Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон (читать книги бесплатно .txt) 📗
— Возможно.
— Но это увидел он, а не я.
— Я и говорю, возможно…
— А чье детство, — спросила Дейли Элис, повернувшись к Смоки, — тебе бы хотелось иметь? — Ее волосы пылали под лунным светом, а голубовато-матовое лицо казалось пугающе чужим.
— Твое. И сейчас.
— Сейчас?
— Иди сюда.
Дейли Элис засмеялась и коленями опустилась на подушки рядом со Смоки. Ее тело казалось прохладным от лунного света, но это было ее тело, и только ее.
Софи видела, как они слились воедино. Она с необычайной отчетливостью чувствовала состояния сестры, которые нарастали и исчезали в ней от близости Смоки, хотя ничего подобного, как знала Софи, Дейли Элис раньше не испытывала. Она ясно видела, что заставляет карие глаза ее сестры становиться бессмысленными и отрешенными или вдруг вспыхивать светом; она видела все. Дейли Элис как будто была сделана из темного стекла, сквозь которое мало что удавалось разглядеть, но теперь, поднесенная к яркому светильнику любви Смоки, стала прозрачной насквозь, и ничто в ней не могло укрыться от глаз Софи. Софи слышала, как они обмениваются обрывками немногих фраз, подсказками, ликующими вскриками: каждое слово звенело, будто хрустальный колокольчик. Дыхание у сестер было на двоих одно, и всякий раз, как оно учащалось, Элис охватывала предельная ясность. Странный способ обладания: Софи не могла разобрать, какие чувства овладевали ее отчаянно бьющимся сердцем — боль, смелость, стыд или что-то еще. Она знала, что никакая сила не заставила бы ее отвести глаза, а если бы даже она отвернулась, то видела бы все происходящее даже отчетливей.
И все же все это время Софи спала.
Это была разновидность сна (она знала все наперечет, только не могла приискать названия ни одной), во время которого веки, кажется, становятся прозрачными, и сквозь них видишь то, что видел перед тем, как закрыть глаза. То же самое, но не совсем. Еще до того, как закрыть глаза, Софи знала или просто чувствовала, что вокруг собрались и другие, чтобы тоже подглядывать за брачной ночью. Теперь, во сне, эти другие существовали реально: они заглядывали ей через плечо и поверх головы, хитроумно подкрадывались поближе к павильону, поднимали крохотных детей над ветками миртов, чтобы те увидели это чудо. Они повисали в воздухе на трепещущих крыльях, и эти крылья трепетали от такого же восторга, за каким наблюдали их обладатели. Их возня не мешала Софи; их заинтересованность, столь же сильная, во всем остальном ничуть не походила на ее заинтересованность: пока сама она, отважно погружаясь в пучины, не была уверена, что ее не захлестнут встречные валы изумления, страсти, стыда, перехватывающей дыхание любви, те, другие вокруг нее (она знала), побуждали, весело ободряя, молодоженов к одному и только к одному — рождению Потомства.
Неуклюжий жук с треском пролетел мимо ее уха, и Софи проснулась.
Все живые существа вокруг нее были смутными подобиями тех, что она видела во сне: жужжащие комары и мерцающие светлячки, далекий козодой, летучие мыши, гоняющиеся за добычей на резиновых крыльях.
В отдалении, залитый луной, загадочно белел павильон. Софи показалось, что временами она различает что-то похожее на движения их тел. Но не доносилось ни звука, нельзя было даже угадать, что и где могло бы шевельнуться. Затишье полное.
Почему это ранило ее больнее того, чему она была свидетелем во сне?
Оставленность. Софи чувствовала себя принесенной в жертву, и сейчас, когда не могла видеть Дейли Элис и Смоки, даже острее, чем когда спала, и так же была не уверена, переживет ли это.
Ревность: пробуждающаяся ревность. Хотя нет, не то. Она никогда не ощущала себя собственницей — владелицей хотя бы булавки; и кроме того, ревнуют, если отберут что-то принадлежащее тебе. И не предательство: ведь она знала обо всем с самого начала (и теперь знала даже больше того, чем когда-либо они узнают, что она знает); ведь предать может только лицемер, лжец.
Зависть. Но к кому — к Элис, к Смоки или к ним обоим?
Софи не могла сказать. Она только чувствовала, что пылает от страдания и любви одновременно, словно вместо еды проглотила раскаленные угли.
Софи ушла так же тихо, как пришла, и мириады других вслед за ней — вероятно, еще бесшумнее.
Поток, который впадал в озеро, довольно долго бежал по каменистому руслу, как по ступенькам лестницы, вытекая из обширного бассейна, образованного высоким водопадом в глубине леса.
Копья лунного света пронзали шелковистую поверхность озера и разбивались на сотни искорок, тонувших в его глубине. Звезды отражались в нем, приподнимались и падали вместе с беспрестанно набегавшими кругами и пенистыми брызгами. Именно так представлялось бы все это тому, кто стоял бы на берегу озера. Огромной белой форели, дремавшей в воде, все представлялось иначе. Дремавшей? Да, рыбы спят, хотя и не плачут; сильнейшее испытываемое ими чувство — паника; самое печальное — горькое сожаление. Они спят с широко открытыми глазами, и их сны отражаются на зеленовато-черной толще воды. Дедушке Форели казалось, что бегущая вода и знакомый антураж то распахиваются перед ним, то закрываются ставнями по мере того, как сон приходил и уходил от него; когда ставни закрывались, он видел картину подводного мира. В рыбьих снах обычно содержится та же самая вода, которая их окружает, когда они бодрствуют, но у Дедушки Форели все было по-другому. Снилось ему нечто совершенно непохожее на ручьи с форелями, однако водяная обитель с таким неизменным постоянством напоминала о себе его лишенным век глазам, что само его существование на свете сделалось предположительным. Одно сонное предположение вытеснялось другим с каждым шевелением его жабр.
Предположим, ты рыба. Лучшего места для жизни не сыщешь. Льющиеся потоки непрерывно обновляют воду, так что дышать в ней — одно удовольствие. Кто дышит не водой, а, предположим, воздухом, тому так же свободно дышится на высокогорных альпийских лугах, где ветер постоянно омывает легкие свежестью. Замечательно, что о нем так позаботились, если, предположим, они действительно думают о чьем-либо счастье и комфорте. Здесь нет хищников и почти нет конкурентов, потому что (хотя откуда, предположительно, рыбам об этом знать?) выше находится усеянное камнями мелководье и никто из достигших такой же величины, что и Дедушка Форель, не может появиться в этом озере и оспорить его право на насекомых, которые падают с нависавших над водой густо переплетенных ветвей. В самом деле, все основательно продумано, если только предположить, что кто-то об этом вообще думал.
Все-таки (предположим, что плавать тут — вовсе не твой выбор) какое это ужасное, хоть и заслуженное, наказание, какая мучительная ссылка. Что же, теперь ему, вправленному в жидкое стекло, лишенному дыхания, вечно суждено торкаться взад и вперед, занимаясь ловлей комаров? Для рыбы, предположим, вкус комара — самое приятное в ее наисчастливейшем сне. Но если предположить, что ты — не рыба, бесконечно глотать крошечные капельки горькой крови — понравятся ли тебе такие воспоминания?
Делаем следующий шаг (предположим, рыба может шагать): предположим, что все это — Повесть. Пускай он кажется рыбой, по-настоящему довольной жизнью, или же рыбой, с великой неохотой приучившей себя ею стать, но если когда-нибудь однажды в отливающие радугой глубины озера заглянет вдруг прекрасная девушка и произнесет заклинание, которое она дорогой для себя ценой с трудом выманила у коварных хранителей тайн, тогда он с плеском рванется из удушающего водного плена наверх, молотя воздух ногами, в насквозь мокрой королевской мантии, и предстанет перед ней запыхавшимся, возвращенным в прежний облик: проклятие уничтожится, злая фея разрыдается от бессильной ярости. При этой мысли глазам Дедушки Форели внезапно предстала отраженная водой картина — цветная гравюра: рыба в нахлобученном парике, в пальто с высоко поднятым воротником, с огромным письмом под мышкой и широко разинутым ртом. Глотает воздух. От этого кошмарного видения (откуда оно взялось?) жабры его раздулись, и он мгновенно очнулся; ставни прикрылись. Это всего лишь сон. Некоторое время он благодарно не строил никаких предположений, а только взирал на трезвомыслящую, пронизанную луной воду.
