Чёрный менестрель (СИ) - Скиф Дмитрий Александрович (книги хорошего качества txt) 📗
Обглоданная куриная ножка пролетела над головой Степана.
Похилився слоник
Хоботом к земл╕:
Большое моченое яблоко, чиркнув "менестреля" по уху, ударилось в стену и разлетелось на несколько частей.
"Прощавай же, Укра╖но,
Ти ж м╕й р╕дний краю!
Надкусанный солёный огурец пролетел мимо лица Голушко, забрызгав последнего рассолом.
Безневинно молоденький
Слоник помира╓! [2]
Большой красный помидор влетел Степану точно в лоб, что помешало сыну украинского народа спеть заключительные два слова: "Гей! Гей!".
Не обращая внимания на то, что он обтекает томатным соком, и что в него летят прочие гостинцы благодарной публики, Голушко поклонился зрителям и вышел из главного зала трактира, высоко подняв голову.
На улице Степан быстро направился к поилкам для лошадей и, отогнав жеребёнка, начал отмываться...
На душе сына "р╕дний Укра╖ни" было погано. Ещё ни разу в жизни публика его не забрасывала объектами (цветами тоже не забрасывали, но он об этом как-то не думал).
- Ну и что вы учудили, уважаемый менестрель? - с трудом скрывая улыбку, спросил Степана подошедший Алак.
- А что, я сделал что-то не так? - уточнил Голушко, продолжая отмываться от томатного сока.
- А вы как думаете? - ответил Диргиниус, на этот раз так и не сумев сдержать веселье. - Если менестреля публика забрасывает мочеными яблоками, то наверняка менестрель "сделал что-то не так".
- А именно? - уточнил Степан.
Голушко как смог отмыл голову от томатного сока и теперь с тоской смотрел на свою испорченную котту. По всему выходило, что котта стирке не подлежала и ей была одна дорога - на тряпки.
- Видите ли, дорогой друг, - начал Алак. - Я, конечно, понимаю, что если у нас на севере говорят несколько иначе, чем на юге, а речь на востоке, в вольных городах, отличается от речи в обоих королевствах то, наверное, и у вас, в вашем мире, речь может сильно различаться. Но простая публика, которая собралась в этом трактире, такими вопросами не задаётся. И когда менестрель поёт песню, в которой никто не может понять ни одного слова, то публика реагирует именно таким образом.
Только в этот момент до Голушко дошло, что он пел песню на украинском языке, который никто, кроме его самого, в этом мире "не разумеет".
[1] Всего в местном календаре было 8 месяцев, 7 по 52 дня посвящённых добрым богам и 1 из 1 дня (в високосные годы из двух) посвящённый богине хитрости и коварства.
[2] Слова Юрия Лысенко, известного под творческим псевдонимом Юрко Позаяк.
Глава 8
На следующее утро караван с уже отмывшимся "менестрелем" вошёл в ворота города Маэд, куда он не успел попасть вчера. Особенность этого большого города состояла в том, что через него проходили два тракта, соединяющие северную и южную части вольных городов. Маэд жил торговлей, и в нём были постоялые дворы всех более или менее значимых вольных городов. Именно в Маэде Голушко впервые вблизи увидел жителя Тапии, того самого города, который он подрядился сжечь.
Произошло это вечером, когда караван уже расположился на отдых. На этот раз Степан решил не радовать публику своими вокальными данными и просто ужинал в окружении бойцов "Гвардии Валлинора", которые изображали караванщиков.
- Мастер Брокунн, если не ошибаюсь? - спросил соседа Голушко по столу подошедший посетитель постоялого двора.
- Да, это я, - ответил бывший капитан, а теперь лейтенант вольной роты, подделывавшийся под купца.
Нисколько не смутившись, что он обратился не к тому, посетитель перевёл свой взгляд на Брокунна и продолжил:
- Насколько мне известно, мастер Брокунн, Ваш караван идёт на юг?
- На юго-запад, если быть точнее.
- Это даже лучше.
- Кому?
- Нам обоим.
- В смысле? - не понял Брокунн и внимательно посмотрел на своего собеседника.
Лжекупец сразу же понял, с кем их столкнула судьба. Небольшая шапочка, внешне напомнившая Степану узбекскую тюбетейку, коротко стриженые волосы, за исключением косички до плеча, свисающей с левого виска. Длинный полосатый халат с широкими рукавами, подпоясанный дорогим поясом с узором в виде семиконечной звезды.
Самым сложным моментом в плане Голушко было проникновение в Тапию, которое не вызывало бы ненужных подозрений. Жители города Тапии в большинстве своём принадлежали к секте семикустников и чужестранцев не жаловали. Можно было бы войти под видом купеческого каравана, как это и планировал первоначально Голушко, но все равно оставалась вероятность привлечь внимание тайной стражи города. Лучше всего было бы попасть в Тапию по приглашению кого-нибудь из купцов-семикустников. В этом случае за ними тоже будут приглядывать, но не так рьяно. И вот удача сама шла в руки...
Через три часа после того, как Сууутту (именно так звали купца-семикустника), закончил свою беседу с Брокунном, Голушко понял, что те четыре дня, которые продлится дорога от Маэда до Тапии, будут насыщены велеречивыми и длительными разговорами. Забегая вперёд, можно сразу сказать, что Голушко не ошибся...
***
Под конец первого дня путешествия случилась неприятность. Уже смеркалось, когда у одного из фургонов купца-семикустника отвалилось колесо.
- И чего сидим? - спросил подъехавший к потерпевшему аварию фургону "капитан" Билко.
Возница, также семикустник, ничего не ответил, а подъехавший на лошади Сууутту объяснил:
- Согласно нашей вере дни сменяются с закатом, и именно сейчас наступил день верхней ветви великого куста.
- И? - не понял Билко.
- В этот день запрещается работать. В порядке исключения тем из нас, кто оказался в дороге, можно править лошадью, но вот чинить фургон уже нельзя.
- А разве это проблема? - спросил подошедший Степан. Голушко прекрасно понимал, что если они не двинутся в течение получаса, то ночь застанет их в пути, и им придётся остановиться в лесу, а не в уютном трактире. Поэтому он предложил:
- Давайте мы вам починим фургон.
- Что вы, что вы, - ужаснулся Сууутту, - по заветам наших предков мы не можем ездить на фургонах, которые собрали чужеземцы...
- Но ведь мы не собираемся собирать фургон, - удивился Степан, - мы только его починим.
- Увы, - тяжело вздохнув, ответил семикустник, - чтобы я смог пользоваться этим фургонам, после того как вы его почините, наш мастер должен будет его разобрать и собрать...
***
Утро следующего дня началось с заунывных молитв семикустников. Последователи официальной религии города Тапии распевали молитвы около четырёх часов, причём весьма немелодично. После этого, наскоро перекусив чищеными орехами, последователи золотого куста расселись кружком вокруг Сууутту, который достал книгу и начал читать на редкость нудным голосом, вгоняющим в сон:
- В начале был куст. Он ещё не был великим кустом, но семя его летало во вселенной... - читал Сууутту своим единоверцам, а все остальные разбрелись кто куда, лишь бы не слушать эту тягомотину. - И захотел великий куст...
Степан поймал себя на том, что начал клевать носом, встал и с удовольствием потянулся, чем заслужил неодобрительные взгляды последователей религии великого куста.
- ... создать нечто, - продолжил чтец-семикустник, - и отрастил он корень свой в пустоту, и напитался он в пустоте соком великой бездны...
Голушко, поняв, что у него от голода бурчит в животе, достал из холщового свёртка краюху чёрного хлеба, кусок сала и чеснок, и начал готовить себе бутерброды. Запах сала с чесноком донёсся до внимающих великому слову великого куста, и они нарочито поморщились, но по голодным взглядам на нехитрую снедь Степана чувствовалось, что они бы охотнее вкушали пищу земную, нежели духовную.
