Когда прольется кровь - Колодзейчак Томаш (читать книги без txt) 📗
Телегу окружали солдаты, вооруженные кароггами. Обычно осужденных привозили городовые, но на сей раз воевода счел дело очень серьезным. Солдаты шли гордо, так, словно тем самым противостояли ненавистной толпе. Толпе, как никогда возбужденной видом осужденных. И хоть именно любопытство и жажда зрелищ пригнали на площадь так много даборцев, многие из них сжимали кулаки и ругались про себя, видя измученных помощников Острого.
Магвер узнал Ваграна. Значит, остальные погибли или ушли от людей бана еще там, в лесу. Все это в сотни раз лучше, чем то, что ожидает осужденных. Острого на телеге не было. Его приведут позже, когда народ насытится запахом крови, криками и мучениями истязаемых. Только тогда начнется настоящее зрелище, а палачи смогут похвастаться своим искусством. Покажут, сколь силен человек, сколько боли способен выдержать, какая маленькая частица тела необходима, чтобы он жил. Уже скоро…
Ветер нес тучи, закрывал и отворял небесные окна, лучи света то падали на землю, то снова скрывались, срезанные серой тенью.
На помост затащили первого осужденного, распяли его. Потом вспороли живот и запихали внутрь пук соломы, предварительно намоченной в каком-то отваре.
Сначала он извивался и кричал, потом потерял сознание, но его быстро привели в себя. Больше он уже рта не раскрывал. Глядел пустым взглядом, словно вообще ничего не чувствовал. Ему снова зашили живот, скрепив края разреза тремя колючими затычками. На минуту прервали работу, чтобы люди могли как следует разглядеть смертника. Он был молод, хорош собой, широкоплеч, с сильными ногами. Вероятно, нравился женщинам. Один из палачей поднял вверх факел. Огонь был какой-то странный — не развеваемое ветром пламя, а желтый шар, охватывающий головку. Палач подошел к кресту из балок, прижал факел к голове жертвы, что-то шепнул, резко отскочил.
Мужчина крикнул. Распятое на кресте тело напружинилось в ужасающей судороге и вдруг вспыхнуло, будто сигнальный факел. Огонь, казалось, исходил из его чрева. Горело быстро, все обуглилось, но ни один, даже самый маленький язычок пламени не перепрыгнул на дерево креста. Ветер быстро разогнал пепел и вонь горелого мяса.
Закричала какая-то женщина.
Взяли следующего. Его просто затащили на помост, так он был слаб и измучен пытками.
— Не-е-ет! — закричала женщина. — Это мой сын!
Стоявшие рядом люди пытались ее успокоить, потому что городовые уже двинулись со своих мест.
— Смерть! Смерть! — раздались крики. Шепот прошел по толпе, но быстро угас, когда городовые подбежали и забили палками нескольких крикунов.
Стоящий в окружении телохранителей бан дал знак ускорить церемонию. Палачи резвее взялись за работу. С третьего осужденного содрали кожу, вылущив его, словно улитку из раковины. Растянутый на кресте, он висел бессильно — чудовищно красное тело, мышцы, пульсирующие в болезненных судорогах, белизна голого черепа, поразительно большие глаза, лишенные век, зубы, не прикрытые губами. Он выглядел как клубец, вылезший из болота, чтобы пожирать детей. Но эта картина была в сотни раз страшнее, потому что на месте чудовища все только что, минуту назад, видели человека. Неизвестно, сколько времени он еще протянул бы в таком состоянии, если б ему не размозжили голову огромным молотом.
Толпа взвыла, из тысяч глоток вырвался крик. Но хороший слухач уловил бы в этом звуке нечто большее, чем нарастающее любопытство и возбуждение. В голоса ворвался новый ритм. Угроза, гнев и отчаяние.
В распоротый живот четвертого запустили крысу, пятого четвертовали. Доски помоста уже стали скользкими от крови, палачи были утомлены работой. Но самое главное еще ожидало их впереди. Вот убьют тех двух, что остались на телеге, а потом возьмутся за Острого.
Шестого они долго овевали дымом из своего костра. Потом отступили. Толпа умолкла. Мужчина стоял, онемев, глядя то на собравшихся зрителей, то на своих палачей, не понимая, что происходит. Палачи тоже стояли неподвижно, внимательно наблюдая за его лицом. Вначале люди, особенно те, что стояли дальше, ничего не заметили. Но вдруг стон ужаса прошел по ближним рядам.
Лицо осужденного начало изменяться. Рот увеличиваться, словно его разрезали невидимым ножом. Начали выпадать зубы.
Но в сотни раз страшнее были глаза — вырастающие, будто надуваемый рыбий пузырь. Увеличивались радужницы и зрачки, помутнели белки, а глазные яблоки распухали, вылезали из глазниц, словно живые существа. Отвисли под собственной тяжестью — два пузыря, заслоняющие нос, лоб, все лицо.
Чей-то отчаянный вздох пролетел над толпой. Такой магии давно не видывали в Даборе. Что же приготовили ольтомарские палачи Острому? Плач детей слился с воем ошалевшей женщины, рыданиями, то и дело вздымающимися в толпе криками.
Огромные, как буханки, глазницы лопнули, разбрызгивая кровь и белую жижу далеко за кордон неподвижных солдат. Толпа подалась, отхлынула от помоста. Ругались стискиваемые и сдавливаемые люди. Упала какая-то женщина и теперь, не в состоянии подняться под натиском людей, дико кричала. Пошли в дело палки стражников, толпа, отодвигаясь от городовых в одном месте, сильнее напирала на ряды солдат в другом.
Но вот заиграли трубы. Подручные стянули с эшафота тела убитых, ведрами воды смывали кровь с досок. Палачи отодвинулись в сторону, на помосте остался командир гарнизона городовых. Сопровождающие его барабанщики ударили в барабан.
— По приговору Преподобного Пенге Афры, владыки Горчема, властелина Лесистых Гор, Слуги Трех Птиц, с соизволения Черной Владычицы, Великой Матери Города Ос, приговаривается к смерти бунтовщик по имени Острый.
Толпа зашумела. Пенге Афра редко в своих приказах упоминал Гнездо, признавая тем самым, что хоть он и властвует над всем живущим в Лесистых Горах, однако сам должен подчиняться хозяйкам Внешнего Круга. Что Круг Мха служит чужим, а не своим. Сейчас он это сказал, как бы желая посмеяться над людьми, пришедшими на Рынок Судей. О да, проклятая Гвардия, детоубийцы, паршивцы, они только с виду похожи на людей. Будь они прокляты! Гул снова взвился над площадью, но быстро утих, угашенный трембитами. На Рынок ввезли Острого.
Руки у него были связаны. Он стоял, но каждый рывок телеги чуть не переворачивал его. На голову ему натянули мешок — то ли из-за страха перед чарами, то ли ради большего позора. Ведь человек должен перед смертью попрощаться с миром и позволить миру попрощаться с собой. А разве можно прощаться, когда лицо закрыто? Волы медленно тянули телегу сквозь вдруг притихшую, замершую в ожидании толпу.
Магвер сильнее наклонился вперед, вглядываясь в Острого.
Далекое пение рогов и трембит понеслось по улицам Даборы, изломалось в узких улочках, добралось сюда, на площадь, жалобное, тягучее. Звук, который доносил ветер, неожиданно оборвался.
Повисла такая тишина, что стал слышен скрип колес телеги. Волы остановились у помоста.
— Острый! Я помню! — Сильный голос прозвучал с угла площади. Туда сразу же бросилось несколько городовых, но в плотной толпе схватить смельчака им не удалось.
Мужчина на возу вздрогнул. Пошевелил головой, словно хотел взглянуть туда, откуда долетел голос. Это дружеское восклицание как бы придало ему мужества.
Люди поняли.
— Острый! Я помню! — подхватил кто-то, потом еще несколько голосов прокричали эти слова. Менее смелые только выли и свистели. Палки городовых обрушились на головы, несколько человек выволокли из толпы и за спинами уставившихся на помост людей избили и испинали.
Один из палачей соскочил с помоста, помог Острому сползти с телеги, забраться на эшафот. Только теперь стало видно, как измучен Шепчущий. Ноги у него подкашивались при каждом шаге. Палачу пришлось обхватить осужденного и подпереть плечом.
— Кровь! Твоя! Наша! — закричал кто-то, и тут же множество голосов принялись выкрикивать эти слова:
— Кровь! Твоя! Наша!
Городовые и солдаты врезались в толпу, чтобы добраться до крикунов, но люди сомкнули ряды и расступались, только когда их расталкивали, тыкали копьями, дубасили палками. Все это напоминало стадо травоядных, разрезаемое волчьей стаей.
