Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман (книги TXT) 📗
Внезапно внимание Корнелю привлек большой плакат на кирпичной стене. На нем были изображены два обнаженных по пояс древних воина, салютующих друг другу мечами. На груди того, что был повыше и постарше, читалась надпись «Альгарве», у второго юнца – на голову ниже – красовалось «Сибиу». Между ними крупными буквами было написано: «Сибиане – альгарвейский народ. Объединимся в борьбе с ункерлантскими варварами!» А чуть пониже уже более мелкими буквами извещалось: «Штаб добровольцев – улица Думбравени, 27».
В первую секунду лицо Корнелю запылало от гнева, но уже в следующее мгновение ярость отступила, и на губах появилась кривая ухмылка: раз уж министры Мезенцио призывают на фронт сибиан, значит, их самих уже изрядно потрепали. Каковы же у них тогда потери? Во всяком случае, больше, чем они ожидали.
Правда, продавцы газет усердно драли глотки, восхваляя одну альгарвейскую победу на ункерлантском фронте за другой. Судя по их словам, Херборн, самый большой порт герцогства Грельц, будет захвачен со дня на день. Это само за себя говорило, что альгарвейцы предпочитают умалчивать о том, что получили от воинов конунга хорошую взбучку.
Мимо прошел еще один альгарвейский солдат, держа под руку девушку, говорившую по-сибиански с типичным столичным акцентом. У Корнелю был такой же акцент. Парочка не понимала друг друга, но стремилась к взаимопониманию при помощи жестов, что обоих изрядно веселило. Девушка смотрела на своего обожателя восторженными глазами, а ведь он был из тех, с чьей помощью ее родина была поставлена на колени.
И вновь Корнелю стоило больших усилий скрыть свои истинные чувства. Время от времени навещая город с тех пор, как погибла его левиафанша Эфориель, он все еще не мог привыкнуть к подобным сценам – просто сердце разрывалось при виде такого. Слишком многие из его соплеменников смирились с тем, что их страна захвачена.
– Но только не я, – пробормотал Корнелю себе под нос. – Только не я. И никогда не смирюсь.
По узкой бегущей то вверх, то вниз улочке он дошел до таверны. В прежние времена в ней было очень уютно, теперь же здесь все казалось чужим, словно хозяева замкнулись в своей скорлупе. Корнелю толкнул дверь и задумчиво кивнул своим мыслям – он тоже замкнулся в своей скорлупе.
В зале было холодно, сумрачно и пахло жареной рыбой и подгоревшим маслом. За одним из столов сидела парочка стариков, нежно баюкающих в ладонях стаканы с грушевым бренди, за другим какой-то рыбак жадно уничтожал креветок. Остальные столы были свободны, и Корнелю присел у ближайшего.
Тут же появился официант и обратил на него вопросительный взгляд. Корнелю пробежал глазами написанное на прибитой у бара доске меню и заказал:
– Порцию жареной трески, гарнир – вареный пастернак, масло и кружку пива.
– Минуточку, – кивнул официант и исчез на кухне. Но ждать пришлось гораздо дольше – возможно, он же был здесь и поваром. Да, скорее всего, так и было: в нынешние времена много не заработаешь – приходится крутиться как можешь.
Дверь с улицы распахнулась, и Корнелю с трудом удержался, чтобы не вскочить и не удариться в бегство. Но вошел лишь изможденный рыбак и прямиком направился к столу, за которым сидел парень с миской креветок. Корнелю с облегчением откинулся на спинку стула.
Вскоре появился официант, поставил на столик тарелки и устремился к новому клиенту. Тот, как и его сосед, тоже заказал креветок. Корнелю принялся за треску – неплохо. Конечно, едал он и получше, но и похуже тоже не раз бывало. Пиво тоже оказалось недурным.
Он ел медленно, словно растягивал удовольствие. И было это очень непростым делом – ведь он был голоден как волк. Он находился на острове без пропуска, и потому чем только ему не пришлось заниматься, чтобы заработать на жизнь! Даже овец пасти! И все равно он влачил полуголодное существование.
Раздался звон монет – это старички расплатились за бренди и вышли из таверны. Официант высыпал монетки в кожаный кошель, который носил поверх килта. Корнелю поднял палец и попросил еще одну кружку пива, но официант окинул его недоверчивым взглядом. Пришлось положить на стол серебряную монету. Вид денег успокоил официанта, и он тут же принес заказ.
Корнелю почти доел пастернак и опустошил вторую кружку наполовину, когда входная дверь вновь открылась и на пороге появилась женщина с детской коляской. Измученным взглядом она обвела всех сидящих в зале.
Вид у нее был усталый и изможденный. Она втолкнула коляску в зал и… К стыду своему, еще целое мгновение Корнелю видел в дверном проеме лишь чужую усталую женщину. Но того мгновения хватило, чтобы узнать ее. Он вскочил на ноги и выдохнул:
– Костаке!
– Корнелю!
Он ждал, что жена бросится в его объятия. Он всегда в мечтах представлял себе их встречу именно так: она бросается к нему в объятия. Детская коляска в его мечтах не присутствовала. Но жена не бросилась к нему, а неспешно подкатила коляску к его столу. И лишь тогда он смог ее обнять. А дальше весь мир растворился в их поцелуе. Лишь откуда-то издалека доносился одобрительный хохот рыбаков. Но Корнелю не обращал на них внимания: да пропади они пропадом!
Наконец, оторвавшись от мужа, Костаке спросила:
– Хочешь взглянуть на свою дочурку?
Честно говоря, больше всего ему хотелось прямо здесь и сейчас заделать ей еще одного ребенка. Но, увы, это было невозможно. Он склонился к пологу и очень осторожно приподнял его.
– Как ее зовут?
Сам он мог писать письма жене, а вот получать ответы было негде – его мотало по всему свету. Честно говоря, он только сейчас узнал, кто у них родился – девочка или мальчик.
– Я назвала ее в честь твоей матери Бринцей.
Корнелю кивнул: правильно, это имя ей подходит. Правда, он назвал бы дочку Эфориелью, но… Это было бы неправильно: когда ребенок родился, левиафанша еще была жива.
– Что сударыня изволит заказать сегодня? – раздался голос официанта – он, оказывается, все это время стоял рядом, терпеливо дожидаясь, когда его заметят. Впрочем, если бы он и не заговорил, на него все равно вскоре обратили бы внимание.
– Что ест мой муж, то хорошо и для меня, – машинально ответила женщина, усаживаясь за стол напротив Корнелю. Она до сих пор не могла прийти в себя. И Корнелю прекрасно ее понимал: он и сам сейчас чувствовал себя так, словно выпил не полторы кружки пива, а целый жбан – до сих пор все плыло и качалось перед глазами. Официант развел руками и снова исчез на кухне.
Костаке обвиняющим жестом указала на мужа пальцем:
– Я думала, что ты погиб.
– Когда альгарвейцы вошли в город, я был в море. Они как раз брали порт, когда я вернулся, – сказал он шепотом, чтобы рыбаки за соседним столом не смогли услышать. – Но я не хотел сдаваться в плен, и потому мы с Эфориелью отправились в Лагоаш. И до недавнего времени я там и оставался. Нас было там немало – таких же, как я, изгнанников, и мы делали все, чтобы помочь в борьбе против Мезенцио.
Теперь, когда его мысли больше не путались от ощущения любимой женщины в объятиях, когда ее горячее тело больше не прижималось к груди, человечек под пологом заинтересовал Корнелю больше. Он нагнулся над коляской и увидел крошечное личико, обрамленное рыжеватым пушком будущих кудрей.
– Она похожа на тебя, – прошептала Костаке.
– Она похожа на младенца, – хмыкнул Корнелю. По его глубокому убеждению, все младенцы были похожи друг на друга. Разве что куусамане да зувейзины как-то отличались от прочих, но только не друг от друга. И все же, сам себе не доверяя, он поймал себя на том, что пытается в этих кукольных чертах разглядеть собственный нос, собственные рот и подбородок.
Официант принес Костаке ужин и стал расставлять тарелки. Даже если ему и показалось, что отец смотрит на своего собственного годовалого ребенка так, словно видит его в первый раз, он не выдал удивления ни взглядом, ни жестом. Костаке машинально принялась за треску. Она словно не чувствовала вкуса того, что ест: ее взгляд непрестанно переходил с дочери на мужа и обратно, словно она пыталась как-то совместить их во времени и пространстве.
