Подьячий Разбойного приказа (СИ) - Костин Константин Александрович (библиотека книг .txt, .fb2) 📗

Анастасия прищурилась и наклонила голову:

— Я думаю, он все же колдун. Просто не признается.

— Ты ж его этим обсыпала… царской головой, — наклонила голову в другую сторону Аглашка.

— Типун тебе на язык! — толкнула ее в бок тетя. Ага! Не только мне в синяках ходить! — Услышит кто, беды не оберешься. Царь наш, дай Бог ему здоровья, не любит, когда по его голову говорят, особенно если — в отдельности от остального теля.

— Так нет тут никого, — мама Насти махнула рукой, сказала, что чужие тайны ей без всякой надобности, и отказалась участвовать в обсуждении.

— Кто знает, — тетя была непривычно серьезна, — Говорят, царские послухи по ночам по улицам ходят, да Длинным Словом слушают, кто что говорит. Лучше помалкивай.

— Мы и так такого натворили, — махнула рукой Аглашка, — что плаха для нас, как царская милость будет. Попадись мы боярам в руки — жить будем недолго и очень неприятно.

Все замолчали. У меня в голове крутились какие-то наполеоновские планы, вроде того, как я хитрым образом стравлю Морозовых и Дашкова, они перебьют друг друга, а остатки прикончу я.

Ага, как же.

Даже не смешно — мальчишка-подьячий, две девчонки, подьячая да скоморошка, и тетя Анфия, со своим пистолетом, собрались боярские рода шатать. Они сотни лет на своих Источниках сидят и даже царю их силы лишить… не под силу.

Хм. Источники…

Да нет, бред. Нет, если я смогу повредить Источник Морозовых, к примеру, про меня, в начавшейся суматохе, могут и забыть. Вот только один из самых скрываемых секретов любого боярского рода — это местонахождение Источника. Тут еще больше без шансов.

Стоп.

Что там говорил умирающий Заморский? Венец — это Источник? А что, если… Кто сказал, что Источник — это что-то большое? Может, наоборот — Небольшое? Как венец? Может, это и есть Источник Морозовых? Его украли и… и их воровской холоп, вместо того, чтобы тащить его хозяевам, прячет его в лесу. Не сходится тут что-то, не сходится…

Девушки — считая тетю, которая в компании девушек сама начала вести себя как девчонка — уже спелись, потыкали меня в бока с двух сторон, поняли, что я где-то не здесь, пообсуждали тему моей возможности изучения чересчур большого количества Слов, ни к какому выводу не пришли, посерьезнели и начали размышлять на тему «Куды бечь?». В смысле — куда нам с тетей теперь прятаться от бояр, которые костьми лягут — а вернее всего, других костьми положат — но нас найдут.

Что-то в наших размышлениях было неправильным. Я мысленно покатал эту неуловимую странность, как яблочную шелушинку, застрявшую между зубами, и все же понял, что мы делаем неправильно.

Мы гадаем, что теперь делать, куда уезжать из Москвы и где прятаться от бояр — и при этом не знаем, из-за ЧЕГО мы собираемся прятаться. Нас, меня, гоняют как зайца… как волка, а то сравнение с зайцем мне не нравится… гоняют, как волка… как двух волков… трех… одного волка и двух волчиц… тьфу ты.

Я потер глаза. Мысли уже путались.

Так, собрался!

Я не знаю, из-за чего меня пытаются схватить, то ли из-за венца, то ли из-за моих непонятных способностей, то ли из-за того и другого разом… Что это означает?

Что надо узнать, в чем дело, тормоз!

— Хорошая мысль, — одобрила Аглашка, — Сходим завтра к Дашкову, да и спросим, мол, чего это вы, князь, своих псов за Викешенькой отправили…

Настя сверкнула глазами, тетя Анфия подняла брови. Аглашка показала им обеим язык, острый и розовый. Еще и пошевелила им. Змея.

— Нет, — когда я осознал, в чем проблема, голова заработала четко и ясно, — До князя на мне добраться. Значит, надо брать за япки того, кто пониже полетом.

— А те, кто пониже — не знают, ничего, — хмыкнула Анастасия.

— Знают, — уверенно сказал я, — Есть такие, что знают. А я знаю их.

Тут я осекся. Под «теми, кто знает» я имел в виду шайку Тонкого, то есть Васьки-Кузнеца. Он, если помните, про венец-то знает! Вот только беда в том, что про него не знают мои девчонки.

Я обвел глазами всех троих. Мои девчонки… Приятно звучит. Возб… в смысле — воодушевляющее.

Я вздохнул и все им рассказал. Ну, не то, чтобы совсем всё: про то, что я знаю, где венец, я все же умолчал. Мол, расследовал дело о краже венца, потом нашел мертвого вора, который его украл, венца при нем не было и, видимо, князь считает, что я мог его украсть.

— Запытает, — вздохнула Аглашка, — До смерти. Не поверит, что не знаешь, где венец.

— Боярин же, — вмешалась Анастасия, — ему и пытать не надо. Боярской силой прикажет — Викентий сам все расскажет. А потом запытает, конечно. От злости, что ошибся.

Про то, что я магии бояр не подвержен, я тоже умолчал. А то выяснится, что это — тоже особенность колдунов, а мне и так страшно.

— Венец с изумрудами… — задумчиво произнесла тетя, — Помнится, была легенда про Изумрудный Венец. Мол, кто его наденет — от того ни один клад не скроется, хоть ты какими Словами его прячь и хоть каких бесов в стражники приставляй.

Я даже как-то расстроился. Я напридумывал себе какую-то имбу, которая может перевернуть мир, а тут — какой-то… металлоискатель. Хотя… Вроде бы, когда я его надевал — у меня под ногами заначка Заморского-вора была. И никак не отображалась, осталась точно в таком же черно-сером цвете, как все остальное.

— А венец-то тут при чем? — спросила Аглашка.

— Когда за мной Кузнец с товарищами пришел, он про венец упомянул, мол, отдавай… ну или как-то так. Так что про венец — он знает.

— Знает, да не расскажет.

Мы с Анастасией переглянулись и у нас на лицах появились совершенно одинаковые улыбки.

Нам — расскажет.

В Разбойном Приказе нас учили… спрашивать.

Глава 20

Спал я плохо. Потому что добрая настина мама постелила мне там же, в светлице, кинув на пол матрас, набитый сеном. Нет, сено мне спать не мешало, свежее, душистое, мягкое, не шуршащее, а лишь мягко шелестящее. В общем, на этом матрасе я заснул как убитый. Бы. Если бы вышеупомянутая мама не положила бы там же, рядом со мной, на матрасах, Аглашку, Настю и тетю Анфию!

Я еще никогда не спал в одной комнате с девушкой… в смысле, у меня были девушки… две… вы же помните, да? Но вот так, чтобы прямо ночью, в одной комнате, на соседних постелях… Такое у меня в жизни было всего один раз — если не считать двоюродную сестру, бабушка положила нас вместе, когда мне было девять лет — когда после отмечания первой стипендии наша группа заснула почти в полном составе в одной комнате общежития.

Нет, если кто-то подумал, что меня наличие девушек в комнате смущало или как-то напрягало — то нет! Я был стоек… в смысле, тверд… в смысле… в смысле, никаких мыслей у меня не было! И я бы спокойно уснул, но ведь эти козы лесные всю ночь бродили туда-сюда. То одна мимо меня пройдет, то другая… Вот чего им не спится? Я даже лежал не на дороге к лестнице!

В итоге наутро все были хмурые, невыспавшиеся и недовольные. А ведь нам еще языка брать.

Рыбку ловят на червяка, а человечка — на его привычки.

Доверенный человек Дашкова, он же — главарь разбойничьей шайки Васька-Кузнец, тот, кто знал, что такое венец, имел одну такую привычку. Каждый день, перед тем, как окончательно забиться в свое разбойничье логово — то есть, в довольно симпатичную двухэтажную избу, с резными украшениями и балконом-галеерей вдоль второго этажа — он заходил в кабак, выпить водки.

Водка здесь вполне себе присутствовала, продавалась только в кабаках, где, в свою очередь, продавали только водку. Мол, пришел, выпил — и гуляй отсюда. Хочешь есть — иди в корчму! Я сначала, когда только-только оказался здесь, думал, что все дело в том, чтобы народ быстрее напивался, еще гадал, в чем смысл — ведь с закуской человек явно больше выпьет, больше денег в казну принесет. А потом я узнал, что водку здесь, собственно, и не пьют. Вернее, не пьют в том смысле, в каком ее пьют в наше время. Здесь водку пьют, чтобы набраться сил — устал, зайди в кабак, хлебни чарку и снова воспрянешь — чтобы согреться зимой, чтобы вылечиться от простуды. В общем, водка здесь — стимулятор, лекарство, согревающее средство. Только не напиток. На праздники, от радости или с горя — здесь пьют медовуху или пиво. А к тем, кто пьет водку именно как алкоголь — отношение примерно как в наше время к тем, кто пьет боярышниковую настойку, мол, совсем опустившиеся люди.