Колодезь - Логинов Святослав Владимирович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
В этот-то государев дом и канул Васька – приказчицкий сын.
Семён остановился перед узорным забором, глядя в просвет между деревьями. Нет, ничего не видать. И кругом – как повымерло, словно и охраны нет. На самом-то деле и стража есть, и всякий работный люд, только прячется, чтобы без дела глаз не мозолить. Падишах любит отдыхать привольно.
Между деревьями показалась одинокая фигура. Старик в киндячном халате и убогой чалме, накрученной на лысой макушке словно кукиш. В руках мотыга – видать, садовник. Не обращая на Семёна внимания, старик шёл бережком арыка, время от времени пробивая воде путь к древесным корням.
– Уважаемый! – позвал Семён по-арабски. – Кто этот человек, что въехал сейчас во дворец?
Старик остановился, утёрся рукавом и ответил:
– Мин бэсмен.
«Не понимает», – догадался Семён.
Садовник тем временем присел на край дувала, вытащил пенковую трубочку, плотно набил тютюном и раскурил. Такие дела Семёна уже давно не удивляли. На святой Руси табашников немного, да и тех драть велено за служение Белиалу, а чем ближе к туретчине, тем больше этой пакости. В Малороссии казаки за честь считают пить табак, а в самой Турции и стар и млад смолят трубку, глотают вонючий дым, не иначе – заранее принюхиваются, каково будет дышаться в аду.
– Ох-хо-хо!.. – вздохнул садовник, выпустив клуб вонючего дыма. – Грехи наши тяжкие!
Семён бросил озадаченный взгляд сквозь узорчатую решётку, спросил по-русски:
– Откуда будешь, старче?
– А из тех же ворот, что и весь народ, – ничуть не удивившись, ответствовал старик.
– Ты, никак, русский? – пытал Семён.
– Был русский, да весь вышел, – садовник окутался дымным облаком и в свою очередь поинтересовался: – Сам-то откудова явился?
– С караваном пришёл из Гурмыза.
– Вот оно как… По всему свету наш брат гуляет. Я так думаю, что, если бы не русские полоняне, от бусурман одно поименование бы осталось. Только нами и держатся…
– Я о чём спросить хотел, – осторожно перебил Семён. – Тут в ворота всадник проехал с охраной – кто таков?
– А-а!.. – протянул садовник, выпуская новые клубы самосадного дыма. – Это, паря, большой человек. Шахский домоправитель, Васаят-паша. Летний дворец со всем хозяйством в его управлении. Это, считай, не меньше, чем везир. А прежде тоже был православным.
– Знаю. Мы с ним вместе в полон попали в ногайской степи, – проговорил Семён, незаметно отмахиваясь от дыма, – а теперь он меня и признать не захотел…
– Скажешь тоже! Он при шахском величестве, а ты кто? Ясно дело, что не признает тебя.
– Ведь на одном базаре продавались, в одни руки попали.
– А дорога каждому своя вышла, – разумно подтвердил садовник, усаживаясь поудобнее в предвидении долгой беседы.
Добрый сала-уздень Фархад Нариман-оглы богатство своё приумножал не столько за счёт имения, сколько тем, что поставлял лес на ремонт и строительство шахских дворцов. Гилянь лесами по всей Персии славится, но потому лишь, что в персидском царстве больше никакого леса нет. А так – свали трёхохватный дуб из гилянских лесов, а внутри у лесного великана труха – стоя сгнил. Бывает, что и на дрова нечего выбрать. Немногим лучше обстоит дело и в иных подвластных шаху областях – Ширванском ханстве, Шемаханских владениях, не говоря уже о южных, вовсе безлесных, приобретениях воинственного Аббаса – Басре и Кандагаре. Лишь в шемхальстве Тарковском да в Дербентском присуде горы покрыты счётным лесом, дорогим и годным во всякое дело. Этим лесом и торговал Фархад-ага. Ездил в Ряш, встречался с пашами, неуклонно торговался за каждый ствол, норовя, как говорят мудрые узбеки, выдать ильм за карагач, а карагач за ильм. Однако к старости задумался о душе, захотел покоя. Из поместья уже не выезжал, старался посылать других. К тому же нашлось-таки кого посылать. Русский невольник Васаят оказался толковым парнем и большим хитрецом. И языки ему тоже давались – в три года превзошёл и турецкий, и фарси, и армянский. Фархад-ага все дела перепоручил услужливому Васаяту, а сам почил на лаврах, вовсе не думая, какую змеюку пригрел на своей широкой груди.
Оказавшись на узденевой службе, Василий быстро понял, что о родных местах лучше поскорей позабыть и устраиваться, куда господь приткнул. Тем более что о родном доме Васька тужил не то чтобы очень крепко. В богатом дедилинском тереме младшему приказчицкому сыну было не разгуляться. Хмельное у Янко Юрьича водилось лишь для дорогих гостей и самого хозяина – взрослым сынам Янко и в Христово воскресенье чарки понюхать не давал. А насчёт сладкого греха сам Васька был не боек. Попробовал раз зажать в уголке мясистую кухонную девку, но вместо ласки получил увесистую плюху. Да ещё и батюшка собственноручно отходил арапником. Потом-то Васька спознал, что не ту девку щипать принялся, не углядел сдуру, что с этой родной отец грех тешит. Но с тех пор поселилась в душе неизбывная робость перед бабским полом, а вернее – перед арапником, и до семнадцати лет Васька уже никому из девок руки под подол не запускал. Но хотелось – инда душу выворачивало! А тут ещё и Дунька, стерва, масла в огонь подлила – блядским манером выскочила за холопа Сёмку, а Василию, хоть он ничем Семёна не хуже, такую дулю вывернула… э, ну да что говорить!
По-настоящему, Василию до Дуньки дела не было, но всё равно обидно, тем более что, когда Сёмка пропал, Василию от этого по-прежнему ничего не отломилось. В таком раздрае чувств и начал Василий ездить в гилянскую столицу.
Ряш – город царский, соблазну в нём всякого много, народишко живёт хитрый, и простеца всякий норовит облапошить. Но Васька, наученный горьким царицинским опытом, держал себя строго и лишь в мечтах рапалялся на пространное житьё, такое, чтобы враз ему были и восточный гарем, и русский кабак. Всяческих зазывал и приставучих сводников Васька не слушал, в лавки на базаре не заходил, и ежели с кем и говорил, то только исполняя узденевы дела. Такая исполнительность не осталась незамеченной – покупатели дорогого дербентского леса начали приглядываться к Василию и искать к нему ключик, ибо давно известно, что ключик есть ко всякому сердцу, и если не у Аллаха, то у Иблиса на связке он точно висит.
Василий тоже сообразил, что те, с кем ему поручено торговаться, стоят куда как повыше хозяина – и к трону плотнее, и к казне ближе. Тут уж вовсе глупым надо быть, чтобы не понять, чью руку держать следует.
Крепче всего следовало держать руку Салим-хана, управлявшего летними дворцами шаха Аббаса. Салим-хан и к шаху был вхож, и деньгами ворочал, о каких Василий прежде не слыхивал. А с другой стороны – душевный человек был хан Салим, не гнушался самолично осмотреть привезённые брёвна, обсудить кой-что из базарных дел с русским невольником, выслушать и похвалить. Салим-хан не любил придворных льстецов, ибо сам мог дать им два кона вперёд, словно при игре фальшивыми костями.
Поначалу Салим просто всячески отмечал ум и сметку молодого приказчика, хвалил за верность и честность. От таких похвал Васька таял не скрываясь и не замечал, что делоправитель приваживает его, словно рыбу к мреже. Потом, в один из приездов, когда Василий сдавал привезённый товар, Салим-хан пригласил Василия во дворцовые покои. Прежде Василий дальше товарного двора не бывал – немудрено, что от этакой чести голова вскружилась.
Полуодетая одалиска по знаку Салим-хана принесла гостю кувшин сладкого вина. Сам хозяин вина не пил, сославшись на запрет пророка. А Василий вовсе одурел от хмеля, близости пышной женской плоти, но всего более – от чести. Сам везир зовёт его Васаят-ага, хотя так полагается обращаться только к белобородым старцам!
Василий опомниться не успел, как продал на корню прежнего хозяина и себя заодно. Пользуясь тем, что печать и голос Фархада Нариман-оглы переданы ему, Васька заключил такие договора, что не только всё добро тарковского узденя, но и сам Фархад-ага должны были пойти в уплату по бесчестному договору. За то Салим-хан обещал Василию покровительство, защиту и должность при своей особе.