Кембрийский период (Часть 1 — полностью, часть 2 — главы 1–5) - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович
Единственное противодействие, которое они встречали — просьбы о пощаде, предложение выкупа или себя — в рабство. От желания жить — или в надежде занять всадников личными пленниками, чтобы у остальных появился шанс уйти. Изредка такое делалось — и, ещё реже, получалось. Мерсийцы, например, и до Пенды охотно брали пленных, да и уэссексцам нужны крепостные. Но — ни диведцы, ни континентальные саксы в холопах не нуждались.
Что касается выкупа — у многих рыцарей загорелись глаза. Иные начали торговаться — не опуская занесённых клинков. Кейндрих заметила, велела рубить всех. А чтобы меньше разговаривали с врагом, повысила норму до двух голов…
Солнце не ведает жалости. В глаза Немайн задувает колючая, яркая пурга, картины реальные превращаются в фантастические видения. Проще закрыть глаза — но она упрямо пялится на поле боя. У разбитых ворот усталые израненые люди из-под руки следят, как остановленного ими врага добивают другие. Кто-то гонится за бегущими, стараясь отрезать их от лагеря, лишить надежды зацепиться. Ложной, что видит пока одна сида. Людей в лагере довольно много — туда вернулась, так и не вступив ни в одну схватку, кавалерия саксов. Оставленная небольшая охрана торопливо седлает лошадей, хотя бы обозных — пешком от камбрийцев не уйти.
Вот конный лучник, зачем-то оторвавшийся от своих и затесавшийся в ряды латной кавалерии, положил нескольких саксов и, соскочив с коня, принялся вытаскивать придавленного лошадиной тушей рыцаря — в то время как его окольчуженные соратники совершили первую на острове Придайн прямую копейную атаку.
Двуручный топор или меч со щитом, если первый достать из ножен, а вместо второго закинуть за спину топор — снаряжение неплохое. Страшная и довольно дальняя атака — или баланс, по выбору. Против пехоты — убийственно. Против конницы без стремян — сносно. Только от тарана конным клином ни топоры, ни щиты не спасают. Гвардейцы Хвикке летят в стороны — а больше под копыта. На флангах ещё пытаются сопротивляться — один удар топора коню, другой — всаднику. В ответ — неостановимое движение длинных кавалерийских мечей. Сверху вниз. Клин прошёл гвардию насквозь. Их печальная участь войдёт в учебники, верно, достаненся ни в чём неповинным топорам, но взгляд скользит дальше — мимо колесниц, сверкающих алмазами умбонов, и нескольких всадников, пытающихся уйти.
Память подсказывает — эти стояли с гвардией, но в последнюю атаку со всеми не пошли. Хотят выжить? Тщетно. Многих достают стрелы, одного цепляют крюком, тело недолго волокут за колесницей. Кончено. Разбег остановлен. К колесницам спешит пехота — гленская, и тут первые! — а саксов в промежутке больше нет. Живых.
Поле покрыто убитыми — в два слоя. Утренними, убитые в начале боя, и беглецами. Изредка встретится ирландский плед. Остальные камбрийцы лежат там, где стояли — на первой линии обороны, у сцепленных повозок — и между. Тут — все расцветки Диведа. Глаз цеплялся в первую очередь за кэдмановские пледы. Сколько у неё, оказывается, родни — и с ней уж не перезнакомиться!
Немайн начала разглядывать лица — если те сохранились. Только теперь до чувств начинало понемногу доходить — битва случилась на самом деле, в ней сражались не смазанные от быстрого перемещения поля зрения абстракции, а живые люди. Те, что ещё вечером сидели вокруг костров, смеялись незамысловатым шуткам, стараясь отогнать боязнь такой вот судьбы… То, что до этого сознавал безразличный разум, добралось до сердца.
Память услужливо, точнее, чем Харальд рукой, показывала — где и кого она видела в последний раз. Проверять было страшно. Но — не удержалась. Посмотрела — только чтоб успокоиться, одним глазком — между линиями.
Он был там. Лежал, как стоял — тогда, когда все бежали. Ради лишних секунд и чужих жизней. Закрытый телами изрубленных врагов, всё ещё сжимающий в руках оружие, заколотый в спину — и не раз. Человек, ставший не самым близким — самым надёжным.
Песня стихла.
Усталые шаги. Довольный, как кот, притащивший хозяйке мышь, Харальд. А перед глазами — отпечатавшееся на сетчатке, замершее сияние. Дэффид. Не убитый — разливающий вино, смеющийся. Неужели его нет? Неправильно! Кто же будет чесать сиду за ухом — годы спустя, в её каменном городе?
— А правильная вещь — гнутая лестница. Мне рубить с руки… — начал издалека, растягивая удовольствие от рассказа о подвиге, осёкся, — Немхэйн, почему у тебя лицо в слезах? Мы победили!
— Это солнце.
Только если солнце — почему так темно? А если не так — разве сиды умеют лгать? Нет, не умеют. Как и звери — а Немайн зверь. И света вокруг полно — сверху и снизу, небо и снег, и снег можно подбрасывать к небу. Вокруг опушки — сосны, звенят и пахнут. Рядом — чёрная с кремовой шлеёй шкура, умные глаза, и все четыре лапы на месте. Нуада! И в одной — табличка.
"Пора."
Уходить не хочется. К чему новая, чужая земля, когда здесь — восхитительный лёгкий снег? И можно взмахнуть лапами, и шерсть отца заблестит, как зыбь на летней реке? А он фыркает насмешливо, и табличку переворачивает.
"Мы идем в Ирландию, дочь. Надо торопиться, пока лёд не растаял. Мама уже торит дорогу!"
Какое растаял? Да он только встал! Неужели идти настолько долго? А хочется поиграть, и побегать! Печальный вой сам выливается из горла.
"Надо, дочь. Там земля наших предков, которую они когда-то отдали врагу. Надо вернуть."
Древность, воняющая мхом! Причём тут Немайн? Ей хорошо здесь, среди сосен! А вот развалиться брюхом кверху и смотреть насмешливо, вылизывая живот. Хотите — берите зубами за хвост, волоките, а сама — ни шагу!
"Не понимаешь?"
"Нет. И понимать не хочу."
"Тогда — живи тут одна. А мы с мамой уйдём. Мы — помним."
Лежать, смотреть, как тают снежинки на подушечках лап. Отец переступает с ноги на ногу, выгрызает из шерсти ледышки. Фыркать, рассматривать фигурные облачки, пока не рассеялись: это как тетерев, а то — как заяц, а это… Это совсем непонятно что, но интересное!
"А новое место тебе не интересно?"
"Нет. Мне тут нравится. Ведь если я уйду, это место тоже кто-то займёт."
