Слово воина - Прозоров Александр Дмитриевич (лучшие книги .TXT) 📗
Да и вообще в местах с сильной энергетикой василиск выжить не способен. В церкви, например. Или, как ни странно, на кладбище.
Середин потянулся к самовару, налил себе еще кружку сбитеня. Хотя этот обжигающий напиток и показался ему странным, но тем не менее хотелось пить еще и еще. Он согревал тело изнутри не хуже водки, что после долгого перехода по сырым низинам казалось истинным наслаждением.
Хозяин двумя руками принес четыре миски с кашей, в которой лежали крупные куски мяса, поставил на стол, кивнул:
— Ну что, останетесь али совсем разума лишились?
— Поедем, — вместо того, чтобы обидеться на грубость, добродушно усмехнулся Глеб Микитич.
— Тогда я вам с собою пироги с вязигой дам, аккурат на три дня хватит, пока живы будете, и квасу налью. Но его лучше за два дня выпить. Жарко.
— Хорошо, — кивнул купец.
— Тогда две куны с тебя, Глеб Микитич.
— Что-то жаден ты стал, Святослав, в последнее время.
— А ты раньше, Глеб Микитич, сам-три ездил, а не сам-четыре. Да еще коням пришлось ячменя задать. Вы ведь, мыслю, их на травке оставлять будете? И петуху еще пшена насыпал.
— Петух точно за двух лошадей наклевал, — покачал головой Глеб Микитич, однако расплатился.
Путники достали ложки, принялись уминать кашу. Олег, мысленно выругавшись за бестолковость, кинулся на улицу к своей суме, достал ложку и, вернувшись, присоединился к общей компании. Затем вместе со всеми тяпнул еще по сбитеньку из горячо пыхтящего самовара и поднялся из-за стола. Коней они не расседлывали, так что маленькому отряду оставалось только затянуть подпруги и снова выехать на дорогу.
Путь по Лыповой горе занял еще около получасу, после чего тракт опять нырнул вниз, к голодным комарам, сырой прохладе и чавкающим лужам. Солнце медленно двигалось к закату, и у Середина появилось нехорошее ощущение, что ночевать им придется где-то здесь, во влажном мху, между гнилыми топями.
Часа через два Глеб Микитич остановился, слез с коня. Оба его воина спрыгнули следом, скинули шапки. Олег запоздало заметил, что среди ветвей орешника возвышается очередной столб с человеческим лицом, и тоже торопливо спешился.
— Простри, Даждьбог, над нами руку свою, — отчетливо прошептал купец, — сделай наш путь быстрым и легким. Отведи опасности, одари милостью.
Толстяк в очередной раз отлил на землю из своего бурдюка, потом немного отхлебнул от него сам, заткнул отверстие, низко поклонился и направился обратно к коню:
— Вот и россох, ведун Олег. Дорога на Устюг, — махнул он в сторону проселка, отходящего под темные ели от главного тракта. — Теперича нам иного пути нет.
Скакали они до самых глубоких сумерек, пока не выбрались на небольшой, поросший редкими березами, взгорок у вытянутого лесного озерца. Торопливо, пока не наступила полная темнота, расседлали коней, отвели их к воде, а затем, спутав ноги, оставили на поляне, усыпанной алыми точечками земляники. Рыжий воин достал из своей котомки бурдюк, немного отпил, протянул товарищу, сам начал выкладывать румяные печеные пироги. Кареглазый протянул кожаную флягу Олегу, и тот с наслаждением припал к пахнущему хлебом, чуть кислому квасу. Затем они разделили пироги с рыбой каждому по два…
И вот тут Середин почувствовал, как крестик у запястья начал потихоньку пульсировать теплом. Он приподнялся, закрутил головой — но никого, естественно, не увидел. Коли нечисть захотела бы, чтобы ее разглядели — уже бы напала. Олег торопливо выстрелил глазами на ветки — крикс нет; на озеро — никакого движения; в сторону зарослей малины за березами — тоже все тихо. Крест между тем продолжал слать сигнал опасности.
— Ты чего, ведун, сыт, что ли? — плотоядно облизнулся рыжий воин, и Середин торопливо вернулся к еде: с такими сотоварищами только зазевайся!
Оставив немного пирога и соорудив из листа травы маленькую чашечку, Глеб Микитич отнес подношение к малиннику, после чего вернулся, достал из своей чересседельной сумки темную медвежью шкуру, кинул ее на траву, завернулся с головой, и вскоре все услышали его мерное посапывание. Воины начали укладываться на потники.
— Э-э, ребята, вы чего? — забеспокоился Середин. — Может, хоть огонь разведем, дежурного оставим? А ну, медведь забредет?
— Не боись, ведун, — сонно посоветовал рыжий бородач. — Место спокойное, прикормленное. Спи.
— Ква, — подвел неутешительный итог диалогу Олег. — Пожалуй, даже тройное.
Над лесом стремительно сгущалась тьма, поскольку даже на полумесяц, дававший хоть какой-то свет, накатилась туча — черная, как совесть олигарха, и обширная, как его банковский счет. У озера заквакали лягушки. У запястья бился теплым пульсом освященный в Князь-Владимирском соборе крест. Хотелось спать — и вовсе не хотелось дежурить одному за всех.
Середин нащупал последний потник, развернул, лег. Покрутился, жалея, что не догадался купить плащ, которым сейчас было бы так приятно укрыться. Не для тепла — для хоть какого-то уюта.
Руку опять обожгло, и ведун настороженно вскинул голову. Прислушался… Нет, вроде тихо. Опять лег, повернулся на другой бок. Прислушался.
— Спи. Все хорошо… — Олег увидел прямо над собой девичье лицо с зелеными глазами, ощутил на щеке прикосновение длинных волос.
— Берегиня… — прошептал он, чувствуя, как на душу нисходит странное, всепоглощающее спокойствие и блаженство, и окончательно провалился в мир дремы.
Утром он проснулся от громкого плеска и оглушительного хохота. Оказывается, несколько косуль, не ожидавших, что возле водопоя обнаружатся непрошеные гости, прибрели к озерцу и теперь во весь опор улепетывали от рыжего воина по мелководью. Его кареглазый товарищ уже расстелил полотенце и выкладывал на него пироги.
— Очнулся, ведун? Спишь, словно тебя баюкал кто-то на ночь. Давай, перекусывай. Сейчас Глеб Микитич вернется, и поедем.
Олег подумал, отломил кусочек белого рыхлого теста, отошел к малиннику, положил на траву, низко поклонился:
— Спасибо тебе, берегиня.
И не столько по теплому толчку в запястье, сколько по беспричинному шевелению веток в кустах осознал: его подношение принято.
Снова началась скачка. Незадолго до полудня они остановились в небольшой деревеньке Боровна в шесть дворов — перекусили, напоили коней из речушки с таким же названием, дали скакунам часок пощипать травки, после чего отправились дальше. После шестичасового перехода по такому сырому болоту, что верст пять дороги тянулись по пружинящей под ногами гати, Середин понял, почему купец решил сделать первый привал так рано — потому что второй, уже за трясиной, в выселках со смешным названием Укрой Его, пришлось назначать перед самыми сумерками. Но на ночлег толстяк останавливаться не стал, приказав после короткого привала снова подниматься в седла — и спустя час, почти в темноте, путники оказались в довольно большом селении, которое имело даже окруженный прочным частоколом детинец и до боли знакомое название, пахнущее домом и двадцать первым веком: Боровичи.
Знакомый со здешними местами, Глеб Микитич даже в потемках без труда нашел постоялый двор, в котором поздним гостям выделили самовар сбитеня и припорошенный сеном топчан на троих — сам купец ночевал где-то в более комфортном месте. Поутру, хлебнув сбитеня и закусив расстегаем — большой ватрушкой с грибами и репой, — путники вброд перешли Мету, оказавшуюся здесь не очень-то и глубокой, и повернули вместе с дорогой к Опеченскому посаду, огибая некую непроходимую Лимандрову вязь.
Посад они миновали, даже не спешившись: всего полтора часа пути от Боровичей — рано отдыхать. Правда, потом началась новая гать, но только на две версты, после чего дорога выбралась на возвышенность, и путники, дыша полной грудью, поскакали через пахнущие свежей смолой сосновые боры, иногда перемежающиеся березовыми рощами. Ближе к полудню впереди открылась новая река — метров пяти шириной, темная, торфяная.
