Тени сумерек - Белгарион Берен (читать книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Хорошо, вовремя заметили — не хватало еще доделывать за Саурона испартаченную им работу. Хурин, не поверив своим ушам, вынул кинжал и поднес к губам Берена. Поначалу казалось, что Нимрос обманулся — сердце Хурина успело отсчитать с десяток ударов прежде, чем лезвие затуманилось — но все-таки затуманилось же!
Привести его в чувство не удавалось — вливали в рот и вино, и воду, растирали щеки, ладони — не помогало ничего. Нимрос, сказал, что душа князя сейчас сама выбирает между жизнью или смертью, и никто на этот выбор повлиять не властен, однако же есть один способ: можно сесть с ним рядом и все время ему говорить что-то, убеждая душу остаться здесь.
— Ты, что ли, будешь над ним сидеть? — Хурину эта затея показалась глупостью.
— Да, буду, — кивнул Нимрос.
Но Хурин на этом не успокоился. Послали за эльфийским лекарем на другой берег. Эльфийский лекарь только подтвердил то, что уже сказал человеческий: нужно оставить все как есть, и дальнейшее будет зависеть лишь от того, захочет дух Берена вернуться к жизни или пожелает отправиться на Запад, а затем — на Неизведанный путь.
То же тяжелое беспамятство охватило и госпожу Лютиэн, но с этим было яснее: она устала, сказал целитель, и проснется, когда отдохнет. Борьба с темной волей Саурона истощила ее силы. Нужно время.
Время…
И тут Нимрос предложил такое, о чего у Хурина даже рот открылся — но эльфийский лекарь поддержал юношу: нужно, чтобы Берена и Лютиэн положили рядом — пусть первым, что увидит очнувшийся, будет любимое лицо — если им суждено очнуться.
На следующее утро Финрода и остальных эльфов, а также всех, кто погиб при штурме, похоронили на зеленом холме неподалеку от развалин замка. С покатой, почти плоской вершины срезали дерн, вырыли яму и сложили в ней из камней и бревен высокую постель для Короля. Ниже положили десятерых верных, а еще ниже — всех, кто отдал жизнь за Тол-Сирион, врата в свободные земли.
Погребальные одежды и венки из первоцветов, надетые на голову и шею короля, почти скрыли раны, нанесенные Финроду волком, но не могли скрыть следов истязания — руки Финрода, против обычая, были спрятаны под покровом, чтобы не было видно, что пальцы его переломаны и срослись как попало. И оттого, что лицо его и в смерти осталось прекрасным, всем, кто смотрел, казалось, что поругана и убита сама красота. И когда над мертвыми клали кровлю из бревен, хотелось то ли хватать могильщиков за руки, умоляя не прятать его под землю, то ли помогать им всеми силами — пока сердце не разорвалось от жалости при виде его.
Из камней и земли эльфы и люди насыпали над павшими высокий курган, снова покрыли дерном, и уже к утру следующего дня курган этот пророс густой травой и покрылся белыми цветами. Когда эльфы пели над погибшим королем Нарготронда, Хуор впервые в жизни увидел, как плачет его старший брат. Говорили, что Хурин плакал в день смерти отца, но Хуора с ним тогда не было.
Допрашивая пленных, которые все не могли понять, как и почему они сдались, внезапно прекратив бой, Хурин восстановил события и пересказал их Артанору.
Берен и вправду решился штурмовать замок, но хитрость его не удалась, во-первых, из-за орочьей алчности, а во-вторых, из-за того, что в этот же вечер в замок вернулись остатки разбитой у Ангродовых Гатей армии. Не будь во главе ее Саурона, может, Берену и удалось бы продержаться, но Саурон колдовством открыл ворота. О том, как защищался Берен, рассказывали не только пленные, но и синяки на теле горца: он ими был покрыт весь, от затылка до пят — то есть, взять его смогли только тогда, когда измолотили как сноп. Саурон, устроив пленнику короткий допрос, отправил его в камеру смертников, где уже находились эльфы. Хуор спросил о следах истязаний, на телах — никто ничего не знал или боялся признаться. «Это, наверное, орки», — сказал один из тех, кто называл себя рыцарями Аст-Ахэ. Второй не видел ничего дурного в том, чтобы живьем скормить мирроанви волку: по его мнению, они этого заслужили, а мучительная смерть была признанием заслуг врага. Хурин дал ему в ухо — разговаривать с таким было бесполезно. Был еще один выродок, который смотрел за волками. Только о них и убивался — ну, так ему снесли голову. Но таких было мало… Прочие вели себя пугающе странно: словно угасли в них какие-то огни. Безразличные ко всему, они были покорны и молчаливы: не требовали еды, не бунтовали, не пытались бежать. Ударишь — смолчат, пошлешь — пойдут… Это вызывало презрительный смех одних и ужас других — что же нужно сделать над человеком, чтобы после падения своего господина он полностью утратил волю к борьбе и к жизни? Хуор сравнивал их с эльфами и людьми, спасенными из тюрьмы Волчьего Острова — и сравнение было далеко не в пользу черных. Спаси Единый от такого, думал Хуор, глядя на них. Даже обреченные страшной смерти, замурованные в подвале, — Финрод и Берен нашли в себе волю освободиться от пут и сражаться с сауроновой тварью… Они боролись, пока одного не оставила жизнь, а другого — все силы… Отчего же эти — не скованные, не подвергавшиеся пытке, многие даже не ранены — час за часом теряют дух?
Под вечер того дня, когда похоронили Финрода, эти пленные начали умирать. Нет, не так страшно, как умер несчастный сауронов посланник — просто ложились на землю, закрывали глаза и души их отлетали. Эльфы сказали, что ничего тут сделать не могут: это порча. Хурин приказал на всякий случай сжигать их тела — и всю ночь с подветренной стороны от лагеря горели костры, и весь следующий день тоже.
Вот в этот день Берен и пришел в себя.
Очнувшись, он долго не мог понять, отчего видит над собой не каменную крышку, а серое полотно, слегка колеблющееся, немного дырявое — лучи солнца били сквозь эти дырки, как стрелы. Голова работала плохо.
«Я мертв. Должен быть мертв…»
Шум, который доносился до него сквозь стены палатки, был знаком с детства: беззлобная брань, звон молота в походной кузне, ржание лошадей, треск хвороста в кострах — шум военного лагеря. Запахи подтверждали догадку. Пахло рыбной похлебкой и дымом, конским навозом, раскаленным металлом и застарелым потом, много лет впитывавшимся в войлочные куртки, надеваемые под доспех.
Значит, это не эльфийский лагерь. В эльфийских лагерях пахнет иначе.
И тут ледяной водой нахлынул ужас воспоминания. Финрод… За его жизнь заплатил жизнью Финрод. Умер, угас в его бессильных руках. Как все, кого он любил — отец, Андис, Руско… Все, кроме…
На миг мелькнула безумная надежда — а вдруг заточение в волчьей яме было тем же, чем и казалось — жутким сном? Берен поднял руки — широкие белые рукава погребального одеяния упали к локтям.
Боль, пронзившая плечо, перевязанные запястья — все сказало: нет. Это была явь.
— Но ради чего? — тихо, сквозь зубы простонал он, поворачивая лицо в сторону.
Лютиэн!
Это точно сон. Уже стоя рядом на коленях, касаясь ее лица ладонью, уже прижимаясь ухом к ее груди, чтобы услышать биение сердца, уже целуя ее глаза и призывая: проснись! — он не мог поверить, что видит ее здесь наяву.
А когда поверил, забыл обо всем на свете. Сейчас самый большой ужас был — она умирает, она не проснется, не откроет глаз!
О, нет. Потерять ее теперь, после всего, держать в руках и чувствовать тот же мертвый холод, что затопил и тело Финрода — нет, нет!
Превозмогая боль в плече, Берен рывком поднял любимую на руки и поднялся. Пошатываясь, вышел из тесной палатки, и зашагал через онемевший разом, как будто вымерший лагерь. Он не замечал никого вокруг, видел только запрокинутое лицо Лютиэн, чувствовал лишь ее вес.
Спустился к реке и упал на колени.
— Mell! — прошептал он, окуная руку в воду и смачивая деве лоб. — Quio, mell! Очнись, милая, дыши — посмотри, какая весна. Я же прокляну ее, если ты не очнешься.
Веки Лютиэн дрогнули, а потом она открыла глаза и взглянула на Берена. Коснулась ладонью его лица и попыталась что-то сказать, но только выдохнула.
