Замок лорда Валентина - Сильверберг Роберт (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
И понтифекс Тиеверас плывет между мирами, не мертв и не жив, грезя о мире живых и думая, что он мертв, грезя о царстве смерти и помня, что жив.
Глава 7
— Немного вина, если можно,— попросил Валентин. Слит подал ему кубок, и корональ сделал большой глоток.— Я просто задремал,— пробормотал он.— Слегка вздремнул перед банкетом — и этот сон, Слит! Этот сон! Найдите мне Тизану! Мне нужно, чтобы она истолковала его.
— При всем уважении к вам, ваша светлость, на это сейчас нет времени,— ответил Слит.
— Мы пришли за вами,— вмешался Тунигорн.— Банкет вот-вот начнется. Согласно протоколу, вы должны сидеть на помосте, когда чиновники понтифекса…
— Протокол! Протокол! Этот сон — почти послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…
— Корональ не принимает посланий, ваша светлость,— спокойно заметил Слит.— Банкет начинается через несколько минут, а мы еще должны одеть вас и проводить. Тизана со своими снадобьями появится потом, если в этом будет необходимость. Но сейчас, мой лорд…
— Я должен разобраться с этим сном!
— Понимаю, но времени нет. Собирайтесь, мой лорд.
Слит и Тунигорн безусловно правы. Нравится ему или нет, он должен немедля отправляться на банкет. Дело тут не столько в уважении к собравшимся: речь идет о придворной церемонии, где вышестоящий монарх оказывает честь более молодому, который являлся его названым сыном и помазанным наследником. И даже если понтифекс дряхл и совершенно невменяем, корональ не имеет никакого права легкомысленно относиться к этому событию. Он должен идти, а сон подождет. От достоверного, насыщенного знамениями сна нельзя отмахнуться — ему потребуется толкование и, возможно, даже совещание с чародеем Дели-амбером. Но потом, потом, не теперь…
— Собирайтесь, мой лорд,— повторил Слит, протягивая ему горностаевую мантию — знак высокого положения.
Гнетущие картины сновидения еще смущали дух Валентина, когда десять минут спустя он вошел в Большой зал понтифекса. Поскольку короналю Маджипура не подобает иметь угрюмый или задумчивый вид при таком событии, он постарался придать своему лицу самое любезное выражение, какое только смог, и направился к помосту.
Подобным образом, впрочем, ему пришлось вести себя в течение всей этой нескончаемой недели официального визита: вынужденная улыбка, деланое дружелюбие. Из всех уголков необъятного Маджипура Валентин меньше всего любил Лабиринт — он производил слишком мрачное, гнетущее впечатление. Молодой корональ появлялся здесь лишь тогда, когда того требовали связанные с его положением обязанности. Если под теплым солнцем и гигантским небесным сводом, проезжая по какому-нибудь густому лесу, когда ветер трепал его золотистые кудри, он в полной мере ощущал радость жизни, то в этом безрадостном, зарывшемся в землю городе он столь же остро чувствовал себя заживо похороненным. Валентин ненавидел его мрачные, нисходящие витки, бесконечность мрачных подземных уровней, вызывающую страх атмосферу замкнутого пространства.
Тем более ненавистным для его было сознание неизбежности ожидавшей его судьбы, когда придется унаследовать титул понтифекса, отказаться от жизни на Замковой горе и похоронить себя заживо в столь отвратительной гробнице.
И вот сегодня банкет в Большом зале, на самом нижнем уровне унылого подземного города — как он страшился этого! Вызывающий неприятные чувства зал, весь состоящий из резко очерченных углов, неисчислимое множество слепящих светильников, причудливо отражающих блики. Напыщенные чиновники Лабиринта и придворные понтифекса в своих нелепых традиционных масках, скука, а пуще всего — гнетущее чувство, что вся эта громада давит на него колоссальной каменной массой, вселяли в его сердце страх.
Он подумал, что ужасный сон был, вероятно, лишь предвестником того, что ему придется испытать нынче вечером. Однако, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что беспокойство покидает его, он расслабляется и не то чтобы наслаждается банкетом — нет, едва ли,— но, во всяком случае, находит его не слишком тягостным.
Помогло и то, что зал заново украсили. Повсюду были развешаны яркие знамена цветов короналя — золотого и зеленого; они скрывали и затушевывали вызывающие смутное беспокойство очертания громадного помещения. Да и освещение изменилось со времени его последнего визита: теперь в воздухе парили матово светящиеся шары.
Чувствовалось, что чиновники понтифекса не пожалели ни средств, ни усилий, чтобы событие выглядело празднично. Из легендарных подвалов понтифекса извлекли поразительный набор изысканнейших вин планеты: золотое искристое из Пидруида, белое сухое из Амблеморна, нежное красное из Ни-мойи, за которым последовало крепкое пурпурное мулдемарское, хранящееся еще со времен Малибора. И к каждому вину, естественно, подавались соответствующие деликатесы: охлажденные ягоды токки, копченое мясо морского дракона, калимботы по-нарабальски, жареные ножки билантуна. Развлечения следовали друг за другом нескончаемой вереницей: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто-нибудь из приспешников понтифекса заискивающе посматривал на возвышение, где восседал лорд Валентин со своими приближенными, как бы спрашивая: «Всего ли достаточно?», «Довольна ли ваша светлость?»
И всякий раз Валентин отвечал теплой улыбкой, дружеским кивком, поднятием бокала, давая таким образом обеспокоенным хозяевам понять, что он всем доволен.
— Что за трусливые шакалы! — воскликнул Слит,— За шесть столов чувствуется, как они потеют от страха!
Эта реплика и стала поводом для глупого и бесцеремонного замечания Хиссуна о том, что они из кожи вон лезут, чтобы угодить Валентину, предвидя день, когда он станет понтифексом. Неожиданная бестактность обожгла Валентина, словно удар хлыста, и он отвернулся. Сердце у него колотилось, во рту вдруг пересохло, но он заставил себя успокоиться: улыбнулся сидящему за несколько столов от него главному спикеру понтифекса Хорнкэсту, кивнул мажордому, окинул милостивым взглядом еще кого-то, одновременно слыша за спиной, как Шанамир раздраженно вразумляет Хиссуна.
Гнев Валентина тут же прошел. В конце концов, откуда мальчишке знать, что это запретная тема? Но он не мог вступиться за Хиссуна, не обнаружив, сколь глубоко уязвлен, а потому сделал вид, будто ничего не произошло, и вновь включился в разговор.
Затем появились пятеро жонглеров — три человека, скандар и хьорт — и весьма кстати отвлекли внимание гостей. Они затеяли бешеную круговерть из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрение и аплодисменты короналя.
Нет, они, конечно, не принадлежали к мастерам своего дела; ошибки и погрешности не могли ускользнуть от опытного взгляда Валентина. Но жонглеры всегда приносили ему радость. Они невольно вызывали воспоминания о тех, теперь уже далеких, беззаботных временах, когда он сам был жонглером и странствовал с бродячей труппой. Тогда он был безмятежным, не обремененным властью, по-настоящему счастливым человеком.
Заметив восторг Валентина, Слит недовольным тоном произнес:
— Ах, ваша светлость, неужели вы искренне считаете их безупречными?
— Они очень стараются, Слит.
— Точно так же старается и скот в поисках корма в сухой сезон. На то он и скот. А эти ваши усердные жонглеры, мой лорд, немногим лучше любителей.
— Ах, Слит, будь милосердней.
— Если вы помните, мой лорд, в этом ремесле существуют определенные критерии.
Валентин усмехнулся.
— Радость, которую дарят мне эти люди, Слит, имеет мало общего с их искушенностью. Они напоминают мне о былом, о простой жизни и моих спутниках той поры.
— Вон оно что,— протянул Слит.— Тогда другое дело, мой лорд! Это — сантименты. Но я-то говорю о ремесле.
— Значит, мы говорим о разных вещах.
Истощив запас трюков, жонглеры удалились. Валентин с довольной улыбкой откинулся назад. Однако время веселья подошло к концу, и наступал черед скучных торжественных речей.
