Попутный ветер - Горбунова Екатерина Анатольевна (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
— А служители Храма… Почему они не тронули вас? Неужели только из-за вашей внешности?
— Ну, увидев меня, служители, думаю, несколько разочаровались. Кто же будет приходить в Храм, где служит чудовище? — Летта почти хохотала, её глаза блестели в свете костра, и казались озаряемыми магическими всполохами.
— Вы — не чудовище! — сказал юноша с жаром.
— Ну, значит, ожившая статуя, — она шаловливо замерла в полной неподвижности, даже дышать перестала. А потом резко вскочила, выбросив вперёд руки с растопыренными пальцами. — Согласитесь, пугающе!
Ребёнок. Утомлённый дорогой. Сонный. Почти поддавшийся власти ночной истомы. Угомонившийся после своего выпада.
Наверное, Летта уже спала. А Олаф отчаялся хотя бы задремать. Сон никак не приходил. Что-то неясное трепетало в душе, горячей волной охватывало сердце и заставляло его биться чаще. Юноша встал, подложил горючих камней в костёр, потом подкинул еще пару клыков недоеда в надежде, что простуда его спутницы не перерастёт в тяжёлую лихорадку. Снова лёг на своё место, одну руку подложив под голову, а другую вытянув в сторону. И наткнулся вдруг на тонкие пальчики Летты. Они сначала метнулись в сторону, а потом вернулись доверчивыми котятами, пожали легко и невесомо, и замерли в приятной близости.
— Спокойной ночи, проводник! — раздался мелодичный голосок, и Олаф почувствовал, что погружается в сон.
Он уже не слышал, как девушка едва слышно напевает:
ДЕНЬ ПЯТЫЙ. РАБОТОРГОВЦЫ
Утро в Лесной Заманнице выдалось светлым и тёплым. Пение птиц доносилось со всех сторон. Казалось, каждая птаха считала себя обязанной спеть хвалебную песнь Жизнеродящей, и норовила перещеголять по громкости и количеству трелей своих пернатых приятельниц. Чад выгоревших дотла камней полностью выветрился, и его заменил аромат разнотравья. Цветы тянулись к солнцу и нежились под его лучами, испуская благоухание, недостижимое даже для самого искусного парфюмера.
Олаф приоткрыл глаза, бесшумно приподнялся и выскользнул из дупла наружу. Потянулся от души, до хруста в костях. Всё тело задеревенело, и вот мелкие горячие иголочки пробежали по конечностям, заставляя морщиться и топтаться на одном месте. Покончив с разминкой, юноша подставил лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь ветви деревьев, и коротко поблагодарил Жизнеродящую за приют и новый день. Обычно он этого не делал, но сейчас почему-то захотел. В этом было что-то символичное: словно бы ставил точку в конце одной своей истории и начинал другую.
Олаф вдруг поймал себя на желании отложить путешествие на неопределённый срок, забыть о Темьгороде, поселиться в этом дереве и затеряться на лоне природы. Проводник прекрасно знал, что Летта вряд ли согласится на это. Даже если он пообещает не покидать её в этом тесном мирке. Ведь тогда у неё не будет ни средств к существованию, ни привычной жизни. Хотя — разве они есть у девушки сейчас?
Весь в раздумьях, Олаф бесцельно шёл вперёд, изредка отводя ветви от своего лица. Решил, что вернётся к Летте только с продуманными фразами, которые отвратят её от решения похоронить себя в Темьгороде. А слова, как назло, не приходили в голову. Почему Летта просто не может отказаться от навязываемого брака? Что за причина ведет ее в приют для изгоев?
Что-то постороннее, тревожащее, чуждое духу Лесной Заманницы прервало размышления Олафа. Сначала он, словно в полусне, сделал ещё несколько шагов вперёд. Потом остановился и принюхался. Обычное человеческое обоняние не подсказало ничего нового. А вот дар выдал, что неподалёку множество людей — и с самыми разными эмоциями. Полная мешанина запахов, какофония настроений и чувств. Концентрированная до такой степени, что было сложно вычленить что-то отдельное. Словно вчерашняя туча — черная, неумолимая.
Кто эти люди? На ум приходили только работорговцы, которыми славились эти края. Целые караваны сновали туда-сюда, поджидая момент, когда в Лесной Заманнице не будет не только имперских лесничих, но и сотоварищей, с которыми вполне могла получиться стычка.
На всякий случай прячась за высокую поросль и стволы деревьев, Олаф добрался до каравана, расположившегося по другую сторону перелеска. Дорожные ещё спали, выставив предусмотрительно нескольких часовых, сгрудившихся возле едва дымящего костра. Виднелись крытые повозки, одна из которых выглядела особо богато, убогие кибитки и пара клеток, в которых поскуливали породистые щенки. С первого взгляда было сложно понять, чей это караван: простых контрабандистов, в общем-то, относительно безопасных для двух случайных путешественников, или лихого люда, промышлявшего работорговлей. Эмоции, витающие над стоянкой, не давали ответ. Часовые испускали ненавязчивую зависть к тем, кто спит в этот час. А спящие находились в плену разномастных снов.
Юноша не стал полагаться только на своё обоняние. Пригибаясь почти до земли и передвигаясь бесшумно и быстро, он подобрался поближе к часовым. Достаточно было прислушаться, чтобы понять — обсуждают причитающееся им жалование, негромко жалуются на жадность нынешнего хозяина и скудность добычи: ни тебе знойных красавиц, ни покорных мастеровых, ни диковинок, ни чудес. Итак, это оказался симбиоз, редкий, но возможный: и контрабандисты, и работорговцы. Ещё и вооружённые.
Что ж, все понятно, слухи насчёт тёмного люда подтвердились. Не зря в компании ветряных перевозок вели разговор про повышенный уровень опасности.
Торговцы живым товаром — не изжитая, давняя болезнь Империи. Имперский Совет понимал, что торговля людьми — кощунство, но поделать ничего не мог. Формально черные караванщики не нарушали закона. Рабы отдавали свою свободу добровольно, продавали свои жизни без видимого насилия. Караванщики ни к чему их не принуждали, с их согласия перевозили с места на место. Если родители решали продать своё дитя в более богатую семью — это беда или благо? Если отец семейства находил себе более достойного хозяина, который обязывался до конца его дней кормить, одевать и ухаживать за своим рабом — что же в этом плохого? Если красивая девушка, не имеющая ни гроша за душой, получала себе постоянное место работы, дом и комфортное существование — разве же это нарушение законов? А что некоторым рабам изменяли их внешность — так тоже по доброй воле. Ну, захотел человек приплюснутый нос, шрам поперёк лба, а то и непривычную бледность кожи…
Бледность кожи? Мысль, мелькнувшая в голове, была мимолётна и легка. Она поманила за собой и улетела. Олаф тряхнул головой, в надежде, что та вернётся и оформится в догадку, но напрасно.
Юноша с предосторожностями вернулся к дуплу. Разбудил Летту. И пока она сонно протирала глаза, принялся собирать просохшие вещи.
— В чем дело?
— Работорговцы, — ответил кратко.
Она невольно охнула.
— Нам лучше поторопиться, пока они спят. Мы пойдём по лесной тропе, не выходя на центральную дорогу. Но впереди есть довольно большая открытая поляна. И нам надо оказаться там быстрее, чем подойдёт караван, — скупо жестикулируя, сказал Олаф.
— Я понимаю.
— Как ноги? — он мысленно обругал себя, что не догадался проверить раны с вечера, её внешность в полутьме сыграла с ним плохую шутку.
В этих местах наверняка тоже рос жив-лист, и если воспаление не прекратилось, надо обновить повязку. Девушка сняла башмаки и чулки, и с улыбкой вытянула вперёд ножки. Мозоли перестали кровить и затянулись тонкой розовой кожей.
