Анубис - Хольбайн Вольфганг (список книг TXT) 📗

Переодеваясь, он слышал, как Грейвс налил себе кружку кофе и уселся за стол. По его молчанию Могенс понял, что тот ожидает от него вполне определенной реакции или хотя бы вопроса. Может быть, он и сделал бы ему такое одолжение, если бы нечаянно не поймал уголком глаза выражение лица Грейвса. Это было лишь смутное впечатление, видение, мелькнувшее на тонкой грани, где реально зримого уже недостаточно и оно дополняется информацией, извлеченной из памяти — или фантазий, — а в этом случае совершенно очевидно, что именно из его фантазии. Ибо то, что Могенс увидел на одно короткое ирреальное мгновение, не было лицом Грейвса, ему привиделась кошмарная личина, которая имела лишь поверхностное сходство с человеческим обликом. В чертах Грейвса промелькнуло нечто хищно-звериное, дикое, что обычным образом скрывается за человеческими чертами, а теперь в определенный момент и под определенным углом зрения оно проглянуло из-за обыденного и привычного. И возможно, в этот самый миг Грейвс впервые показал, чем он был — не кем выглядел, а именно чем был: особью рептилии, которая притаилась и ждет подходящего момента, чтобы напасть.

Разумеется, то, что он видел, на самом деле не было Грейвсом. Это было то, что он хотел увидеть: образ доктора Джонатана Грейвса, который он нафантазировал себе за прошедшее десятилетие, квинтэссенция долголетней ненависти, униженной гордости и самоедства. Могенс полностью отдавал себе отчет, что это игра его воображения и он сам виноват в том, что несправедлив по отношению к Грейвсу. И все-таки именно из-за этого короткого смутного видения он и не мог ответить Грейвсу, а воспользовался ситуацией, чтобы затянуть переодевание сверх необходимого. Даже в собственных глазах он выглядел непроходимым глупцом, оттого что ничего не мог поделать со своими детскими страхами, однако его сердце бешено колотилось, когда он наконец закончил и повернулся.

Грейвс перевернул стул и сидел на нем верхом, опираясь руками на спинку. Время от времени он пригубливал кофе из своей кружки и не отрывал от Могенса холодного, ничего не выражающего взгляда.

— Даю пенни, чтобы узнать твои мысли, Могенс, — сказал он.

— Лучше не надо, — ответил Могенс. — Ты собирался мне что-то показать?

Теперь Грейвс выглядел немного обиженным.

— Начало не задалось, а, Могенс? — усмехнулся он, игнорируя вопрос Могенса. — Жаль. Я представлял себе все иначе, после стольких лет. Может быть, слишком упрощенно. Сожалею.

— Ты о чем-то сожалеешь? — Могенс приподнял бровь. — В это верится с трудом.

— Дай мне шанс.

— Такой же, как дал мне ты? — Могенс сам не мог понять, почему позволил втянуть себя в эту дискуссию. Он удивился, когда услышал собственный голос, который едва узнавал. — Почему ты ничего не сказал тогда, Джонатан? Одно-единственное слово и…

— …ничего не изменило бы, — закончил за него Грейвс. — Они поверили бы мне ровно столько, как тебе. Мы оба прослыли бы сумасшедшими, вот и вся разница. И, наверное, оба попали бы в тюрьму.

— А так ты предпочел, чтобы меня одного считали сумасшедшим, — горько заметил Могенс.

Грейвс отпил еще один долгий глоток, сверля его пронзительным взглядом поверх края кружки. И спокойно сказал:

— Да.

Поднимись он и ударь Могенса по лицу, шок не был бы таким сильным.

— Что? — прохрипел Могенс.

— Шокирован? — прищурился Грейвс. — Я бы на твоем месте был шокирован.

Понадобилось несколько секунд, пока до Могенса дошел истинный смысл этого признания.

— Так ты… ты тоже его видел? — Его сердце рвалось из груди. Он испытывал страх в ожидании ответа Грейвса. Панический страх.

Грейвс снова отхлебнул кофе, прежде чем ответить. Его ничего не выражающие глаза мерили Могенса бесконечно долго, растягивая муку ожидания на череду вневременных вечностей, так холодно, будто он чувствовал его страдания и продлевал себе наслаждение. Потом он пожал плечами и сказал тихим задумчивым голосом:

— Не знаю, что я видел. Я видел что-то, это так, но что это было, не знаю. А ты знаешь?

Если бы он мог забыть то мгновение, проживи он хоть до ста лет! Это воспоминание неизгладимо врезалось в его память, каленым клеймом выжглось в мозгу и никогда не заживет, никогда не перестанет причинять боль: Дженис, которую утаскивает чудовище с пылающими плечами и головой; она кричит, отчаянно и тщетно зовет на помощь; и последний взгляд ее полных ужаса глаз. Но это был не смертельный страх, как он мог ожидать. То есть — определенно — он там присутствовал, но что увидел Могенс, так это отчаянную мольбу сдержать обещание, которое он никогда не произносил вслух, но дал его себе и тогда не мог выполнить: обещание всегда и в любых обстоятельствах быть рядом, защищать от любых опасностей даже ценой собственной жизни. И вот он нарушил это обещание, и не имело никакого значения, почему.

— Дай мне шанс, Могенс, — повторил Грейвс. — Прошу тебя.

— Тебе? — едва ли не умоляющий тон Грейвса не позволил Могенсу вложить в голос все презрение, которое он хотел выразить. Даже долю его.

— О, понимаю, — внезапно тон Грейвса поменялся на злой и язвительный, а глаза сверкнули. — Ты никому не хочешь дать второго шанса. Да и к чему? Тебе ведь сделали больно. Ты перенес тяжелую утрату, но прежде и главнее всего: с тобой поступили несправедливо. И из этого ты вывел право до конца своей жизни претендовать на все страдания мира. — Грейвс наклонился вперед и скривил губы в выражение, которое Могенс в первый момент принял за пренебрежение, пока не понял свою ошибку.

— Ты считаешь меня чудовищем, не так ли? Ты думаешь, что имеешь исключительное право на боль и страдание? — Он фыркнул. — Что ты себе воображаешь, Ван Андт?

— Я? — охнул Могенс. Он совершенно растерялся. Он был готов ко всему, но никак не ожидал, что Джонатан перейдет в наступление и обрушится с упреками на него. Это было… абсурдно.

— Да, ты! — не унимался Грейвс. Его рука с такой силой сжала эмалированную кружку, что сплющила ее, как пустую консервную жестянку. Кофе выплеснулся прямо на руки, затянутые черной кожей, но тот этого даже не почувствовал. — А ты подумал, каково было мне эти последние десять лет? Ты подумал, почему ты здесь?

Могенс недоумевающе смотрел на него.

— Ты думал, — продолжал Грейвс, — я мог забыть ту ночь? — Он яростно покачал головой. — Разумеется, нет. Ни на один день за все годы. Мне нравилась Дженис не меньше, чем тебе, Могенс. Может, ты ее и любил, а мне она была добрым другом. Так что я знаю, что ты пережил, Могенс.

— Сомневаюсь, — прошипел Могенс.

— О, простите, многоуважаемый профессор, если я вторгся в ваше святилище, — снова перешел Грейвс на язвительно-формальный тон. — Ни в коем случае не жажду лишать вас венца величайшего мученика на всем континенте. Я действительно знаю, через что вы прошли. Но у вас была хотя бы ненависть ко мне.

— О чем ты говоришь…

— Я знаю, что ты меня ненавидишь, — перебил его Грейвс. — Я сам себя ненавижу за то, что тогда сделал. Но я это сделал, и я не из тех людей, кто извиняется за ошибки, которые уже нельзя исправить. И я остаюсь при том же мнении: это ничего не изменило бы. Мы оба были бы объявлены сумасшедшими. — Он сделал широкий жест. — Тогда бы я не нашел то, что нашел здесь. Меня бы здесь не было. Тебя бы здесь не было.

— А зачем я здесь?

— Потому, конечно, что ты лучший, — ответил Грейвс. Он поднес искореженную кружку ко рту, желая сделать глоток, и… оторопело таращился на нее не меньше, минуты, прежде чем передернул плечами и поставил ее на стол. — Хочешь верь, хочешь нет, но я действительно считаю тебя лучшим специалистом в твоей области. И никакого другого объяснения у меня нет. — Он на миг задумался. — Ну, естественно, еще затем, чтобы искупить свою вину.

— Искупить вину? За что?

— За то, что сделал тебе, — он властным жестом остановил возражения Могенса. — Оставь при себе упреки, что я лишь хочу успокоить нечистую совесть. Если тебе хочется так думать, на здоровье. Когда мы обнародуем найденное здесь — а это непременно будет, Могенс, — уже никого не будет заботить, что ты сделал и чего нет.