздно, когда завершение закрывает все пути к бегству.
«Вы ожидаете, что я ничего не стану делать? Я не просто еще одна ваша жертва. Я Странник. Моя рука поворачивает судьбы всех. Все, что кажется случайным, происходит по моему рисунку. Это несомненная истина. Так было и так будет. Всегда».
Все же на языке горчит страх – как будто он сосет грязные монетки, день за днем пропуская через уста богатство всей империи. Но стремится поток вовнутрь или вовне?
Скрежет перемещения, четкость изображений на плитках… потеряна. Ни один из Оплотов не являет себя.
Цедансия стала такой со дня смерти Эзгары Дисканара. Странник был бы глупцом, не признавая связи – но эта нить рассуждений никуда не вела. Может быть, имела значение смерть не Эзгары, а Цеды? «Он никогда меня не любил. А я стоял и наблюдал, как Эдур подкрался сбоку, метнул копье, пронизав Куру Кана, убив величайшего Цеду со дней Первой Империи. Моя игра, думал я тогда. Но теперь… сомневаюсь…
Может, это игра Куру Кана. И он каким – то образом не вышел из игры. Я не предупредил его о нависшей опасности, не так ли? На последнем вздохе он мог догадаться о моем… упущении.
Неужели смертный проклял меня? Проклял бога?»
Такое проклятие должно иметь уязвимые места. Даже Куру Кан не способен изобрести то, чего не сможет распутать Странник. Ему нужно лишь понять структуру – точки, крепящие проклятие, потайные стержни, двигающие плитки.
