Царь Каменных Врат - Геммел Дэвид (читать книги полностью TXT) 📗
— Я по-прежнему боюсь, что Абаддон совершил ошибку. Вы чувствовали, с каким наслаждением бился Декадо, когда мы напали на легионеров? Его пыл был так силен, что чутьбыло не заразил и меня.
— Абаддон просил нас не выносить поспешных суждений. — А это уже был голос Катана.
— Но Абаддон более не настоятель, — заметил Балан.
— Он всегда будет настоятелем Мечей. Мы должны уважать его. — Снова Катан.
— Мне с ним как-то неловко, — передал Аквас. — Где его Дар? За всю долгую историю Тридцати еще не было вождя, неспособного Странствовать и Говорить.
~ Вероятно, нам стоит обсудить и другие возможности, — проговорил Катан. — Если Абаддон ошибся в выборе Голоса— значит, он не сумел отличить волю Хаоса от воли Истока. Это ставит под сомнение всякий другой выбор Абаддона.
— Не обязательно, — возразил Балан. — Все мы люди, и Абаддон мог совершить одну-единственную ошибку. Да, его ведет Исток, но многое зависит и от того, как истолковать указания. То, что смерть Эстина и приход Декадо случились в тот же день, могло быть либо совпадением, либо кознями темных сил.
— Либо— волею Истока. — добавил Аквас.
— Разумеется.
Декадо открыл глаза и сел.
— Что они замышляют? — спросил он вслух, указав на легионеров.
— Они ждут прибытия своей армии, — сказал Аквас. — Аргонис, их командир, говорит, что нас выкурят из этих гор и уничтожат заодно с прочими скодийскими мятежниками. Он пытается взбодрить своих людей.
— Но тщетно, — вставил Балан.
— Расскажи нам о «Драконе», Декадо, — попросил Катан, и Декадо улыбнулся.
— Давно это было. Словно в другой жизни.
— Тебе та жизнь нравилась? — спросил Аквас.
— И да и нет. Большей частью нет, как мне вспоминается. Странное дело — по-своему «Дракон» связывал нас не менее крепко, чем вас Орден, хотя мы, конечно, не обладали вашим даром и не могли Странствовать и Говорить. И все же мы были одной семьей. Братьями. И вся страна держалась вместе благодаря нам.
— Ты, должно быть, опечалился, услышав, что Цеска перебил твоих друзей? — спросил Балан.
— Да. Но я был монахом, и жизнь моя в корне переменилась. У меня был мой клочок земли и мои растения. Мой мирок сделался очень маленьким.
— Меня всегда поражало, как это ты умудряешься выращивать столько разных овощей на таком маленьком участке, — сказал Балан.
— Я сажал томатную рассаду в картофелины, — усмехнулся Декадо. — Томаты росли наверху, а картошка — под землей. Итогом я всегда оставался доволен.
— Ты скучаешь по своим грядкам? — спросил Аквас.
— Нет. Это-то меня и печалит.
— А монахом быть тебе нравилось? — спросил Катан. Декадо окинул взглядом его стройную фигуру и доброе лицо.
— А тебе нравится быть воином?
— Нет. Совсем не нравится.
— В каком-то смысле я был доволен монашеской жизнью. Хорошо было хоть на время скрыться от мира.
— От чего же ты прятался? — спросил Балан.
— Я думал, ты знаешь ответ. Мое ремесло — смерть, и так было всегда. Одни люди владеют живописным даром, другие создают красоту из камня или из слов, а я убиваю. Но гордость и стыд плохо уживаются, и эта дисгармония вконец измучила меня. В самый миг убийства я испытывал блаженство, но после...
— Что же было после? — спросил Аквас.
— Никто не мог соперничать со мной в бою на мечах, и все мои противники оказывались беззащитны. Из воина я превратился в мясника. Блаженство все реже посещало меня, сомнения росли. Когда «Дракон» распустили, я обошел весь мир в поисках достойного соперника, но не нашел ни одного. Тогда я понял, что есть лишь один человек, с кем я мог бы сразиться, и решил вызвать его на бой. На пути в Вентрию, где он жил, меня застигла песчаная буря. Она длилась три дня, и это дало мне время задуматься. Ведь тотчеловек был моим другом — однако, если бы не буря, я убил бы его. Вот тогда-то я вернулся в дренайские земли и попытался изменить свою жизнь.
— А что сталось с твоим другом? — спросил Катан.
— Он сделался Факелоносцем, — улыбнулся Декадо.
9
Зал совета знавал лучшие дни. Черви источили вязовые панели, цветная мозаика, изображавшая седобородого Друсса-Легенду, во многих местах облупилась, обнажив серую от плесени штукатурку.
Около тридцати мужчин и с десяток женщин и детей сидели на деревянных скамьях и слушали женщину, восседавшую на председательском месте, — крупную, ширококостную и плечистую. Темные волосы окружали голову львиной гривой, зеленые глаза гневно сверкали.
— Вслушайтесь в свои собственные слова! — прогремела она, вскочив на ноги и оправив тяжелую зеленую юбку. — Разговоры, одни разговоры! И к чему они ведут? Отдаться на милость Цески! Какого черта это означает? Вы хотите сдаться, вот что! Вот ты, Петар, — встань-ка!
Петар поднялся, понурив голову и покраснев до ушей.
— Подними руку! — приказала женщина.
Он подчинился. Кисть была отрублена, и культя еще носила следы смолы, которой заклеили рану.
— Вот оно, милосердие Цески! Клянусь всеми богами, вы все очень громко кричали «ура», когда мои горцы прогнали солдат с нашей земли. Тогда вы готовы были в лепешку расшибиться ради нас! Теперь же, когда солдаты возвращаются, вы хнычете и норовите спрятаться куда-нибудь. Только прятаться нам негде. Вагрийцы не пропустят нас через границу, а Цеска, уж будьте уверены, не забудет и не простит.
Мужчина средних лет, встав рядом с совсем растерявшимся Петаром, ответил:
— Что пользы кричать, Райван? Разве у нас есть выбор? Побить их мы не сможем и погибнем все до единого.
— Все люди смертны, Ворак! — вспылила женщина. — Или ты не слышал? У меня шестьсот бойцов, и они заявляют, что им под силу побить Легион. И еще пятьсот человек только и ждут, чтобы присоединиться к нам, когда мы раздобудем побольше оружия.
— Предположим, Легион нам побить удастся, — сказал Ворак, — но что будет, когда Цеска пошлет на нас своих полулюдов? Что проку тогда от твоих бойцов?
— Придет время — увидим.
— Ничего мы не увидим. Иди откуда пришла и дай нам заключить с Цеской мир. Здесь ты нам не нужна! — крикнул Ворак.
— Кому это «нам», Ворак? — Он тревожно замигал, когда она спустилась с помоста и подошла к нему вплотную, а она сгребла его за ворот и подтащила к стене. — Погляди сюда! Что ты тут видишь?
— Стенку, Райван, а на ней картину. Ну-ка, отпусти меня!
— Это не просто картина, ты, куча дерьма! Это Друсс. Человек, который вышел против орд Ульрика. Уж он-то не считал своих врагов. Меня от тебя тошнит! — Отпустив Ворака, она вернулась на возвышение и обратилась к собранию: — Я могла бы послушаться Ворака. Могла бы забрать шестьсот своих бойцов и вернуться в горы. Но я знаю точно, что тогда вас всех перебьют. Выход у вас один — сражаться.
— У нас есть семьи, Райван, — возразил кто-то из мужчин.
— Да — и их перебьют тоже.
— Это ты так говоришь — но уж мы-то погибнем наверняка, если окажем сопротивление Легиону.
— Поступайте как знаете, — бросила Райван. — Только уйдите с глаз моих долой — все до единого! Были когда-то мужчины на этой земле, да вымерли все.
Петар, уходивший последним, обернулся.
— Не суди нас строго, Райван.
— Прочь! — крикнула она и, подойдя к окну, посмотрела на город, белый в лучах весеннего солнца. Такой красивый и такой беззащитный. Даже стены вокруг него нет. Райван извергла из себя затейливую гирлянду проклятий, и ей полегчало, но ненамного.
Там, внизу, на извилистых улочках и широких площадях собирались кучками люди — и Райван, хотя и не слышала слов, знала, о чем они толкуют.
О сдаче. О том, как бы выжить. И за всеми словами стоит одно — страх!
Что с ними сталось? Неужто ужас, внушаемый Цеской, разъел их, как ржавчина? Райван, оборотясь, взглянула на поблекшую мозаику. Друсс-Легенда, высокий и могучий, с топором в руке, и Скодийские горы позади — словно его предки: белоголовые и несокрушимые.
