Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль (онлайн книги бесплатно полные .TXT) 📗
Тётя Надя конечно же предложила подвезти до дома. Это было очень кстати. Наступила ночь, комары просто озверели, нападали как ненормальные.
Пока ехали, тётя Надя рассказала, как «мамка умерла» тридцатого декабря, и она никому не сообщила, чтобы не портить праздник. Рассказала ещё, что первые сорок дней в доме было тяжело находиться:
− Мамка точно была в квартире. Но я записки за упокой писала, в церковь ходила ежедневно, и сейчас дома спокойно.
«Интересно: а писала ли мама записки, ставила свечки за упокой?» − размышляла я, наблюдая в окно машины, как бежит, подпрыгивая между чёрной листвой деревьев, луна, точь-в-точь лицо тёти Нади в платочке, который ей так не идёт. Ещё я подумала: « Почему от Нади мама отстала, а папа всё шебуршит по игрушкам?» Я не знаю почему я так подумала, просто промелькнуло в голове. Тётя Надя подвезла меня прям до подъезда, сама позвонила маме и доложила, что со мной всё в порядке, мы-то с мамой перекидывались сообщениями.
В квартиру я вошла расхрабрившись. Никого тут не было все эти дни. Я проверила деньги в ящике. Фу-уу. На месте... Стоп! Их стало больше, чем было. Раза в три точно! Неужели Стас до сих пор с работы не вернулся? Он же положил мне деньги, не Робин же Гуд! На всякий случай я проверила дверной замок и скинула Стасу сообщение: «Спасибо!» Он тут же ответил: «На здоровье, Лорочка!» Он бы лучше о здоровье мамы думал, тогда бы нам серьги дореволюционные не пришлось отдавать за бесценок. В маминой комнате в окно заглядывала страшная, страшенная луна. Ещё на небе были шарики вроде как маленькие луны за облачками. Они у нас в небе часто у ковша Большой Медведицы появляются. Все к ним привыкли. Луна пробивала светом штору - никакой ночник не нужен. Вспомнив разговоры в автобусе, я решила спать в своей комнате (там луна в окно не светит) и ничего не бояться.
Ночью, проснувшись от шебуршания, я смело села в кровати, подложив под спину верблюжью подушку, оглянулась. Лунный свет заливал и мою комнату. Наверное, Луна светила сейчас в мамину комнату по прямой, попадала своей дорожкой в дверной проём, и, соответственно, дальше по прямой в мою комнату. Блин! Почему я не закрыла дверь? У ящика, на полу, подобрав ноги, сидел мужик. В пятнистом туристическом костюме, лысоватый, в очках, душка перемотана изолентой. Такой лентой отчим перематывал провода.
− Это ты моих кукол трогал? - от жуткого испуга я раскричалась. Не верьте тому, что страх парализует. Хочется кричать и бежать, бежать и кричать. Но я боялась пройти мимо мужика, вдруг он ко мне приставать начнёт. Я осталась в кровати.
Лунный свет из окна блеснул в линзах очков, мужик тяжело вздохнул. Лунный свет падал и на мою кровать... Я вспомнила слова высокой девушки: «Ничего не бойся!». Вспомнила и тут же страх как рукой сняло, я перестала бояться, я стала не я. И, вспоминая сейчас всё произошедшее − я помню своё состояние − мне стало казаться, что всё хорошо и обыкновенно. Мне казалось в ту ночь и в последующие дни: это вполне обыденно, что он появился рядом со мной. Не я подумала теми же мыслями, что думаю обычно я: одной боязно, а этот, кажись, не агрессивный, тихий, бессильный и беспомощный.
− Ты папа или Карл?
Мне не хотелось, чтобы это был Карл. Карл - высокий молодой и красивый. А этот - не очень молодой и... совсем некрасивый.
Мужик опять вздохнул, ещё печальнее, ещё тяжелее.
− Немой, что ли?
− Ну, я же умер, − еле слышно сказал мужик.
− Жаль, − искренне сказала я. - По тебе червяки-то не ползают?
− Нет. Что ты. Я невидимый.
− Нормально, такой невидимый, прям человек-невидимка. Я-то тебя вижу.
− Видишь.
− Ну, значит ты, скажем так, частично видимый, окей? - ого: я стала говорить как англичанка.
− Окей, − вздохнул мужик. - Я не Карл, я твой папа.
− Что будем делать? - я, честно, очень обрадовалась, что это мой папа, и состоит не из червяков, если верить ему на слово. Я конечно же смотрела кучу фильмов про приведения и загробный мир. Был один фильм, где парень − приведение. Его видела только медиум. «Но я-то не медиум», − подумала я.
− Нет, я не Байрон, я другой, − вздохнул папа, он всё время говорил со вздохом, свистел, как больной туберкулёзом и ставил неправильные ударения, как глухонемые, которые всё-таки немного говорят. - Ты не медиум, ты просто моя дочь. Моя единственная дочь.
− Нормально. Мысли, значит, читаешь? - и я почему-то вспомнила, как прочитала мои мысли во Дворце творчества эта высокая добрая женщина с перстнем.
− Читаю.
− Ты такой грустный, папа...- я не знаю, что на меня нашло, мне захотелось как-то расшевелить этого призрака.
− Наоборот: я впервые со дня смерти радуюсь, − вздохнул почти весело.
− Ты на сегодня только со мной или навсегда?
− Не знаю. Дай, пожалуйста, посидеть, привыкнуть.
− Ну и привыкай, − обиделась я, положила подушку, взбила её, легла, отвернулась к стене, накрылась одеялом и... заснула.
Когда я проснулась, папа по-прежнему сидел за столом. Цвет лица его при дневном свете был бледноват, сероват, синюшен и чёрен − только и всего. Борода, казалось, вообще не росла. Свет из моего окна не бликовал в линзах очков. В моей комнате несолнечные окна, солнце светит вечером, может тогда забликуют?
− Близорукий? - спросила и потянулась.
− Астигматизм, − прошептал папа. Голос его был утробный, как будто он чревовещатель.
− А-аа... Точно. Мама раньше всегда об этом окулистам говорила, когда мне зрение проверяли. Ну: чем займёмся?
− Можно погулять, − вздохнул папа.
− Ла-адно. Вчера, пап, прикинь, обнаружила деньги, много денег. Это ты?
− Сколько угодно, − ответил папа ровным голосом.
− Я сегодня куплю себе шоколада, сколько захочу? - я прощупывала папу. Мама сердилась, когда я ела шоколад.
- Но ты извини конечно. Тут я солидарен с мамой. Шоколад тебе ни к чему.
Ё! Ух! Тьфу ты! Читает мысли.
− Хочешь сказать, что я жирная? Да: я жирная, но без шоколада не могу.
− Нет, ты пока не жирная. Но шоколад вреден. Тем более такой барахляный с добавками, какой сейчас продают. Тебе же мама говорит об этом, а ты злишься на неё. «Отстань от меня!» − говоришь. Разве так можно с мамой.
«Барахляный» − я вспомнила, что-то подобное из своего глубокого детства. «Барахло» я часто слышала и от мамы, когда притаскивала из магазина мешок с синтепоновым наполнителем - он же пухлый.
− Опять барахлом всю комнату завалишь? Давай скорее игрушку набивай.
Ага, подумала я, «барахло» − папино слово или, наоборот, мамино, а папа просто повторяет?
− Моё это слово. Я так называл вредные продукты - «барахло», − сказал папа, на этот раз не вздохнув. - Шоколад - «барахло»
− Уйди от меня! - взбесилась я. Шоколад был моим наркотиком, транквилизатором, дурной привычкой - как угодно называйте. Я испугалась, что папа пропадёт, я говорила, отвернувшись от него, копаясь в шкафу, я искала футболку посимпатичней в честь воскрешения папы или его тени − какая разница! − решила принарядиться... Я аккуратно покосилась на стол. Папа по-прежнему сидел на стуле, вполоборота. Значит, не обиделся.
− Я не воскрес. Пока я тень.
− А воскреснуть у тебя не получится?
− Не-е-эт, − папа сказал это протяжно-протяжно, стало понятно, что звуки какие-то нечеловеческие, страшные, утробные. - Воскреснуть - это... что ты, что ты. Тенью показаться - первый в миру случай.
− Первый случай где?
− Везде.
Я ещё хотела спросить, откуда он вернулся и действительно ли он папа, как утверждает, а не Карл, но решила, что для первого раза с меня достаточно. Не смотря на то, что я была не я, мне этих впечатлений хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
− Ладно, пап, пойдём гулять. Ты бы, что ли, футболку какую надел вместо куртки. Жарко же.
− Мне не жарко, не волнуйся.
− Да уж понимаю. Там же у вас холодно.
− Где?
− В загробном мире, − всё-таки я это сказала сама, не спрашивая.
− Но я не в загробном мире.
