Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Изловчившись, Паморок вцепился зубами в плечо Одинца, и тот вскрикнул от сильной боли. А навяк тут же перехватил его руку с ножом и дернул, ломая кость; Одинец вскрикнул снова, уже слабее, теряя сознание от боли. Они вместе рухнули наземь, на мох и палую листву, и Паморок навис над противником, руками прижимая его к земле, и потянулся к горлу.
В это время Угляна повернулась и попыталась встать. На краю поляны еще что-то зашевелилось; мельком глянув в ту сторону, она увидела, как из-под ветвей выходят двое: девушка и волк, вернее, волчица. Угляна подалась к ним, пытаясь крикнуть, предостеречь, прогнать девушку прочь, но из горла ее вырвался лишь неясный хрип.
В это время и Младина заметила происходящее под кустами; в первый миг она вздрогнула, ахнула, отшатнулась, будто и правда хотела бежать от этого дикого зрелища: двое, не то люди, не то звери, оборотни-чудовища, боролись под влажными от росы ветвями подлеска, катались по палой листве, ударяясь о стволы и выступы корней, оба в растерзанных шкурах, висящих клочьями, оба залитые черной кровью, издающие визг, вой, рычание, урчание и невесть еще что. Но тут же она заметила Угляну на земле и застыла.
А белая волчица мгновенно кинулась вперед, вскочила на спину Паморока и вцепилась зубами в загривок. Он подпрыгнул, обнаружив нового опасного врага, забился, пытаясь сбросить его со спины, но волчица все крепче сжимала челюсти, грозя перекусить ему шейные позвонки. Тогда Паморок покатился по земле, норовя ее раздавить; волчица отпрыгнула, будто кусочек метели, и приземлилась между ним и людьми. Грозно ощерясь, она давала понять, что не пропустит навяка к живым, и вновь изготовилась к прыжку.
И тогда Паморок на четвереньках метнулся в сторону, скрылся за ветвями кустов и пропал. Только елочки закачались, но быстро успокоились, и лишь череда черных пятен крови отмечала то место, где пробежал навяк.
А Младина тем временем была уже возле лежащего. Угляна подползла туда одновременно с ней; девушка в первый миг вздрогнула, не в силах понять, к человеческому или к звериному миру принадлежит это растерзанное существо, залитое черной кровью навяка и красной – своей собственной. Но Угляна быстро откинула клочки рваной шкуры, и Младина увидела лицо человека – мужчины лет сорока, с загрубелым обветренным лицом, отмеченным несколькими шрамами, с полуседой бородой на впалых щеках. Он тяжело дышал, приоткрыв рот и показывая, что с обеих сторон у него не хватает по несколько зубов. Тем не менее Младина отметила, что в молодости, пока лесная жизнь не оставила на нем свои следы, он был довольно хорош собой. Полубессознательно он вскинул руку, желая не то позвать на помощь, не то защититься, и она увидела, что на этой руке не хватает двух пальцев. И вспомнила, что уже видела эту руку и даже эту шкуру, тогда еще не порванную, не далее как минувшим вечером, в овраге… да неужели это было вчера? Казалось, с тех пор миновали годы.
– О боги мои! – запричитала Угляна, торопливо освобождая Одинца от шкуры, под которой не было рубахи, а только порты, и осматривая раны. – Да как же… Сейчас я…
Она выхватила нож из кожаных ножен на поясе и торопливо отрезала полосу от подола собственной сорочки, чтобы поскорее перевязать раны. А Одинец, с усилием моргая, смотрел вверх и видел над собой сразу две головы: молодой девушки и белой волчицы. В глазах у него все плыло, от боли и потрясения мутился разум; ему казалось, одно и то же существо предстает перед ним сразу в двух обличиях.
– Мать… волков… – бормотал он еле слышно. – Я… умираю… иду к тебе… прими меня… мать… ма… мар…
– Да что же ты стоишь? – накинулась Угляна на Младину. – Он же кровью истечет, а ты глазами хлопаешь! Давай скорее, оторви от сорочки, перевяжем да понесем в избу – там у меня травы, отвары, а то пока за мужиками побежим, он не дождется!
– Сейчас…
Младина рассеянно смотрела куда-то в пространство: она знала, что не то должна делать, чего требует от нее Угляна. Другое…
– Раны… надо промыть… – пробормотала она, будто вслушиваясь в подсказку.
– Да где промыть, до реки далеко, нести не в чем, а в реке хрен этот мохнатый, чтоб его Ящер жрал!
– Нет… Это близко… рядышком… я сейчас…
Все так же глядя куда-то мимо Угляны, Младина медленно протянула руки вперед. Она не видела леса и травы, перед глазами ее клубился туман, а под ним бился родник; струи играли живым блеском, над ними мерцали искры. Вода была серовато-синей, будто в ней размешаны сумерки… Младина увидела, как ее пальцы проходят сквозь туман; вот кончики пальцев коснулись воды, обжигающе-холодной, вот погрузились в нее. Младина зачерпнула в ладони воды и осторожно, чтобы не расплескать, вынула их из серого тумана.
Угляна замерла с открытым ртом; она лишь успела ощутить, как рядом растворяются ворота Нави… или как нечто движется прямо сквозь стену, будто человек – сквозь завесу тумана, не встреча осязаемой преграды. И вот уже Младина, не двинувшись с места, держит полные горсти воды; вот она выливает эту воду на раны Одинца, и те на глазах закрываются!
– Это мертвая вода! – подняв взгляд, пояснила Младина, и в ее глазах Угляна увидела тот серый туман. – Как у мертвого тела нет ни раны, ни крови, так и у Одинца, сына Велесова, нет ли раны, ни крови, ни уразу…
Одинец перестал стонать; глаза его были закрыты, он лежал вытянувшись, совершенно неподвижно. Кровь действительно перестала идти. Угляна склонилась над ним, пытаясь понять, дышит ли он.
И в это время белая волчица осторожно оттолкнула ее голову своей головой. Волхвита отпрянула. А волчица лизнула лицо лежащего, потом выдохнула ему в нос. И веки Одинца дрогнули, ресницы затрепетали, он медленно вздохнул, глубоко втягивая воздух, будто впервые пробуя его на вкус.
– Мать… волков… – снова пробормотал он. – Ты… пришла…
– Мать Волков! – повторила и Угляна, сев на мох и сжав руки перед собой, будто молясь. – Это ты… я не признала…
Белая волчица попятилась, огляделась, будто проверяя, все ли дела сделаны, и, повернувшись, вмиг скрылась за кустами. А оставшиеся на поляне вдруг заметили, что уже совсем светло – наступило утро.
***
На этом рассвете Младине полагалось бы только добраться до избушки волхвиты и приступить к обычным испытаниям повзрослевшей девушки. Когда же этот рассвет наступил, у нее уже столько всего осталось позади, что она казалась себе повзрослевшей лет на десять. Если бы ее сейчас спросили, сколько ей лет, она не смогла бы ответить, хотя до замужества свои года обычно помнят – считать еще не так много. А ей было и мало лет, и бесконечно много, а главное, это было совсем не важно!
За небольшое время Одинец настолько оправился, что смог, опираясь на двух женщин, своими ногами дойти до Угляниной избы. На его плечах отчетливо видны были багровые рваные шрамы от зубов навяка, но раны закрылись и уже не столько болели, сколько зудели – значит, заживают. И на воспаление было не похоже – Угляна убедилась в этом, тщательно ощупав рубцы.
– Где же ты была? – наконец спросила она Младину, когда они уложили Одинца на лавку, накрыли, напоили отваром из девяти целебных трав. Он заснул, а они сидели по обе стороны очага и торопливо ели остывшие блины прямо из миски, даже ничем не смазав – обе вдруг обнаружили, что умирают от голода!
– Не знаю, – с набитым ртом ответила Младина именно то, чего Угляна и ожидала. – А кто такая волчья мать?
За эту ночь она стала достаточно взрослой, чтобы задавать вопросы. Но Угляна не сразу ответила: перестав есть, она подняла взгляд и какое-то время смотрела в глаза девушке, будто пытаясь проникнуть в мысли. Но та спокойно ждала ответа, и волхвита заговорила:
– Волчья Мать… Это… самая старшая волхвита, воплощение Мары. Она зимой только к людям выходит, а летом в лесу живет. От нее каждый Одинец свою силу получает и может «молодых волков» лесной науке обучать.
– Что значит – каждый Одинец? Их разве много?
