Король-Беда и Красная Ведьма - Ипатова Наталия Борисовна (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗

— Ара! — надрывалась с берега мать. — Не мочи ноги, не ступай на лед!

Она молча пожимала плечами и оставалась где была. Ничего плохого не могло с нею случиться. Здесь, на берегу, было славно. Тут не мельтешили другие малявки, не желавшие с ней играть на том основании, потому что мама ее в печку сажает, поэтому, мол, она такая черная. Они были глупые и не хотели слушать, что это неправда. Что мама ее моет и даже купила ей башмачки. И поэтому она может гулять, когда хочет, а не сидеть в душной темной избе, ожидая лета, с голым задом, потому что зимней одежки-обувки нет. Так мама сказала.

Впрочем, как бы она ни береглась, ноги все равно почему-то промокали, и гулять сразу становилось неинтересно. Тогда она возвращалась к избе, снимала башмачки у порога и долго, тщательно, с непроницаемым, как у кошки, выражением лица мыла в корыте у входа маленькие пухлые ножки. Мама приучила ее мыть ноги всякий раз, как она входит в дом.

Матери дома не случилось. Наверное, опять ушла помогать ребеночку. Ара влезла коленями на скамью, так, чтобы достать до стола. Так и есть. Ей оставили горбушку и молока в крынке. Кушать не хотелось, но надо было чем-то себя занять, поэтому она откусила полным ртом. Мякиш раскрошился, и она долго гадала, почему его зовут мякишем, когда он уже давно твердыш. Наклонив крынку, глотнула и, не обращая внимания на то, что перепачкалась, решила поиграть, пока матери все равно нет. Уж очень та каждый раз пугалась.

Было время, когда Ува страшно боялась оставлять Ару одну. С тех самых пор, когда, вернувшись однажды от роженицы, обнаружила драгоценную малютку счастливо спящей с Улыбкой на лице. Вокруг голенькой ножки обвилась рогатая гадюка, зашипевшая, как только женщина приблизилась к ней. Стресс, видимо, провоцировал Уву проявлять сообразительность. Она выманила змею из колыбельки, плеснув в миску молока и поставив ее в пределах досягаемости ползучей твари. У нее хватило ума не тронуть змею. Мало ли какая нечисть могла ею прикинуться, а в ее положении не следовало заводить могущественных врагов.

С тех пор змея появлялась несколько раз, и Ува всякий раз откупалась от нее молоком. Ара, судя по всему, никаких предубеждений против гадов не имела. Та чуть не по рукам у ней ползала. Впрочем, как только Ара подросла достаточно, чтобы понять, что мама змею не любит, так та перестала мозолить глаза. Ува подозревала, что они встречаются где-то на стороне.

Но на этот раз была не змея. Стоило позвать, и на стол по занозистым ножкам вскарабкались десяток круглых мышат. Все они рады были позабавить скучающую Ару, и та настолько увлеклась, глядя, как они ходят строем, кувыркаются, лезут друг на дружку, устраивая постоянно разваливающуюся пирамиду, и делают на черешке деревянной ложки «стойку героя на острие копья», что и не заметила, как мать вернулась.

Ува долго топала сабо, отрясая снег, спугнутые мыши прыснули со стола во все щели. Ара перевернулась на скамье, утвердившись на попке, и принялась глубокомысленно изучать розовые рельефные следы, отпечатавшиеся на коленях от грубой плетенки половика, застилавшего скамью. Мать и припомнить не могла, чтобы она улыбалась. И никогда-то не бежала она навстречу, раскинув ручонки, со всех ног и голося «мама!». Кто бы подумал, что это так больно.

— Никому не показывай, — озабоченно посоветовала Ува, имея в виду мышей. — И так не особенно-то нас с тобою любят.

И это была правда. Хоть и поумолкла Ида после того памятного дознания насчет шубы, да вот память людская на подозрение оказалась крепка. Нет, ее, как и прежде, звали к бабам, но потому лишь, что больше некого. Не любили. Ни остаться никогда не предлагали на пир горой, ни оожиков сверх платы не накидывали, и поболтать просто так у колодца она уж не могла. Любой разговор при ней замирал и все норовили обойти ее на улице. Мальчишки вослед ведьмой дразнились, а всем, поди, ясно, что у малого на языке то, что он от взрослых подслушал.

По-другому, мол, она зажила! Корову купила! Ну купила. Малявке молоко нужно. Опять же сметана, творог и сыр. Раньше не нуждалась она в хозяйстве, так раньше, поди, одна была. И куры, и кролики на мясо. И все здоровые, и девчонка ее хоть раз бы чихнула. Сотни глаз наблюдали за ней, считали ее деньги и выискивали странное да запретное, так что Ува по деревне как по углям ходила. И огород завела, и все-то в нем прет как оглашенное. Даром счастье не дается, присудили кумушки. Как будто в огороде было ее счастье.

И еще заметили завидущие глаза, что Ува на девчонку свою не только руки не поднимает, но даже и не прикрикнет никогда. Решили: стало быть, боится. Стало быть, неспроста.

А ей все казалось, будто Ара знает, что делает. И не говорит, чего хочет, только потому, что прикидывается дитятей. Да еще, может, на верность ее проверяет. Невозмутимая была, внимательная и послушная, если толком объяснить, почему того или другого делать нельзя. А не объяснишь — по-своему сделает, и виновата будешь — не объяснила. Даже змеюку ее научилась терпеть и даже не замечать. Птицы-бабочки сами на руку садились. А говорила мало. С пеленок. Тихая, и вид у нее такой, словно над чем все время думает. Все со всех сторон разглядит и ничему не удивится. Впрямь чудной ребенок, Да не настолько ж, чтоб со свету сжить. Да Ува бы и не позволила. Потихоньку, помаленьку, а жизнь ее закрутилась вокруг чернявой крохи. Что той хорошо, то и Уве мило. «Счастье мое».

II. Вот идет король!

1. Три товарища

Ах какая выпала ему юность! Рэндалл захлебывался волей, которой сэр Эверард благоразумно предоставил ему ровно столько, сколько он был в состоянии переварить, и которой он был полностью лишен на протяжении всей первой половины своей жизни. Воли, какую он никогда не получил бы дома, будучи ограничен своим чрезвычайным статусом и занимаемым местом, даже если бы на его жизнь никто не покушался. Король — самая статичная фигура на шахматной доске. Солнечный мир Камбри, в котором в ноябре зима еще и не начиналась, а в феврале о ней уж и думать забыли, казалось, создан был для его бурлящей деятельной натуры. Рэндалл жить не мог, когда мир не вращался вокруг него, а этот мир вдобавок делал это с удовольствием.

Сэр Эверард де Камбри, которому Бог послал долгую жизнь, воспитывал государя как своего наследника, без обиняков давая окружающим понять, что ежели тот пожелает удовлетвориться в жизни только лишь его наследством, то все станется по слову его. И уверенность его, кстати сказать, была разительна. Если державный Север в один голос твердил о самозванце, игрушке в руках чужих политических интересов, то Юг в пику извечному своему сопернику, испокон веку акумулирующему в себе власть, нахлебнику на плодородии Камри, провозгласил Рэндалла Баккара Единственно Возможным Королем из всех, заявивших свои права. Сэр Эверард не был пустым местом. Отнюдь. Он знал, кто из его вассалов, а также лордов, зависимых или равных, какой ищет выгоды и чьему самолюбию как польстить, и, разумеется, круто замесил свое тесто на этой политике. Благодаря ему тщеславный крикливый, пестрый Юг стоял за Баккара горой. Но Рэндаллу, во-первых, этого было мало, а во-вторых… вокруг кипела слишком бурная река жизни, чтобы вот так, не поплескавшись вволю, заняться делами суровыми, скучными да еще и передоверенными кому-либо в силу малолетства или недостаточной образованности. Он не спешил. Великое государство никуда не денется: Гайберн Брогау обращался со страной бережно, скопидомно, серенько, не прославившись ничем, кроме цареубийства. Не понеся, кроме обширного Юга, никаких территориальных потерь, но Юг Рэндалл не считал потерянным.

А потому он прилежно просиживал штаны и скамьи в просторных университетских аудиториях, полных взвешенной в воздухе золотистой пылью. Бывало, страдая чувством переполненности мозга, когда череп трещит по швам и саднящая боль разъедает перенатруженные сосуды глаз изнутри, он и не видел ничего, кроме пыли, и временами ему казалось, что тут, кроме пыли, ничего и нет, а все остальное — всего лишь танцы света на ее обманчивом покрывале. Магия, не иначе.