Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич (книги хорошего качества txt) 📗
Саня послушно села впереди. Тело было невесомым. Она откинулась назад и закрыла глаза.
Пятнышко тускло, но светилось.
Оба, в кого он стрелял, были мёртвы несомненно. И тому, и другому пули попали в шею, перебив позвоночник и порвав спинной мозг. Но Алексей на всякий случай дострелил обоих, послав каждому по пуле над переносицей. Здесь, конечно, могло и не быть умельцев использовать мертвецов. Но они могли и быть.
Теперь же, с уничтоженным третьим глазом, мертвецы имели ценность разве что для воронов…
Простреленное колесо очкарик успел снять и откатить в сторонку, но до запаски не добрался. Алексей обшарил бандита, извлёк из карманов нож, опасную бритву, из-за пояса – старый потёртый наган. Потом, ухватив мягкого очкарика за ремень и за воротник, в два приёма засунул его под машину так, что наружу торчали плечи и голова, и стал опускать домкрат. Когда ось тяжело легла очкарику на грудь, он очнулся.
– Ты, гад! Ну-ка, пусти! – и попробовал машину отпихнуть, потом – ударил кулаком. Боль в разбитых костяшках его отрезвила. – Ё… о-ох… убе… а-а!.. Убери это…
– Плохо, да? – сочувственно спросил Алексей.
– Ты?! – изумлению очкарика не было предела.
– Собственной персоной, – кивнул Алексей. – Теперь скажи быстро: "Простите, дяденька, я больше не буду".
– Да… ой!.. не надо, не надо! Простите, дяденька, я… я больше не бу… не бу-уду…
Он вдруг захныкал.
– Не верю, – сказал Алексей.
– Я не бу-уду больше!.. – теперь он ревел громко.
Алексей ждал этого момента – но всё равно чуть не упустил его. Чужая воля, проникшая в очкарика, оставила его. Будто чья-то чрезвычайно длинная рука отпустила горло этого негодяя и теперь стремительно сокращалась, ускользая куда-то – как сокращается и ускользает лопнувшая резиновая нить… Но Алексей в отчаянном броске ухватился за эту руку – за мизинец, за самый кончик ногтя – и теперь нёсся сквозь неполный мрак над странной красной землею. Рука ускользнула в пещеру или туннель, он следовал за нею – как привязанный. Перевёрнутые картины, похожие на фрески ада, мелькали вокруг. Глаз не успевал различить детали. Потом был ночной лес, сплошь заросший осклизлыми светящимися папоротниками. Огромные стоохватные дубы брезгливо поднимали сучья… Потом был брошенный городок, через который будто прокатился исполинский чугунный шар: заполненная водой прямая глубокая вдавленность, по сторонам дома, растёртые в пыль, чуть дальше просто развалины, а ещё дальше вполне целые домики, маленький белоснежный храм, базарная площадь с длинными каменными прилавками… Движение стало медленнее, плавнее. Надвинулись горы: невысокие, каменистые, с бедной растительностью в ложбинках. Крепость, почти неотличимая от скал. На стенах стражники в красных плащах и с длинными копьями. За стенами…
Алексей отцепился от притащившей его сюда руки и на мгновение повис неподвижно. Он знал о том, что подобные вещи возможны, но никогда не слышал, чтобы кто-то решился сделать это. Но вот – кто-то решился…
Его понесло назад, в первый момент ещё медленно, но потом всё быстрее и быстрее, до полной потери чувства движения, и уже нельзя было видеть под собой то жуткое в своей обыденности скопление серых от грязи голых людей, в полой тишине разыгрывающих какую-то многодневную злую мистерию… видеть было нельзя, но перед глазами всё это отныне останется, и надолго. Быть может, навсегда. И – никому не рассказать, потому что рассказать о таком невозможно…
Потом он понял, что сидит на корточках перед извивающимся очкариком, придавленным к земле осью автомобиля и уже хрипящим. Пена была на его губах, дождь не успевал смывать её – и то, что Алексей пену эту увидел, значило: обрушившаяся на землю неурочная тьма уходит. Но всё равно начинается вечер…
Алексей качнул рычаг домкрата. Автомобиль чуть приподнялся – но перед этим слегка осел, ещё больше придавив очкарика, и тот заорал в полную силу – дав понять Алексею, что он чуть было не совершил серьёзную ошибку.
Может быть, самую серьёзную…
– А теперь, парень, несколько правдивых ответов. Готов?
– О-у-а…
– Что-что? У нас пропал голос?
– Спрашивай…
– Так уже лучше. Кто ты и как сюда попал?
– Я из… Озёрска… Звать Вовкой… Хоминым… Сюда… не знаю… по башке дали, и вот…
– А эти?
– Эти… уже здесь… прицепились… вытащи меня, дышать…
– Дышать темно. Ты меня ещё не убедил. Почему ты бросился от меня убегать? Там, в пивнушке?
– Тебя же послал этот… мент…
– Чёрт… Неужели так просто?
– Просто… почему?
– Не твоё дело. Значит, вы ограбили кассу…
– Это не я… это они, Япон и Мулька. Я… только за рулём… даже не выходил…
– Ну-ну. Расскажешь это прокурору.
– Какому… прокурору?.. Тут нет… прокуроров…
– Прокуратору. Я оговорился.
– Всё равно… Слушай, я же вижу – ты не местный… Земляк, да? Неужели ты земляка… сдашь?..
– Ещё не решил. Зачем ты мне нужен?
– Я тут… ходы и выходы…
– Я тоже. И что?
– Деньги… в машине…
– Разумеется.
И тут очкарик тоскливо завыл. Алексей с минуту послушал его, потом сказал:
– Так вот, земляк. Я тебя вытащу. Во всех смыслах. За это ты мне поможешь. Надо будет убить одного человека в Озёрске. У тебя есть на примете ребята, которые могут это сделать?
– Да… Да! Но… Озёрск? Откуда Озёрск?
– Озёрск здесь неподалёку.
– Не-а… тут ничего…
– А говоришь – ходы и выходы. Ни черта ты не знаешь, земляк. Ладно, подрастешь – поумнеешь. Ну-ка…
Алексей отжал домкрат, машина поднялась. За шкирку, как кота, он выволок очкарика. Того колотила крупная дрожь.
– Ставь колесо.
– Да-да, – засуетился тот. – Слушай, – вдруг выпрямился и – очень тихо: – Ты это правда… про Озёрск?
– Правда.
Очкарик сел на корточки, опёрся руками о крыло машины и зарыдал.
– Колесо, – напомнил Алексей.
Не переставая рыдать, очкарик принялся отвинчивать запаску. Ключ срывался и ударял его по пальцам, но он продолжал лихорадочно терзать гайки, забыв, что они здесь все с левой резьбой…
Было уже почти светло. Дождь сыпался мелкой пылью.
Казалось, сгущается туман.
– Алёша…
Передняя дверь приоткрылась, половинка лица Сани казалась размытой половинкой луны в тревожном небе. Вообще что-то сделалось со светом и цветами: среди средней серости проступали до люминесцентности яркие пятна, причём проступали нелепо и хаотично. Будто начала изнутри светиться земля, и сквозь не видимые сбоку прорехи в почве из неё ударяют яркие лучи. Пятна эти переходят с предмета на предмет…
– Алёша!!!
Паника в голосе. Стряхнув наваждение цветных пятен, он шагнул к передней дверце. И с этим шагом будто бы прошёл сквозь туманный мираж…
Перед бампером машины стояли три фигуры, комически-страшные. В полтора роста – и словно вылепленные из серого сырого теста. С опущенных пухлых рук стекали медленные тягучие капли.
Почему-то именно эти капли переполнили чашу терпения Сани. Она обхватила руками лицо и страшно завизжала – не закрывая при этом глаз. Теперь она видела отдельные детали, ничего при этом не понимая и не воспринимая ситуацию в целом. Она видела, как тянется к ней громадная многопалая лапа – пальцы её слипались, будто действительно измазанные липким тестом. Потом лапа исчезла, сменившись какой-то пародией на лицо: безгубый провал рта и выпуклые глаза-шарики – они лопнули один за другим, забрызгав всё вокруг прозрачным студнем. Перед машиной было уже пять или шесть фигур. Потом оказалось, что она сидит за рулём. В горле жгло. Машину раскачивало, как лодку, вставшую бортом к волнам. Снова липкая рожа приникла к стеклу, распахнула пасть. В глубине пасти что-то розовое пульсировало и сжималось. Саня уже не кричала – просто сидела и смотрела. Алексей сидел рядом – как каменный, стиснув зубы и глядя перед собой.
Потом машина накренилась очень сильно, зависла на миг в таком положении – и со скрежетом легла на бок. Саня, цепляясь за какие-то рычаги, сползла по сиденью на Алексея. Теперь у самых их лиц переминались огромные мягкие, оплывающие при каждом шаге ступни чудовищ. Чудовища толпились рядом. Потом затрещала матерчатая крыша…
